Весь день Скуратов думал о Женщине. И на медицинской комиссии, когда в темноте его ощупывали холодные пальцы рентгенолога, и в кафе «Юность» за обедом, и на аттестации, где бывший штурман едва не завалил экзамены самому Ветрову. Он гнал воспоминание о ней, только упрямо оно возвращалось. Скуратов пытался снова и снова, и ничего не получалось.
«Вот втемяшилась, — сердясь на себя и на Женщину, думал Скуратов. — Обыкновенная баба! Да еще в номер приходит, словно…»
Здесь он останавливался, не в силах даже в уме произнести оскорбительное слово, и тогда ему хотелось снова ее увидеть, он говорил себе, что вот увидит, и все пройдет, просто тогда был вроде как не в себе после интерклубовского бара и фирменного чая «Липтон», и вообще все дело в том, что ночью любые кошки одного цвета.
Вечером Скуратов сидел в номере и ждал. Наверное, он не смог бы ответить, чего он, собственно, ждет, и все-таки никуда не пошел в этот вечер.
Так просидел Скуратов и час, и два, прислушиваясь к шагам за дверью. Два раза звонил телефон, и оказывалось, что нужен был совсем другой человек. Постепенно им завладела тоска. Большой северный город жил рядом, и Скуратову еще предстоит написать об этой жизни, о Старпоме и его Женщине, но сейчас Скуратову от этого ничуть не легче. Наверно, зря остался в номере с невеселыми мыслями наедине. Хорошо бы иметь сейф, подумал Скуратов. Добрый железный сейф с полочками для мыслей. Для хороших, плохих и средних, на все случаи жизни. А ключи от сейфа потерять и искать их, искать, и хоть этим избавиться от придавившей скуки, когда ты здоров, как бык, пульс и давление в норме, а сам мечешься, словно в лихорадочном бреду, говоришь не те слова, идешь не туда, берешь не то и завидуешь дуракам: они обходятся и без самих мыслей…
В дверь, наконец, постучали. Это пришел Старпом. Скуратов отметил, что тот навеселе, и сам Старпом сообщил, что виделся с другом по мореходке.
Не успел он раздеться, как стук повторился. Скуратова колыхнуло надеждой, но это была официантка с подносом в руках.
— Моя затея, — сказал Старпом. — Устроим с тобой мальчишник…
— Ты бы хоть выяснил, дома ли я, — сказал Скуратов.
— А я чувствовал. Понимаешь, иду по улице, думаю обо всем, и тебя вспомнил. Почему-то решил, что тебе тошно, и ты сидишь сейчас у себя один.
— Ну-ну, — растроганно произнес Скуратов, — ты угадал, спасибо, старик.
Они уселись за накрытый стол и сдвинули стаканы.
— Сегодня был дома, — сказал Старпом, поставив пустой стакан и не тронув закуски. — Был дома, — повторил Старпом. — Понимаешь, такая у меня дочка…
— У меня сын, — ответил Скуратов и потянулся за сигаретной пачкой.
— Дай и мне.
Старпом размял табак и щелкнул зажигалкой.
— Неделю дочку не видел, извелся весь… Нехорошо.
— Вернись обратно, — осторожно заметил Скуратов.
Старпом жадно затянулся дымом и принялся рассказывать. Говорил он сбивчиво, повторялся, заглядывал Скуратову в глаза, замолкал, ожидая одобрения или осуждения, но Скуратов не отвечал ему, да и что мог ответить Скуратов…
— Сам виноват, — сказал Старпом. — Жена ведь хорошая у меня. Только не понимаем друг друга, и потому вот живу в гостинице.
— И не плохо живешь, — бросил Скуратов.
— Ты про нее… Отличная баба. Любит меня, дурочка. Только мне непривычно такое.
«Мне тоже непривычно», — подумал Скуратов.
— Запутался, — сказал Старпом. — Надо уйти совсем, а не могу. Дочка… И вообще…
«А у меня сын», — подумал Скуратов.
— Старик, ты писатель, — сказал Старпом.
— Брось, сейчас я штурман…
— Ладно тебе, я серьезно… Слушай, выпиши мне рецепт, изготовь лекарство! Ведь лечишь же ты своих героев, когда им худо, и тогда они лезут от тоски на стену. А чем я хуже? Или не гожусь в герои?
— Годишься, — сказал Скуратов. — Я, действительно, лечу героев. Но метод у меня древний — кровопускание. Не всем оно приносит пользу. И в последнюю очередь — мне самому…
— Давай выпьем, — сказал Старпом. — Хотя вот это «лекарство» никому еще не помогло.
Он наполнил стаканы и поставил перед Скуратовым блюдце с печенью трески.
— Закуси, — сказал Старпом. — Печенка ее Величества Трески. Ты умеешь ловить треску, писатель?
— Ты пьян, Старпом. Я не хочу, чтоб напивались мои герои. Хватит того, что иногда это делает их автор.
— Уж не думаешь ли ты писать обо мне?
