Звук рожка объявил о начале охоты. Охотники разбились на небольшие группы. Михаил, Елисей, Яков – каждый в своей группе – кому из них повезет первому подстрелить зверя? Михаил предложил Елисею присоединиться к нему, дескать, упустишь зверя по неопытности, а со мной хоть поросенка подстрелишь. Елисей гордо отказался – он не сомневался, что вернется с добычей, утиная охота ему всегда удавалась и с охоты на зайца тоже приходил не с пустыми руками, к тому же он разбирается в звериных следах не хуже Михаила. А может, даже и лучше.
– Воля твоя, – скептически произнес Михаил, и они разбрелись каждый на свой участок.
Елисей стал выбирать место засидки – в качестве него лучше всего подходил звериный переход. Изучив кабанью тропу по характерным признакам, он определил место кормежки кабанов. На засидку нужно было прийти вовремя, иначе зверь уйдет. Евграф Петрович учил Елисея, что на засидке надо быть за час до захода солнца. Елисей замешкался и пришел чуть позже. Из диких зарослей, непролазных, колючих кустарников, кабаньи следы вели к прибрежным водорослям чилима, обильно покрывавшего берег лесного озера. Охотники определили, откуда дует ветер. Важно, чтобы он дул на них, а не на кабана, чтобы зверь их не почуял. Расположились и стали ждать. Становилось зябко, но разводить костер было нельзя, нужно было сидеть, не издавая ни звука. Сгущались сумерки, быстро наступила длинная ноябрьская ночь. Низкие тучи заволакивали луну, заливая мир тьмой. Все, казалось бы, располагало к тому, чтобы кабаны в эту ночь вели себя менее осторожно и своевременно вышли кормиться на привычное для них место. Но опоздание на каких-то двадцать минут испортило всю охоту. Они продвигались к месту засидки тогда, когда кабаны уже встали с места дневки и были на ходу. Елисей услышал потрескивание удаляющегося в темноте стада кабанов. В небе протянули несколько стай диких гусей и казарок. Потом все смолкло. Справа послышалось глухое тревожное урчание. Одинокий кабан немного не дошел до места засидки, остановился, долго пыхтел и злобно, протяжно хрюкал, затем удалился в направлении, куда скрылось стадо его сородичей. Первая охота на засидке прошла без выстрела.
Елисей убедился в дядюшкиной правоте – опаздывать нельзя. На следующий день нужно было заново осматриваться на местности и выбирать новое место засидки. Дело усложнялось тем, что кабаны учуяли опасность. Эти осторожные животные могли затаиться и на следующую ночь не прийти к месту кормежки. Елисей напряженно думал, что делать – ждать зверя на кабаньем переходе или попытать удачу в других местах? Он выбрал новое место засидки – недалеко от болота, где угадывалась дорожка кабаньих следов. Здесь он оставил стрелков, а сам пошел к обмелевшему лиману. В прошлые годы, охотясь на уток, он иногда замечал там следы секача. Уже давно стемнело; небо этой ночью было ясным с белой и круглой, как тарелка, луной. Побродив по илистой отмели, Елисей вдруг услышал стрекотание испуганных сорок. Столь необычное стрекотание таких осторожных птиц ночью заставило прислушаться. Сориентировавшись в густых прибрежных зарослях высокого камыша, Елисей укрылся за тенью небольшого пригорка. Впереди – вправо и влево на поверхности воды – чернели заросли чилима. Едва заметные просветы в камыше обозначали кабаньи тропы, ведущие к лиману. Вскоре сороки смолкли, но еле уловимое на слух потрескивание камыша продолжалось. Сомнений не было – это шли кабаны.
Определив расстояние до вероятных мест выхода кабанов, Елисей смекнул, что для выстрела далеко. Но перемещаться по воде уже поздно, тем более что шорох приближался. Кабаны шли осторожно. Треск камыша то и дело затихал. Звери останавливались, чтобы прислушаться. Холодный, едва уловимый ветерок дул в сторону Елисея. Это было очень кстати. Над водой стелился легкий туман, луна купалась в сияющей серебристой ряби лимана. Водоплавающие птицы беспечно перекликались друг с другом и полоскались почти рядом с графом. Эта оживленная птичья возня не нарушала ночного покоя, а помогала скрыть присутствие охотника. Кабаны приближались к месту кормежки, треск камыша уже дополнялся отчетливыми звуками чмокающей от копыт грязи и слышимым на расстоянии пыхтящим дыханием, характерным для этих животных. Перед выходом к воде кабаны опять затихли, постояли как вкопанные, затем сразу с большим шумом повыскакивали из камыша. Затаив дыхание, Елисей не менее двух часов неподвижно простоял в холодной воде в ожидании появления зверя. Занемели ноги, руки, шея, а расстояние до видимых кабанов не сокращалось. Они, как назло, не торопились забираться в воду доставать чилим. Наконец один молодой секач осторожно направился к лиману. Елисей, державший наготове штуцер, не мешкая прицелился и спустил курок. Нарушивший ночную тишину звук выстрела заставил стадо свиней броситься наутек.
