– Здрасьте, а Мамука Муртазович дома? – пискляво спросила посетительница, хлопнув прозрачными голубыми глазами.
– Это ко мне, – вынырнув из-за спины Нины, торопливо сообщил муж. – Ну и… – сменил он тон, обращаясь к девушке. – Готова к зачету, Лисичкина?!
– Да, – вяло отозвалась девушка и густо покраснела.
– Так это студентка твоя, – засмеялась Нина. – Проходите, девушка, и чувствуйте себя как дома. И не бойтесь его, он только с виду грозный, – Нина пропустила несчастную в квартиру, проводила ее в кабинет и сразу же наткнулась на ножницы, которые спокойно лежали на письменном столе. Ругая себя за рассеянность, она вернулась в свою комнату, обрезала блестящую тесьму и, подхватив подарок, сообщила мужу, что уезжает.
– Передавай отцу привет и скажи, что я приеду к семи, – широко улыбнулся супруг и закрыл за Ниночкой дверь.
Скандал вспыхнул на пустом месте. Не успела Ниночка переступить порог отчего дома, как отец увлек ее в свой кабинет, усадил на стул и стал носиться по комнате, держа в руке какой-то листок бумаги.
– Что с тобой, папа? – растерянно спросила Нина, наблюдая за странными маневрами отца.
– Нет, ты только послушай, что в Москве творится! Средь бела дня магазины грабят, и кто бы ты думала! Молодая девушка! Смотри, фоторобот со слов очевидцев составили, – сунув под нос Нине лист, возбужденно сообщил отец.
– «Разыскивается особо опасная преступница…» – прочитала Нина и непонимающе посмотрела на отца.
– Знаешь, что эта девчонка учудила? Совершила вооруженное нападение на ювелирный магазин и похитила золотых украшений на сумму…
– Бред какой-то, – прервала отца Нина. – Откуда это у тебя?
– Откуда, откуда… – проворчал отец. – Из органов ко мне приходили. Интересовались, не засветилась ли эта идиотка у меня. В опасное время живем, Нина! В опасное! Это я к тому говорю, чтобы ты…
– Папа!!! – закричала Нина, сообразив, к чему клонит отец. – Ну при чем тут…
– При том!!! – заорал Ян. – Я живу как на бочке с порохом. Не ограбят, так посадят в любой момент! А ты…
– Пап, я вот тут кое-что принесла, – застенчиво перебила его Нина и положила на стол перед отцом блокнот со своими эскизами. Момент был не самый подходящий, мало того, совсем неподходящий, но терпеть дальше и молчать не было никаких сил.
– Что там у тебя? – заинтересованно приподняв брови, спросил отец, открыл блокнот, и брови его мгновенно поползли к переносице.
– Это… ну, то, что в блокноте… Это в какой-то мере мое видение, – пролепетала Ниночка. – Очень хочется придать этому иной вид, не без твоей помощи, конечно. Ты поможешь мне?
– И не подумаю даже! – рявкнул отец, захлопнул блокнот и забросил его в дальний угол комнаты. Он понял, что погорячился, когда посмотрел на дочь. Смутился, пригладил густые, тронутые сединой волосы, неуклюже полез в стол за сигаретами, трясущейся рукой попытался прикурить, а она все смотрела на него, не мигая, и во взгляде ее дымчато-серых глаз плескались боль и отчаяние.
– Нина, – тихо прошептал он, пытаясь преодолеть внезапно возникшую в горле хрипоту, – не нужно так реагировать, доченька. Успокойся, я же тебе только добра желаю. – Отец вновь открыл ящик стола, достал шоколадку и положил на стол перед Ниной. Это был запрещенный прием: дочь с детства обожала шоколад и за плитку сладкого блаженства могла простить любые обиды. Но сегодня…
– Убери, – пропищала она, с отвращением сморщилась и вылетела из комнаты, оставив растерянного отца одного.
Хлопнула дверь туалета. Ян бросился вслед за дочкой и настойчиво постучался в дверь – Ниночка не отвечала, но звуки, долетевшие до ушей отца, ясно свидетельствовали о том, что с дочерью не все в порядке.
Из кухни показалась недовольная Елизавета Модестовна.
– Что расшумелись? – заворчала экономка. – Покоя от вас нет никакого! Носятся туда-сюда, орут как полоумные, пироги мешают печь…
– Не ворчи, – хмуро отозвался Ян. – Беги доктору звони. Нину тошнит. Заболела.
– Заболела, – передразнила экономка, – типун тебе на язык. Беременная она! Я как на нее глянула сегодня, сразу все поняла.
Из туалетной комнаты показалась бледная Нина. Версию Елизаветы Модестовны относительно своего состояния она услышала и теперь растерянно хлопала глазами.
– Пап, кажется, Елизавета Модестовна права, – неуверенно пролепетала Ниночка. – Пап, по-моему, я действительно в положении. Меня уже неделю тошнит, голова кружится, и еще все время хочется кого-нибудь убить, особенно Мамуку. Он сегодня пел в ванной, так я еле сдержалась, чтобы его не придушить.
– Точно, беременная, – с уверенностью сказала экономка и сгребла Нину в объятья.
– Господи, радость-то какая! – воскликнул отец и заплясал вокруг обнимающейся парочки. – Теперь, надеюсь, ты угомонишься.
– И не надейся, папуля, – лукаво подмигнула отцу Нина, она была слишком возбуждена и довольна, чтобы ссориться сейчас с отцом. – Пап, я домой поеду, ладно? – заканючила она. – Мамука обещал к семи приехать, но я до вечера не дотерплю. Съезжу и вернусь, хорошо, папочка?
