комиссаром! — он напрочь лишился дара речи.
Вокруг — унылый пейзаж: камней больше, чем земли, редкие чахлые деревца, страдающие от тысячелетнего безводья, торчащие пучками высоченные метелки дикого сорго. В километре виднелась одинокая лачуга — возможно, она-то и дала название предместью [2].
Недалеко от гроба, в пыли, которая когда-то была землей, четко виднелись следы покрышек грузовика и двух пар мужских ботинок.
— Это ваша земля? — спросил Монтальбано у Лококо.
— Земля? Какая земля? — удивленно отозвался Лококо.
— Та, где мы находимся.
— Ах, эта. По-вашему, это земля?
— Что тут растет?
Прежде чем ответить, крестьянин снова посмотрел на комиссара, снял кепку, поскреб в затылке, вынул изо рта сигару, презрительно сплюнул и снова сунул сигару в рот.
— Ничего. Что тут вырастишь? Ни хрена ж не взойдет. Как есть проклятая земля. Я сюда охотиться приезжаю. Зайцев тут тьма.
— Гроб обнаружили вы?
— Ага.
— Когда?
— Утром, время было полседьмого. И сразу позвонил вам с мобильного.
— А вчера вечером вы сюда заезжали?
— Нет, я тут дня три не был.
— Значит, вам неизвестно, когда был оставлен гроб.
— Именно.
— Вы заглянули внутрь?
— Конечно. А вы бы не стали? Любопытство разобрало. Вижу, крышка не привинчена, ну и приподнял. Там труп, в саван спеленут.
— А признайтесь, вы ведь отвернули саван, чтобы увидеть лицо?
— Ага.
— Мужчина или женщина?
— Мужчина.
— Узнали?
— Никогда прежде не видал.
— Можете предположить, по какой причине его оставили у вас в поле?
— Будь мне такое под силу, я бы романы писал.
Похоже, говорит искренне.
— Хорошо. Прошу вас встать. Катарелла, подними крышку.
Катарелла опустился на колени рядом с гробом и слегка приподнял крышку. Резко отвернулся, сморщившись.
— Ям фетет [3], — обратился он к комиссару.
Монтальбано в ужасе отпрянул. Так это правда! Он не ослышался! Катарелла говорит на латыни!
— Что ты сказал?
— Я говорю, воняет уже.
Ну нет! На этот раз он все отлично расслышал! Ошибки быть не может.
— Да ты меня за дурака держишь! — взревел комиссар, сам чуть не оглохнув от звука собственного голоса.
Вдали отозвалась лаем собака.
Катарелла бросил крышку и выпрямился, красный как рак.
— Я? Вас? Да как вы могли такое удумать? Чтоб я, да чтоб такое себе позволил…
Не в силах продолжать, он обхватил голову руками и в отчаянии заголосил:
— О, ме мизерум! О, ме инфелицем! [4]
У Монтальбано потемнело в глазах, вне себя он бросился на Катареллу, схватил за горло и стал трясти, словно грушевое дерево со спелыми плодами.
— Мала темпора куррунт! [5] — философски заметил Лококо, дымя сигарой.
Монтальбано остолбенел.
Теперь и Лококо решил побаловаться латынью? Неужто комиссар перенесся назад во времени и не заметил этого? А почему тогда все одеты по-современному? Ни тебе туники, ни тебе тоги?
С грохотом упала крышка. Из гроба медленно поднимался покойник в саване.
— Монтальбано, где ваше уважение к усопшим?! — гневно возопил труп, снимая покровы с лица.
Батюшки, да это же сам «господин начальник» Бонетти-Альдериги!
Монтальбано долго лежал, размышляя о приснившемся. Сон запал ему в душу.
