— А вдруг повезет? И избежишь кары, — ответил тот же голос. — Жадность, жадность… Правитель хочет всего: власти, богатства. Всего, что его возвеличивает над подчиненными. При этом он желает, чтобы его искренне любили.
— Бред, — спокойным тоном отреагировал Сергей Георгиевич. — Любовь за обнищание, за насилие?
— Бред, как часть лжи, — составляющая власти, — с усмешкой произнес голос.
В середине площади стоял памятник. Странный памятник.
— Что за памятник? — спросил Сергей Георгиевич.
— Памятник Жадности и Алчности.
— Странно, на площади Справедливости стоит памятник Жадности и Алчности.
Голос усмехнулся невежеству Сергея Георгиевича и пояснил:
— Когда правитель избавится от жадности и алчности, тогда он станет справедливым. По-другому нельзя стать справедливым.
— Правитель, став справедливым после того, как он был жадным и алчным, не может переписать историю, вычеркнув тот этап своей жизни, — высказал свое мнение Сергей Георгиевич. — Несправедливость правления того этапа останется.
— А где взять правителя, справедливого до его прихода к власти? — задал вопрос голос.
— Не знаю.
— Чтобы стать правителем, надо перешагнуть через справедливость. А потом пытаться ее восстановить. Согласись, частичная справедливость лучше, чем без нее.
— Не уверен, — возразил Сергей Георгиевич.
— Почему? — удивленно спросил голос.
— Потому, что частичная справедливость создает иллюзию справедливости и позволяет эксплуатировать ее в интересах правителя.
Голос исчез, толпа неожиданно расступилась, и два человека, разговаривая между собой, шли, не обращая внимания на присутствующих.
Что за странный сон, подумал Сергей Георгиевич. Последнюю часть сна он не мог вспомнить, словно память закрыла доступ к ней и задвинула ее в отдаленную область. Убедившись, что потуги не дают ожидаемого результата, Сергей Георгиевич перестал бриться, провел рукой по чисто выбритой коже и, более не задерживаясь в ванной, направился на кухню.
* * *
Сергей Георгиевич сидел на маленькой кухне у Кетеван Арчиловны и рассматривал обои, которые много лет назад сам и клеил. Ничего не изменилось. Солнечный луч, пробившись сквозь листву деревьев, растущих в соседнем дворе, разделил кухню на две почти равные части. На две части была разделена и жизнь Сергея Георгиевича: в Тбилиси и Москве. Тбилисский этап жизни — насыщенный, красочный — связан с прошлым, беззаботным детством, яркими годами школьной и студенческой учебы, интересными годами научной работы и пестрым опытом освоения бизнеса. Но главное в этом этапе было общение между людьми, дружба и семья. Московский этап был еще коротким, но начался он в тяжелые и беспокойные 90-е годы, которые сотрясали Россию.
Кетеван Арчиловна, которая на минуту оставила Сергея Георгиевича, чтобы заглянуть в подвал, вернулась с кувшином домашнего вина. Раньше его готовил ее отец, но после его смерти виноград, росший во дворе, употреблялся только в еду. Сергей Георгиевич нежно потрогал прохладную глину кувшина, словно обратился к памяти. Он ничего не говорил, молчала и Кетеван Арчиловна. Каждый думал о своем. В этом доме они всегда оставались Сергеем и Кетино, несмотря на возраст, положение. Для этих стен неприемлемы Кетеван Арчиловна и Сергей Георгиевич, как неупотребительны отчества в Грузии.
Пауза затянулась, Сергей налил холодное вино в два стакана, быстро покрывшиеся испариной.
— Давай помянем наших отцов.
Сделав глоток, он замер, прикрыл глаза. Знакомый вкус вызвал массу воспоминаний.
— Не скучаешь по Тбилиси, старому дому?
— Бывает, — согласился Сергей Георгиевич, — не хватает общения, открытости. Вечно торопящийся и двигающийся мегаполис живет по своим правилам, там нет места человеческому вниманию, простому общению. Все подчинено закону движения — любая остановка может погубить или изменить жизнь.
— Поэтому торопишься в Москву?
— Да, есть проблема в университете.
— Лично тебя касается? — с тревогой спросила Кетино.
— Нет, но знаешь, когда лодка переворачивается, кое-кто может утонуть, но все оказываются мокрыми. Поэтому лучше не допустить, чтобы лодка перевернулась… Отличное вино. Откуда? — неожиданно поменял тему разговора Сергей Георгиевич.