– Конечно, езжай. Но не рано ли Мамуку Муртазовича в известность ставить? Может быть, стоит сначала уточнить твое интересное положение у врача?
– Ты прав, я так и сделаю, – согласилась Нина, подхватила свою сумочку и направилась к двери.
К своему дому она попала к трем часам, получив у своего гинеколога подтверждение беременности. Задыхаясь от счастья, Ниночка отперла дверь своей квартиры, впорхнула в просторную прихожую, сделала несколько шагов и остановилась, как вкопанная. Из глубины кабинета доносились приглушенные всхлипывания и сладострастные женские стоны, прерывающиеся хрипловатым и каким-то неестественным смехом мужа.
«Уйти», – сквозь тошноту и головокружение подумала Нина, пошатнулась, оперлась о стол и почувствовала под рукой холодное лезвие ножа для бумаги.
От сквозняка шумно захлопнулась входная дверь – бежать было поздно, ее присутствие заметили.
Дверь кабинета распахнулась, муж выскочил в коридор, бледный, полуголый, растрепанный… Секунду она смотрела в его испуганные глаза, в ушах зашумело, заныло внизу живота, а в голове вдруг громко и отчетливо зазвучала опера «Евгений Онегин»…
29 декабря 2003 года
«Боинг 747» взмыл ввысь, стремительно набирая высоту. Заложило уши, во рту пересохло, мозги сконцентрировались где-то в области макушки, по спине пробежал холодок, душа обратилась к богу, моля о защите, покровительстве и всепрощении… Дискомфорт, вызванный взлетом, прошел быстро. Самолет, разорвав плотный слой белоснежных густых облаков, похожих на взбитые сливки, выровнялся. Засуетились молоденькие симпатичные стюардессы, готовые разносить прохладительные и горячительные напитки, табло погасло, можно было избавиться от ремня безопасности, напиться и забыть на время о том, что в данную минуту собственная жизнь принадлежит тебе лишь формально.
Мельком взглянув на рыжеволосую пожилую даму, которая сидела в соседнем кресле со странным выражением лица, Михаэль вежливо, хотя и не без труда, отцепил ее крепкие пальцы от своей руки, улыбнулся, заказал себе две порции коньяка, выпил их залпом, закусив солеными орешками, и почувствовал, как по всему телу растекается тепло. На душе стало относительно спокойно, но уши по-прежнему настороженно прислушивались к монотонному шуму мотора, а глаза помимо воли придирчиво вглядывались в лица обаятельных стюардесс, опасаясь уловить в них тень тревоги или беспокойства. Рыжеволосая дама продублировала его действия и вновь вцепилась в руку Михаэля: видимо, его мужественный локоть успокаивал несчастную, предположил Михаэль, и, решив не обращать на соседку внимания, он заказал себе вина. Соседка сделала то же самое.
Две последующие порции терпкого красного вина, влитые в организм поверх коньяка, дали наконец тот эффект, на который он рассчитывал. Михаэлю стало все безразлично: и шум моторов, и выражения лиц очаровательных стюардесс, и сами стюардессы, и то, что будет с ним, если лайнер вдруг потерпит крушение. Чтобы удержаться в данном индифферентном состоянии до посадки и не протрезветь раньше времени, Михаэль отказался от обеда. Шатаясь, он прошелся по салону первого класса, мешая бортпроводницам обслуживать привередливых пассажиров, но в конце концов угомонился, уселся в кресло, достал из портфеля старую потрепанную тетрадь из кожзаменителя, вытянул ноги, раскрыл первую страницу и погрузился в чтение. Впервые в его руках оказался чужой дневник, дневник женщины по имени Нина Лацис. Первая запись датировалась 20 декабря 1986 года. Пожелтевшие от времени страницы были исписаны синим химическим карандашом, плотным, неровным, но понятным почерком.
«Ленский, Ленский, при чем тут Ленский? И что все это значит?» – раздраженно думал Михаэль, пролистывая дневник. Нина Лацис явно была не в себе, когда писала эти строки. Как еще можно воспринимать откровения женщины, которая считает, что мотивом к убийству мужа ей послужила плохо исполненная супругом ария из оперы «Евгений Онегин». «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни»… – пронеслось в голове, и Михаэль непонимающе пожал плечами. Повезло, что незадачливый солист все-таки оклемался от ножевого ранения спустя пару месяцев, и Нина Лацис отделалась лишь четырьмя годами колонии. Могли бы и больше вкатать. Попытка убийства – не шутки, но суд принял во внимание то смягчающее обстоятельство, что женщина была в положении, когда совершила столь экстравагантный уголовно наказуемый поступок. Была, но в результате стресса ребенка потеряла. И не только ребенка. Нина Лацис потеряла все, и в один день оказалась на самой низшей ступеньке социальной лестницы. Вышла из колонии, правда, на год раньше срока за примерное поведение. Но какая разница? О том, что пережила эта женщина, можно было только догадываться. Развод, презрение друзей, смерть отца – бедняга не вынес удара и скончался вскоре после суда от сердечного приступа. Единственный человек, с которым Нина Лацис не потеряла связи, – экономка отца – письма и передачи от нее Нина получала регулярно, – только она одна. Не слишком ли высокая цена за минутную глупость? Михаэль не верил во весь этот бред с оперой. Он чувствовал, что у Нины Лацис была другая причина, другой мотив, но даже в личном дневнике она об этом не написала. Почему? Неужели правда была так ужасна, что Нина обманывала даже саму себя? Впрочем, сейчас это было уже неважно.
