А во времена гласности об этой жути заговорили открыто. Первый репортаж произвел сенсацию и вышел в одном из выпусков «Шестисот секунд», а потом пошло-поехало: эзотерические программы на телевидении, заметки с кроваво-гологрудыми коллажами в желтой прессе, леденящие душу истории очередного «очевидца» на мрачных интернет-форумах — и снова слухи, слухи, слухи…
Ярослав считал, что большая часть этих «страшилок» была частью чьей-то буйной, а зачастую бессовестной (скорее всего больной) фантазии. Но другая часть — малая, не такая беллетристическая, но все равно жуткая и, что важнее всего, рационально не объяснимая, отражала в целом и общем реальные события.
Он знал это, потому что и сам проявлял интерес к истории «Петрополиса» — с учетом того, что их архитектурному бюро выпал уникальный шанс заняться реконструкцией здания, это было более чем уместно…
Клиент явно запаздывал, Ярослав вышел из автомобиля, желая размять ноги и рассмотреть здание вблизи. Он миновал усыпанный прошлогодней черной листвой двор и приблизился к величественной лестнице, поднялся по ней — в этот момент массивная дверь гостиницы вдруг медленно распахнулась. Ярославу, ни в какую чертовщину не верившему, вдруг стало жутко, как бывает иногда ребенку жутко без причины, только от отдаленного шороха ночью в коридоре или невесть чем вызванного шебуршания в кладовке.
Он почувствовал, как дыхание у него сперло, а волосы зашевелились на голове, причем не в переносном значении. Однако длилось это даже не секунду, а какие-то считаные ее доли, потому что Ярослав лицезрел не прозрачного желеобразного призрака или исчезнувшего лет сто назад постояльца, облаченного по тогдашней моде, вдруг вынырнувшего из глубин пространственно-временного континуума, а умопомрачительную особу, явно являвшуюся продуктом второго десятилетия века двадцать первого.
Особа была высокая, длинноногая, в деловом костюме, больше открывавшем, нежели скрывавшем, обладала типично модельной внешностью и такими же параметрами, гладкими, спадавшими на плечи платиновыми волосами, кукольным личиком, алебастровой, явно от переизбытка дорогой косметики, кожей, по-вампирски алым ртом и гигантскими изумрудно-зелеными глазами за стеклами больших эффектных очков в затейливой оправе.
Это была стандартная представительница высшего уровня офисного планктона: явно не хозяйка жизни, но ее любимая горничная.
— Ярослав Станиславович? — произнесла она грудным, словно натренированным голосом, выговорив его имя и отчество, достаточно редкие в такой комбинации и фонетически небеспроблемные, без малейшей запинки. — Вы опоздали!
Проходя в холл «Петрополиса», Ярослав мысленно чертыхнулся. Хотел приехать заблаговременно и, что важнее, приехал — но в итоге все равно опоздал! А клиент, оказывается, прибыл еще раньше его самого и все время находился в особняке, не исключено, наблюдая за нерадивым архитектором, отчего-то застрявшим в своем авто и предавшимся праздным размышлениям.
Объяснять и оправдываться не имело смысла, поэтому Ярослав сухо извинился и заметил:
— Звучит странно, но я пытался уловить ауру этого места. И этого особняка… Поэтому и засиделся в салоне…
Выходило, что все равно объяснял и оправдывался, хотя именно этого и не намеревался делать, да еще перед кем — перед размалеванной особой, словно сошедшей с обложки гламурного журнала. Судя по широко распахнутым глазам этой девицы и полному отсутствию понимания на ее идеальном личике, она считала причину, по которой Ярослав пришел не вовремя, действительно странной.
— Отчего же, Ярослав Станиславович, ничуть не странно! — прозвучал тихий мужской голос, и Ярослав, обернувшись на говорившего, увидел коренастую фигуру в дорогом плаще с пестрым шарфом вокруг горла.
Это и был клиент — Михаил Георгиевич Прасагов, столичный олигарх средней руки, который решил распространить свое влияние и на Питер.
Прасагов — мужчина лет пятидесяти с хвостиком, с жестким волевым лицом, крошечной седеющей бородкой и глубоко посаженными, умными карими глазами — протянул Ярославу ладонь, и тот ощутил его крепкое рукопожатие.
— Красин, Ярослав Станиславович, — произнес он, хотя и Прасагов, и его пока что безымянная спутница, были в курсе, как его зовут.
— Это Алина Жирмунская, на которой держится мой питерский офис, — произнес олигарх, кивая в сторону расфуфыренной особы.
