Поплевавшись на вывески и рекламу, Прахов направился к стоянке троллейбусов. Хотелось прийти пораньше и сесть: ехать до центра стоя ему было бы тяжело, а надеяться, что кто-то уступит место, не приходилось. Транспорт брали с боем, и первыми врывались самые сильные и нахальные. Завоевав сидячее место, они считали, что оно принадлежит им по праву.
Прахов, сокращая путь, пошел по тропке через пустырь, вдоль оврага, поросшего кустами сирени. За одним из поворотов он увидел компанию мужиков. По неровному шагу, по обалделым глазам и неверным движениям Прахов понял — мужики «на газу».
Впереди двигался парень лет семнадцати в черной кожаной куртке, с красными блудливыми глазами. На голове красовалась бейсбольная кепочка с желтыми крупными буквами «USА». Приблизившись к Прахову, красноглазый расслабленным голосом протянул:
— Ты, хромой, ну-ка постой. Стольник есть? Выкладывай.
«Стольник» по тем временам был не сторублевой бумажкой, на которую и стакана сока не купишь, а являл собой стотысячник — банкноту с изображением храма недоступной народу культуры — Большого театра. Как для кого, а для Прахова с его казенной зарплатой, которую выплачивали с неизбежными задержками, да ещё с двумя детьми дома сто тысяч — сумма не столько солидная, сколько жизненно необходимая. Делиться ею он был не намерен.
Прахов остановился, перенес опору на здоровую ногу, поставил палочку в виде распорки. Сердце не екнуло, сознание не подало сигнала тревоги. Он был дома, на своей земле, в своем городе. Где-то там, на краю Кавказских гор, где каждый куст мог полыхнуть вспышкой выстрела, он бы держался по-другому. Но здесь-то чего бояться ему, спецназовцу, хотя и раненому и ещё не вполне оправившемуся после госпиталя?
Показать свой страх собакам и шпане — заведомо обречь себя на роль жертвы. Впрочем, Прахов шпаны вообще не боялся, считая, что та должна бояться его. И так было до определенного времени.
В мегаполисах, вроде Москвы или Питера, черная маска с прорезями для глаз надежно оберегает спецназовца от узнавания при случайных встречах с клиентами из преступного мира. В городах небольших и средних, где после трех-пяти лет проживания люди на улицах узнают друг друга в лицо, криминальный мир знает о своих противниках все, вплоть до того, где они живут и прописаны, какие у них семьи, номера автомобилей. Особое место в этой информации занимают сведения о финансовом положении работников правоохраны, о том, кто из них падок на сладкое, кого можно прикупить и за сколько. Каждому определена своя цена.
Прахов слыл среди приморской братвы «ломовым», не умевшим понимать собственной выгоды, следовательно, неподкупным. Крутые паханы, презиравшие ментов, которых прикармливали из собственных рук, Прахова боялись и втайне уважали. Смелость и твердость характера бойца всегда заставляют тренеров сожалеть, что мастер не в их команде.
Новое поколение блаты, взошедшее на дрожжах кокаина и экстази, мало задумывалось о последствиях своих поступков, верило в собственную неуязвимость, в чем их постоянно убеждали неквалифицированность следствия и либеральность судей. В то, что милиция и спецназ могут сами разобраться с ними, верилось мало.
— Слушай, малый, — Прахов говорил, не повышая голоса, — канай по холодку. Ать, два!
В следующий момент стальная проволока перехватила ему горло.
В глазах померкло.
Прахов был уже без сознания, когда заточка пробила сердце…
***
Зиновий, или по-домашнему Зяма, Бергман, вице-президент акционерного общества закрытого типа «Медиатор», прилетел в Шанхай утром и уже к обеду отправился на деловую встречу.
Зяма остановился в роскошном отеле «Шанхай-Хилтон» на Хуа Шан-роуд. Не спеша, с видом любопытствующего бездельника двинулся по Хуайхай вдоль череды магазинов и представительств торгово-промышленных фирм, свернул на Синань. Свидание с Чен Дусином, его торговым партнером, было назначено у парка на Фуксин-роуд неподалеку от мемориальной резиденции Сунь Ятсена.
Воздух, прокаленный солнцем и напоенный влагой близкого моря, казался невыносимо тягучим и жарким. В такое время только и сидеть в номере гостиницы, отдыхая у кондиционера, но дело есть дело, и ехать в такую даль на такую жару не стоило, если бы поездка не сулила больших барышей.
Чена Зяма увидел издалека. Приветственно вскинул руку.
— Коннитива, сансей! Здравствуйте, уважаемый господин!
