Сквозь щель в ставне брат Язык Пророков увидел приближающегося незнакомца и что-то недовольно промычал.
— Что это тебя так взволновало? — оживленно поинтересовалась сестра Благодеяние. — Ну-ка, дай взглянуть! — Она заняла его место у щели. — А-а, это всего лишь человек. Не расстраивайся. Скорее всего у него просто сломалась машина. Там, на дороге. Брат Терновый Венец поможет ему починить ее, и он уедет. Если только…
Особенностью сестры Благодеяние было редкостное умение добраться до самой сути любой проблемы, найти ее, указать другим, а потом разрушить весь эффект, добавив: «если только…»
— …если он только не из школьного совета и не репортер. Ну, в этом случае я буду тверда и отошлю его восвояси вместе с его невежеством. Хотя, мне кажется, школьному совету дергать нас еще рано…
Брат Язык кивнул в знак согласия и нервно погладил шею длиннохвостого попугая, сидящего на его указательном пальце.
— Значит, вполне возможно, что он из газеты, — продолжала сестра. — Если только не самый обыкновенный бродяга. Ну, в любом случае надо встретить его любезно, но холодно. Ничего страшного, бывали у нас бродяги и раньше, ты прекрасно это знаешь. И прекрати мычать. Ты отлично умеешь говорить, когда тебе это надо. Если вдруг начнется пожар, ты во всю глотку заорешь «огонь», верно ведь?
Брат Язык затряс головой.
— Чепуха, мне-то лучше знать. Ну-ка, скажи: огонь. Ну, говори. Огонь!
Брат Язык безмолвно уставился в пол. Даже если бы дом был охвачен пламенем, он не смог бы сказать ни слова. Просто стоял бы и любовался пожаром — конечно, предварительно убедившись, что его попугаю ничего не угрожает.
* * *
Куинн постучал в деревянную некрашеную дверь.
— Привет. Есть здесь кто-нибудь? Я заблудился, голоден и хочу пить.
Пронзительно скрипя несмазанными петлями, дверь медленно отворилась. На пороге стояла женщина лет пятидесяти, высокая и сильная, с круглым лицом и очень румяными щеками. Она была босиком. Длинное платье напомнило Куинну одеяния, которые он видел на Гавайях, только те сверкали всеми цветами радуги, а это было сшито из грубой серой шерсти без каких-либо украшений.
— Добро пожаловать, незнакомец, — произнесла она. Слова были добрыми, но тон выдавал настороженность.
— Прошу прощения за беспокойство, мадам.
— Сестра, с вашего позволения. Сестра Благодеяние. Итак, вы голодны, умираете от жажды и заблудились. Верно?
— Более или менее. Это длинная история.
— Но довольно обычная, — сухо сказала она. — Войдите. Мы никогда не отказываем беднякам, хотя сами бедны.
— Благодарю.
— Просто ведите себя, как следует, вот и все, чего мы просим. Как давно вы не ели?
— Честно говоря, точно не помню.
— Вы были на кутеже, да?
— Не совсем то, что вы имеете в виду. Но я сильно подозреваю, что мое вчерашнее времяпрепровождение вы назвали бы так же.
Она бросила острый взгляд на твидовый пиджак, переброшенный через руку Куинна:
— Прекрасная шерсть. Я такой не видела с тех пор, как мы носим свою одежду. Где вы его достали?
— Купил.
Его ответ, похоже, слегка разочаровал сестру. Она, по всей видимости, надеялась на признание, что Куинн его украл.
— Вы не похожи на нищего. Ни по виду, ни по манерам.
— Я слишком давно им не был. Еще не привык.
— Без сарказма, пожалуйста. Я вынуждена проверять наших гостей для нашей же безопасности. Каждую минуту, прямо хоть сейчас, может заявиться какой-нибудь любопытный репортер или блюститель закона, поклоняющийся злу.
— Я поклоняюсь только еде и воде.
— Тогда войдите.
Куинн последовал за ней в дом, представлявший собой одну большую комнату с каменным полом, выглядевшим так, будто его только что выскребли щеткой. Свет проникал сквозь стеклянную крышу — самую большую, какую Куинну когда-либо доводилось видеть.
Сестра Благодеяние заметила, что гость с удивлением посмотрел вверх, и пояснила:
— Учитель говорит: раз Создатель захотел, чтобы свет шел с небес, — ему следует нисходить прямо, не преломляясь в окнах.
Посредине помещения почти во всю длину комнаты тянулся деревянный стол со скамейками по обе стороны. На нем были расставлены оловянные тарелки, приборы из нержавеющей стали и несколько керосиновых ламп, уже вычищенных и заправленных для вечера. В дальнем конце размещались старомодный холодильник и печка со связкой хорошо наколотых дров. Еще там была самодельная птичья клетка. Перед печкой в кресле-качалке сидел средних лет мужчина — худой, с бледным лицом и птицей на плече. На нем было такое же одеяние, как у сестры Благодеяние, и он тоже был босиком. На бритой голове виднелось несколько царапин и порезов, будто ее брили тупой бритвой, а цирюльник был подслеповат.