И на такой может держаться офис? Ярослав подумал, что эти изящные ручки с длиннющими бордовыми ногтями, не исключено, могут стучать по компьютерной клавиатуре и размешивать ложечкой кофе в подаваемой шефу чашке, не более. Однако он не исключал, что у Алины были качества иного свойства, о которых не ведал никто, за исключением самого олигарха, за кои он и ценил свою офисную помощницу.
Ярослав пробормотал, что ему «очень приятно», однако сразу понял, что тон задает один-единственный человек: сам Прасагов.
— Да, аура этого места, — повторил олигарх и развернулся, — вы только посмотрите на это великолепие! Да, все заброшено, да, пришло в упадок, да, разрушается и рассыпается. Но он живет! Дышит! Страдает!
Прасагов обвел короткопалой рукой, увенчанной затейливым, явно старинным, перстнем-печаткой, небольшой, но производящий впечатление холл.
Ярославу пришли на ум знаменитые, полные элегичного волшебства кадры из «Титаника», где заполненные водой, обросшие кораллами и водорослями, полные снующих рыб каюты, салоны и палубы океанского лайнера вдруг пробуждаются к жизни, заполняются светом, тут и там раздается смех, музыка, звон столовых приборов — и прошлое, казалось бы, навсегда канувшее в Лету, вдруг стремительно врывается в настоящее, напрочь вытесняя его.
Так и здесь: если присмотреться, то можно представить, какое впечатление производил холл «Петрополиса», украшенный в давние времена мозаичным панно по эскизам Врубеля. А колонны, некогда облицованные лазуритом, малахитом и розовым мрамором… Облицовка давно исчезла, но это ничего не меняло… Наконец, огромный крюк под потолком, на котором когда-то висела уникальная, муранского стекла, люстра. Люстры тоже не было, кажется, теперь она украшала особняк какого-то нувориша, но стоило только закрыть глаза…
И все же Ярослав опасался погружаться в грезы в присутствии клиента. Поэтому быстро перевел взгляд на Прасагова и заметил, что тот, словно вдыхая прошлое, стоит, раскинув руки, посреди заваленного битым кирпичом и мусором холла. И закрыв при этом глаза.
— Кто он? — раздался голос Алины, и олигарх, словно выйдя из транса, мотнул головой и произнес:
— Что?
Судя по всему, банальный вопрос помощницы вырвал его из мечтаний. Жирмунская, поправив очки, протянула:
— Кто он, Михаила Георгиевич? Вы говорили о нем… Что он дышит и страдает…
Раздалось монотонное гудение. Алина, извинившись, извлекла плоский, ультрановый, безумно дорогой смартфон.
— Опять по сделке с финнами звонок, — вздохнула она, посмотрев на экран. — Я отвечу, иначе проблем не оберешься?
Прасагов махнул рукой и, дождавшись, пока помощница ретируется в одно из смежных помещений, сказал:
— Вот вы бы не задали такой вопрос. О том, кого я имел в виду. Алина человек неплохой, очень деятельный, умеет в феноменально короткие сроки разрулить любую ситуацию, но без капли воображения. Но, собственно, ей за это и платят, чтобы она была такой. Точнее, я за это плачу́!
Ярослав усмехнулся и сказал:
— Увы, не могу гарантировать вам, что порадую вас отсутствием воображения. Впрочем, если это критерий…
Прасагов внимательно посмотрел на него и ответил:
— Вы — другое дело. Вам как раз и платят за то, чтобы у вас было воображение. Вы ведь удивились, когда узнали, что мой выбор пал именно на ваше архитектурное бюро?
Понимая, что говорить неправду не имеет смысла, Красин сказал:
— Да. Потому что команда у нас небольшая, само бюро относительное новое. Мы строим далеко не мейнстрим, а беремся за спецпроекты…
Олигарх кратко произнес:
— Пройдемся!
Они миновали холл, подошли к изящной, словно невесомой лестнице, изгибавшейся под немыслимым углом и плавно уводившей вверх. Она напоминала творения одного из забытых художников тридцатых годов, любившего рисовать лестницы, которые уходят вниз и внезапно выныривают вверху.
Ярослав вслед за заказчиком медленно поднялся по лестнице, вернее, по ее остову, на второй этаж. Там, стоя на месте исчезнувших перил, созданных некогда под явным влиянием творений Гауди, Прасагов устремил руку вперед и произнес, указывая на раскинувшийся перед ними холл «Петрополиса»:
— Он живет, дышит и страдает! Он — «Петрополис». Мой «Петрополис»! И мне не нужна очередная «стройка века» с позолотой, евроремонтом и мраморным полом с подогревом. «Петрополис» — это целая Вселенная. Он так и задумывался, и все время был таковым! И снова станет! Для этого вы мне и нужны! Вы и ваша команда. Да, он страдает. И мы вместе избавим его от страданий! Он воспрянет к жизни! Он…