Не потому, что покойником оказался Бонетти-Альдериги, и не потому, что Катарелла и Лококо болтали на латыни, а потому, что сон был предательски похож на явь, а последовательность событий в нем строго соответствовала логике. Каждая деталь, каждая мелочь лишь усиливали ощущение реальности происходящего, когда граница между сном и явью становится слишком тонкой, практически неуловимой. Хорошо еще, конец получился фантастическим, а то сон мог оказаться одним из таких, что вспоминаешь спустя некоторое время и не можешь сказать, приснилось тебе все это или произошло в действительности.
Все, что ему приснилось, не имело с действительностью ничего общего, включая визит министра.
И наступивший день был, увы, не выходным, а рабочим. Как и все остальные.
Комиссар встал и открыл окно.
Небо было еще голубым, но со стороны моря уже меняло цвет, зарастая наплывавшей пеленой плотных облаков.
Только он вышел из душа, как зазвонил телефон. Снял трубку, с мокрого тела на пол капала вода. Звонил Фацио.
— Комиссар, простите за беспокойство, но…
— Я слушаю.
— Звонил начальник. Поступило срочное сообщение. Речь о министре внутренних дел.
— Разве он не на Лампедузе?
— Да, но вроде как решил посетить временный пункт размещения мигрантов в Вигате. Прибудет через пару часов на вертолете.
— Черт бы его забрал!
— Погодите. Начальник распорядился, чтобы весь комиссариат прибыл в распоряжение замминистра Синьорино, он будет здесь через пятнадцать минут. Я звоню вас предупредить.
Монтальбано с облегчением вздохнул.
— Спасибо.
— Вы, конечно же, являться не планировали.
— В точку.
— Что мне передать Синьорино?
— Что я дико извиняюсь, с гриппом дома валяюсь. Животом маемся, нижайше просим кланяться. А когда министр уедет, позвони мне в Маринеллу.
Так значит, визит министра случится наяву!
Неужели сон был вещий? Но если так, значит ли, что «господин начальник» вскоре очутится в гробу?
Нет, это простое совпадение. Продолжения не будет. Особенно потому, что, если вдуматься, даже представить невозможно, чтобы Катарелла заговорил на латыни.
Снова зазвонил телефон.
— Алло?
— Простите, я ошиблась номером, — произнес женский голос.
Повесили трубку.
Неужели Ливия? Почему сказала, что ошиблась номером? Набрал ей.
— Что на тебя нашло?
— Почему ты спрашиваешь?
— Звонишь мне домой, я снимаю трубку, а ты говоришь, что ошиблась номером!
— А, так это был ты!
— Ну конечно я!
— Просто я была настолько уверена, что не застану тебя дома, что… Кстати, а почему ты до сих пор в Маринелле? Заболел?
— Я совершенно здоров! И не увиливай!
— Ты о чем?
— Не узнала меня по голосу! По-твоему, нормально, спустя столько лет…
— Тяжкое бремя, да?
— Какое бремя?
— Годы, что мы провели вместе.
В общем, дело кончилось разборкой минут на пятнадцать или дольше.
Еще полчаса слонялся по дому в трусах. Потом явилась Аделина, увидела его и перепугалась.
— Пресвятая Дева, что с вами? Неужто приболели?
— Аделина, и ты туда же? Не беспокойся, я отлично себя чувствую. И знаешь что? Сегодня пообедаю дома. Что ты мне приготовишь?
Аделина просияла.
— Как насчет макаронной запеканки?
— Чудесно, Адели.
— А потом три-четыре хрустящих жареных барабулечки?
— Пусть будет пять, и дело с концом.
Словно на землю внезапно спустился рай.
Побыл дома еще часок, но, когда ноздри защекотал божественный аромат, доносившийся из кухни, понял, что мочи нет терпеть внезапно накатившее чувство пустоты от глотки до желудка, и решил прогуляться часок-другой вдоль берега моря.
Когда вернулся, Аделина сообщила о звонке Фацио: министр передумал и улетел в Рим, так и не завернув в Вигату.
Монтальбано прибыл в контору после четырех, с улыбкой на губах,