Сестра Благодеяние закрыла дверь. Похоже, ее подозрительность в отношении Куинна слегка ослабла: сейчас она вела себя, как обычная домовитая хозяйка.
— Наша общая столовая, — пояснила она. — А это — брат Язык Пророков. Остальные — на молитве в Тауэре, мне же пришлось остаться с братом Языком в качестве сиделки. Он был болен и еще не оправился. Как ты себя чувствуешь, брат Язык?
Брат кивнул и улыбнулся. Маленькая птичка нежно ущипнула его за ухо.
— Самый неудачный выбор имени, какой только можно себе представить, — шепотом добавила сестра Благодеяние на ухо Куинну. — Он редко говорит. Впрочем, наверное, пророкам и не стоит слишком разглагольствовать. Вы можете сесть, мистер?..
— Куинн.
— Куинн. Рифмуется с грехом. Это может быть дурным предзнаменованием.
Куинн принялся доказывать, что его имя рифмуется с массой других слов — с усмешкой, веретеном, плаванием[2], но сестра резко оборвала его, заявив, что грех в данном случае подходит больше всего.
— Что еще, кроме порока, могло привести такого молодого, крепкого мужчину, как вы, к столь плачевному состоянию? Разве не так?
Куинн вспомнил: Ньюхаузер говорил, что люди в Тауэре особенно милосердны к бедным грешникам.
— Боюсь, что вы правы, сестра, — вздохнул он.
— Выпивка?
— Конечно.
— Карты?
— Частенько.
— Женщины?
— По обстоятельствам.
— Так я и думала, — кивнула сестра Благодеяние с мрачным удовлетворением. — Ладно, сделаю для вас сэндвич с сыром.
— Спасибо.
— И с окороком. В городе ходят слухи, будто мы мяса не едим. Какая чепуха! Мы много работаем, мясо нам необходимо. Сделать тебе тоже, брат Язык? И глоток козьего молока, а?
Брат затряс головой.
— Ну, как хочешь, заставлять не буду. Но по крайней мере свежий воздух пойдет тебе на пользу. Уже достаточно посвежело, чтобы посидеть немного во дворе. Верни свою птичку в клетку, и мистер Куинн поможет тебе с креслом.
Сестра Благодеяние распоряжалась так, будто у нее не возникало ни малейших сомнений, что все ее приказы будут выполнены быстро и как следует. Куинн покорно вытащил из комнаты качалку, брат Язык посадил попугая в клетку, а сама она деловито принялась готовить сэндвичи. Несмотря на странное одеяние и обстановку, больше всего в этот момент она походила на обычную домашнюю хозяйку, хлопочущую на собственной кухне и очень довольную тем, что может оказать услугу своим мужчинам. Куинн даже не пытался гадать, какая цепь обстоятельств привела ее в такое место, как Тауэр.
Она поставила перед ним тарелку с сэндвичами, села на скамью возле него и принялась наблюдать, как он ест.
— Кто рассказал вам о нас, мистер Куинн?
— Человек, которого я встретил на дороге. У него ранчо неподалеку отсюда.
— Звучит правдоподобно.
— Да. Тем более что это чистая правда.
— Откуда путь держите?
— Изначально или сейчас? — осведомился Куинн.
— И то, и другое. Не бойтесь подробностей.
— Родился в Детройте. В последнее время жил в Рино.
— Рино — нечистое место.
— Сейчас я склонен с вами согласиться. Сестра Благодеяние неодобрительно хмыкнула.
— Полагаю, вы, как они там выражаются, пользовались чужими деньгами?
— Что ж, в каком-то смысле можно и так сказать.
— У вас в Рино была работа?
— Да была своя контора в одном клубе. Или в казино — называйте, как хотите. А еще у меня есть лицензия частного детектива, выданная в Неваде, — впрочем, возможно, ее уже пора возобновить.
— Воодушевляла ли вас ваша работа?
— Давайте просто скажем: меня предупреждали, что не следует смешивать дело и удовольствие, а я этим пренебрег, — Куинн принялся за второй сэндвич. Домашней выпечки хлеб совсем зачерствел, но сыр и ветчина были хороши, а масло — просто прекрасное.
— Сколько вам лет, мистер Куинн?
— Тридцать пять — тридцать шесть. Думаю, скорее тридцать шесть.
— Большинство мужчин в вашем возрасте сидят дома в окружении семьи, а не носятся по горам в поисках милостыни… Стало быть, тридцать шесть. И что же? Собираетесь вы начать жизнь сначала, на более высоком уровне?