— Напишу. Напишу про тебя рассказ. Выдам еще один рецепт, но вряд ли кому поможет такое лекарство…
— Я больше не буду пьяным, — сказал Старпом. — Давай еще по одной… А в номере ждет она. Я начинаю ее бояться… И пить, наверное, не стану. Боюсь ее, Скуратов!
«Врешь ты, — подумал Скуратов. — И мне врешь, и ей, и себе. Ты не ее, себя боишься. И ты молодец, Старпом, хотя не берусь судить, что выше: любовь или долг…»
Скуратов не пошел провожать Старпома наверх, наверху могла оказаться она, и писателю не хотелось видеть ее в номере Старпома. Нет, вовсе не испытывал он ревности к новому другу, позови она Скуратова, и пошел бы с нею, забыв о предшественнике, забыв о всех предшественниках, много ли, мало ли их было — Скуратову решительно наплевать.
Они встретились на следующий день. Женщина пришла со Старпомом и пригласила к старшей сестре. Разумеется, Скуратов согласился, и был весь вечер весел, рассказывал компании анекдоты, пел песни, читал стихи, очаровывал гостей и хозяйку, а потом мирил Женщину и Старпома на кухне.
Тогда вот и сказал он им:
— Поскольку я ваш друг, то буду откровенным: не было бы тебя, Старпом, не упустил бы такой женщины.
Они рассмеялись, и Скуратов улыбнулся им. Что ж, пусть смеются. Не совсем удачная шутка, не больше, пусть так думают, пусть их…
И потянулись странные дни. Они встречались каждый день: Женщина, Скуратов и Молодой Поэт. Иногда Поэта отправляли спать, и тогда Скуратову было труднее. Труднее потому, что Старпом стал вдруг исчезать, оставляя их наедине.
Приближался день отхода старпомова судна. Дел у старшего штурмана было невпроворот, это понятно, но по вечерам старпомы, не стоящие вахту, всегда свободны. И зачастую бывало так, что не найдя Старпома, Женщина приходила к Скуратову, сидела у него часами, названивая по телефону в номер наверху.
Между Старпомом и Женщиной происходило непонятное. Скуратов пытался разобраться, но его они в свои дела не посвящали. Он ждал, чем окончится эта история, и ловил себя на чувстве удовлетворения, когда видел, как Старпом уже явно избегает Женщину.
«Чему радуешься? — говорил себе Скуратов. — Чтобы ты не думал, старик, она всегда останется Женщиной для Старпома».
Пришел день, когда они стали жаловаться Скуратову друг на друга. Скуратов выслушивал обе стороны, выговаривал Старпому, забросил, мол, Женщину, а ей говорил, скрывай свои чувства, девочка. Неумолимо приближался день отхода, Старпом исчезал все чаще и чаще, а Женщина уже плакала в номере Скуратова, и ему пришлось стать свидетелем бурного объяснения со слезами, упреками и всем тем, что подрезает корни настоящего чувства.
— Раз Старпом не хочет, не навязывайся, будь гордой, — сказал ей Скуратов однажды.
— Поздно, — ответила Женщина. — Я уже не могу быть гордой.
— Может быть, я заменю его? — с кривой улыбкой спросил Скуратов.
Женщина подняла на него удивленные глаза и улыбнулась.
— Ты хороший, — просто сказала она.
«Вот и все, — подумал Скуратов, — Хоть не сказала: будем друзьями».
А Старпом отмалчивался. Скуратов так и не понял его до конца. Победил ли в нем долг, и Старпом решил вернуться домой. Ради дочери или еще ради чего, о чем мог знать лишь он один. Или не было у него глубокого чувства к Женщине, а может быть, было да исчезло, и, наверное, сама она виновата. Нельзя до конца отдавать себя мужчине. В любой женщине он ищет таинственное и до конца непостигаемое начало. И черт его, Старпома, знает, чего он искал и чего не нашел. Старпом молчал, и Скуратов не считал себя вправе говорить с ним об этом.
Скуратов сидел с Молодым Поэтом в номере Старпома и смотрел, как тот собирает вещи.
Настойчиво зазвякал телефон. Скуратов поднял трубку.
— Я заказала легкий ужин в твоем номере. Для нас четверых. Ведь мы расстаемся.
— Это она, — сказал Скуратов. — Я думаю, что нам с тобой надо пойти.
Старпом промолчал, он укладывал вещи.
— Что мне ответить? — спросил Скуратов.
— Надо пойти, — откликнулся Молодой Поэт.
За окном послышался звук автомобильной сирены. Старпом захлопнул крышку чемодана, выпрямился и заглянул Скуратову в глаза.
— Это за мной, — сказал он и отвернулся. — Ты считаешь, что надо все-таки идти?
— С ее стороны это красивый жест, и чем бы не был он продиктован, мы не должны быть свиньями. Понимаешь?
— Хорошо, Скуратов, — сказал Старпом. — Я отвезу вещи на судно и вернусь. Через полчаса.