Зная его закрытость, расспрашивать не имело смысла.
— С деревни прислали. Сергей, может быть, посидим во дворе?
— С удовольствием.
Выходя из кухни, Сергей еще раз посмотрел на обои, потерявшие первоначальный цвет.
— Кетино, может быть, тебе поменять обои? Я помогу переклеить их. Ты только выбери, какие тебе нравятся.
— У тебя много времени? На сколько дней в Тбилиси приехал?
— На неделю, больше не могу остаться — я уже говорил, что на работе много проблем, нельзя их оставлять без контроля.
— Может быть, успокоишь и скажешь в чем дело? В общих чертах.
Сергей Георгиевич посмотрел на своего преданного друга детства, ее беспокойство было естественным, и в нем не было простого любопытства.
— Ладно, — согласился Сергей Георгиевич. — В двух словах. Проблема во взаимоотношении одного арендатора и первого проректора — Александра Борисовича.
— А ты?
— А я пытаюсь не допустить серьезного конфликта, во всяком случае, чтобы это отразилось на университете в целом. Хватит меня дергать московскими проблемами, — предупредил он. — Не для этого я приехал. Пошли во двор.
Старый двухэтажный дом в Авлабаре, старом тбилисском районе, всегда был любимым местом встреч друзей-одноклассников, где радушно их встречали родители Кетино — дядя Арчил и тетя Тамара. В доме бывали многие одноклассники, но наиболее часто приходили Сергей, Юра, Эмма, Лаура, Грант и Медея. Все они дружили с первого класса, сохранили теплые отношения на протяжении всей жизни, только Медея после замужества потеряла связь с друзьями.
Во дворе дома росли большие деревья кипарисов и инжира, различные кустарники и розы. Но особый восторг вызывал гранат — дерево, возраст которого очень давно превысил полвека и упрямо приближался к вековому юбилею. Под гранатом стоял стол, который Сергей Георгиевич помнил с первого класса. Он жил в большом доме и был поражен наличием у Кетино собственного сада и столом под гранатом, на котором стояла ваза с вареньем.
Тот же стол, тот же сад, тот же гранат и постаревший дом. Только большие деревья мало изменились — расти им уже некуда. Наверное, подумал Сергей Георгиевич, и мы постарели, только это мы не очень замечаем. Нет, поправил он себя, стараемся не замечать. Он внимательно посмотрел на свою одноклассницу, отмечая изменения.
— Что, пополнела? — заметив его взгляд, спросила Кетино. — Жизнь коротка, не могу отказаться от удовольствия вкусно поесть.
— Может быть, и правильно, — согласился Сергей Георгиевич и не стал развивать эту тему. — Я тоже прибавил в весе. Кто придет?
— Сейчас подойдет Эмма, а Лаура не сможет — она с внуками на отдыхе в горах.
В это время открылась входная дверь во дворе. По дорожке грациозно шла Эмма. Среди всех девочек класса она выделялась некой воздушностью, было что-то в ней богемное. Она осталось прежней. Сергей смотрел на нее, и ощущение детства возвращалось. Оно возникало в воздухе, проникало во все поры, превращаясь в тепло.
— Я уже здесь.
— Кто бы сомневался, только стали накрывать стол и… — Сергей не успел закончить.
— …и я пришла помогать, — весело продолжила Эмма.
Они обнялись. От нее пахло дорогими духами, аккуратно наложенный макияж не бросался в глаза.
— Хорошо выглядишь, — признался Сергей.
— Ты тоже. Расскажи, как жизнь в Москве, как устроился, как Таня и Наташа.
Они сидели за столом. Ощущение, что время повернуло вспять, все усиливалось, словно не были прожиты четыре десятилетия, а они оставались детьми и находились в своем беззаботном детстве. Даже рассказ Сергея, порой грустный, терял остроту переживаний, растворяясь в атмосфере радости встречи.
— Если говорить честно, то первый год был очень трудным. В Москву я прилетел на три дня в командировку. Обратно вылететь не смог — авиасообщение было прервано из-за войны в Абхазии и событий в Тбилиси. Добираться окольными путями через Баку было смерти подобно. Цепочка событий — резня армян в Сумгаите и Баку и война в Нагорном Карабахе — породила беспредел и новый бизнес — похищение людей, следующих транзитом через Азербайджан.