Подстреленный зверь упал, затем, мгновенно вскочив, скрылся в камышах. Елисей бросился к месту, где падал кабан. Клочки пуха и щетины, следы крови на остатках недолгого первого снега, ведущие в камыши. По рассказам дяди Елисей знал, какой кабан выносливое животное, раненый зверь порой был куда опаснее здорового. Но охвативший графа охотничий азарт заставлял наплевать на все предосторожности. Цель была уже совсем рядом – он подстрелил секача и вернуться без трофея уже не мог.
Елисей, прислушиваясь, забрался в камыши, но кабана там не обнаружил – тот словно под землю провалился. Но охотник знал, камыши с другой стороны не колыхались, а значит, секач далеко уйти не мог. Вдруг раздался свирепый рык. Прежде чем граф успел выстрелить, он почувствовал сильный удар чуть ниже колен. Не удержавшись на ногах, Елисей упал и тут же получил второй удар, пришедшийся в грудь.
Елисей не понимал, спит он или бредит наяву, а может, все гораздо хуже – его уже нет на свете и перед ним ангел. Только ангел этот не такой, каких он видел на росписи в храмах и иконах – белокурый, с прозрачными, как горный хрусталь, глазами и крыльями за спиной, а совершенно иной: копна темных волос, блестящая оливковая кожа, яркие угольки глаз, коралловый приоткрытый рот, шепчущий что-то на непонятном языке. Этот непонятный язык смущал больше всего. Смолин был образованным человеком, знал французский, английский и немного латынь, а этот язык слышал впервые. Елисей попытался подняться, но боль в области груди не позволила это сделать. В голове зашумело, глаза заслезились. Оказалось, что у него болит не только грудь, но и все тело.
«Я жив?» – хотел спросить молодой граф, он приложил усилия, чтобы произнести эту фразу вслух. Его губы шевельнулись, но звука не последовало.
– На, выпей, – сказал смуглый ангел по-русски низким голосом, протягивая ему деревянную кружку.
«Наверное, жив, раз чувствую вкус этой отвратительной жидкости, – подумал он, принимая горький отвар, как Божью благодать. – Лучше чувствовать гадость во рту, чем не чувствовать вообще ничего, а значит, и не жить», – решил он. После этого он провалился в глубокий странный сон.
Мужики болтали про ведьму, что живет в лесу. Рассказывали, что она может наслать порчу или лишить рассудка, стоит только ее потревожить. Поэтому они боялись глубоко заходить в лес, чтобы не встретиться там с ведьмой. Прошлым летом кузнец из его поместья ушел в лес за грибами и пропал на три дня. Он вернулся вне себя и после стал помешанным. Елисей не верил во все эти небылицы, придуманные темным крестьянским людом, но теперь подумал, что его крестьяне, возможно, не так уж и неправы. Верно, ведьма, размышлял он, украдкой разглядывая тонкий девичий стан. Она приковывала к себе взгляд и будоражила кровь. Пока он здесь лежал, он вспомнил все когда-либо слышанные им рассказы о ведьмах. Рассказы были, прежде всего, из детства. Его няня, пожилая татарка, знала много таинственных историй про нечистую силу. Ведьмы в них всегда представлялись старыми и безобразными, и они умели оборачиваться молодыми девушками. Да и крестьяне говорили, что видели, как ведьма являлась им то старой, то молодой.
«Притворяется», – пришел к выводу он, глядя мутными от боли глазами на юное лицо хозяйки.
Хрупкая, не похожая на других женщин, она вызывала в сердце графа одновременно желание и страх. Ее тонкий стан будоражил воображение. Казалось, стоит обхватить его горячими руками, и он начнет плавиться, как шоколад. Елисей готов был отдать все за то, чтобы предаться греху с нею.
– Кто ты? – спросил он, когда окреп. Хозяйка лечила его мазями и отварами, от которых раны на его теле быстро затягивались и боль отступала.
– Я Алкмена, – произнесла она и присела перед ним на корточки так, что угольки ее блестящих глаз оказались на одном уровне с глазами графа.
– Чудное имя. Никогда такого не слышал.
– Алкмена – значит луна. Меня так назвали потому, что я родилась в полнолуние, когда луна была огромной и совсем низко висела над землей. Луна дает мне силу, и я ею пользуюсь, потому как должна оправдывать свое имя. В нашем роду все женщины оправдывали свои имена. Бабушка моя, София, была очень мудрой, всегда знала, как поступить, к ней люди за советом приходили. Матушка, Адрастея, была храброй. Она отца моего спасла от дикого зверя, а сама погибла. Отец, правда, прожил недолго, от ран скончался.