С китайцем Зяма общался на классическом японском, который оба знали в разной степени совершенства. Чен Дусин послабее, Зяма — значительно лучше — в свое время с отличием окончив военный институт иностранных языков, он в совершенстве овладел японским и говорил на нем с четкими интонациями коренного токийца. «Твой, — делился с ним по-русски один из знакомых японцев, — сиди другой комната и говори, моя подумай — ты японса». Выше оценку вряд ли возможно получить от самых строгих экзаменаторов.
Как ни странно, английский давался Зяме хуже. На первом курсе он прославился тем, что, переводя учебный текст, слова «паблик билдинг» — общественное здание — перевел как «публичный дом». А на протяжении целого семестра в слове «импотент» — важный — делал ударение не на втором, а на третьем слоге, приводя в восторг милейшую Анну Яковлевну, ставившую курсантам произношение. «Ой, — всякий раз восклицала она, — не рано ли вам, товарищ курсант, знать такое слово?!»
Настоящий интерес к языку возникает в момент, когда начинаешь понимать его внутреннюю музыку и гармонию. Зяму в японском пленило обилие вежливых слов и выражений. Даже обычное «спасибо» в японском имело несколько разных форм. По-разному граждане страны Восходящего солнца благодарят за проявленное внимание, за подарок, за труд, за угощение… Казалось, в перенаселенных городах, где люди по улицам вынуждены двигаться плотной толпой, язык обеспечивал возможность вежливо извиняться за причиненные неудобства и беспокойство.
Поначалу трудно было понять и казалось смешным, как в разговоре можно обходиться без некоторых звуков. Например, звук «л» японцы в иностранных словах заменяют на «р»; «ч» — на «т». Так, фраза «Любимая Ляля» прозвучит в японском произношении как «Рюбимая Ряря», а город Чита неминуемо превращается в Титу.
Окунувшись в стихию японского разговорного языка, Зяма стал находить в нем массу интересного. Особенно восхищало, как ловко удается жителям страны Восходящего солнца приспосабливать для удобного произношения названия чужих городов, иностранных блюд, приборов, техники, чужеземных имен. Город Владивосток в устах японца становится Урадзиосутоком, Хабаровск — Хабарофусуком, Турий Рог — Турирогом. Бифштекс именуется бифутеки, водка — уоцуку, коньяк — конняку. Радиолокационная антенна называется рэда-антенна…
Известно, что успех в учении приходит к тем, кого природа наделила либо светлой головой, либо чугунной задницей. Зяма поражал всех чудовищной усидчивостью и к последнему курсу уже обошел все светлые головы, которые чаще всего чугунными задами бывают не обременены.
После окончания института Зяма надеялся попасть в кадры военной разведки, но его не взяли.
Некий полковник Иванов (во всяком случае, он так представился) беседовал с кандидатом более часа. Зяма бойко отвечал на заковыристые вопросы, блистал памятью и эрудицией, куда большей, чем у самого ловкого артиста телешоу «Что? Где? Когда?». Полковник улыбался, кивал, и все шло отлично.
Они расстались, довольные друг другом. Полковник крепко пожал Зяме руку и обнадежил: «Наше решение вам сообщат».
Когда Зяма вышел, полковник на карточке-»объективке», заполнявшейся на каждого претендента, написал одно слово. Оно не укладывалось в рамки норм казенного делопроизводства, тем не менее с исчерпывающей полнотой определило сущность Зямы: «Хитрожопый».
Сообщить Зяме свое решение кадровики разведывательного управления почему-то забыли, и вопрос отпал сам собой.
Зяма переживал неудачу, но его дядя — Корнелий Бергман, президент крупного банка, успокоил племянника.
— Зямочка, в политику не лезь. Заруби это себе на носу. Он у тебя не маленький, и зарубку ты будешь видеть постоянно…
— Почему не лезть? Надо уметь играть во всех зонах.
— Зяма, заткнись. Жизнь далеко не волейбол. И уж кем-кем, а стать шпионом тебе нужно как зайцу триппер. Другое дело, если у тебя будут деньги, то ты и в говне всегда останешься красивым. Во всяком случае, тебе об этом станут говорить окружающие. Политика — иное. Войдешь в белоснежных перышках, а при любом исходе уйдешь в говне. Политика не для белых лебедей.
— Ха! — Зяма развеселился. — Это намек на нечто современное?
— Нет, майне либер, это истина. Поэт Михаил Дудин много лет назад написал четверостишие. Совет тем, кто лезет не в ту компанию, в какую надо. Я этот совет запомнил: «Переход из лебедей в категорию блядей не сулит приятного, потому что из блядей в стаю белых лебедей нет пути обратного…»
