Михаила все-таки вырвало. К счастью, большая часть обеда была уже успешно освоена организмом, и на сырое березовое бревно вылетели какие-то жидкие остатки. Согнувшись над деревом, Миша вспомнил, как блевал в туалете своего первого клиента Виктора Вавилова. «Если я каждый раз буду пугать унитазы и бревна, — подумал молодой человек, — то к завершению экстрасенсорной карьеры от меня останутся только рот и выпученные глаза».
Несмотря на всю мрачную торжественность ситуации, он все-таки хихикнул.
Минут пять он приходил в себя после приступа. Лес, будто все понимая, предоставил ему небольшую передышку и не стал доставать посторонними звуками. Миша молча сидел на бревне, посасывал воду из бутылки маленькими глотками (несмотря на болотный запах, вода оставалась водой, тем более что молодой человек уже очистил желудок). Где-то вдалеке дятел выжал барабанную дробь, чуть ближе ветер проскрежетал стволами подмерзающих деревьев, солнце стыдливо показалось на минуту из-за облаков. Все-таки осенью в лесу тоже неплохо, если, конечно, опустить жуткие подробности…
…Через год нашелся умник, который перевернул все вверх тормашками. Некто по фамилии Иванов, представившийся историком и независимым экспертом, по косточкам разобрал имевшиеся материалы, касающиеся мрачной истории Черной Сопки, провел скрупулезный анализ, взвесил все «за» и «против» и выдал сногсшибательную версию: никаких расстрелов репрессированных в этом месте не было! Это утверждение основывалось на главном тезисе: ни одного железобетонного доказательства именно репрессий и расстрелов найти не удалось — все интуитивно, витиевато, размыто. По мнению Иванова, все было намного проще: на Сопку свозили тела умерших в госпиталях и лагерях в годы войны, расстрелянных в конце сороковых годов бандитов — словом, весь неучтенный расходный материал. Ночные выстрелы, которые слышали жители близлежащих поселков, на самом деле были учениями на местном стрельбище. А зимой и поздней осенью дорогу к Сопке вообще заносило так, что ее не смог бы преодолеть ни один имевшийся тогда в распоряжении чекистов грузовик. Разве что танк.
Словом, это был разгромный материал, и, как следствие, ни одна газета не осмелилась его напечатать. Ведь совсем недавно на захоронение приезжали академик и правозащитник Андрей Сахаров и депутат Верховного Совета Галина Старовойтова, история Черной Сопки облетела все мировые СМИ, и версия историка и эксперта Иванова не лезла ни в какие ворота. Но был один главный вопрос, который взволновал всех: какого черта он взялся раскручивать это дело и для кого он это дело раскручивает?! Ответ нашелся быстро: материал Иванова вскоре появился в патриотических газетах, а позже и в Интернете на сайтах аналогичной направленности. Ага, стало быть, он «из этих».
При всей скандальности и эпатажности версии Миша не мог не отметить серьезность аргументов. Иванов сумел сделать то, ради чего он все это затевал: посеять в думающих головах зерно сомнения. Ведь и официальные архивы КГБ, и прочие исторические справки оказались настолько спорными, что даже Миша спустя столько лет бросил в них ковыряться, плюнул и пошел спать…
… «Но здесь чертова гора трупов! — мысленно вопил он вечером 29 октября, сидя на сыром березовом бревне и закрывая уши от нарастающего воя. — Хренова гора, мать ее!!! И они меня сейчас сожрут!!!»
Он чувствовал приближение паники. Гул в ушах нарастал. Очевидно, что никто из мирно гуляющих горожан и катающихся на велосипедах спортсменов ничего этого не слышит. Поэтому им и комфортно здесь.
«Спокойно, спокойно, друг, — начал уговаривать себя Миша. — Для начала убери руки от ушей, встань, выпрямись и втяни воздух».
Он все так и сделал, правда, чуть медленнее, чем ему хотелось бы, но вроде все получилось. Ему стало намного легче. Гул начал стихать.
«Почуяли медиума, сволочи, — мысленно выругался Миша, — решили взять на абордаж. Живым не дамся!»
Он огляделся вокруг. Солнце снова скрылось за жиденькими тучами, по перелескам загулял легкий, но довольно холодный ветерок. Миша посмотрел на часы. Половина шестого. Скоро, к чертовой матери, стемнеет, и тогда ему будет здесь совсем некомфортно. Надо торопиться.
Он пошел вверх по пригорку на запад, на заходящее солнце, обходя поваленные деревья и кучи мусора. Народ здесь отдыхал активно — Миша насчитал штук пять костровищ, причем довольно свежих. «А ведь это те же самые люди, которые раскапывали могильник, — думал он по дороге, раскидывая своим посохом куски трухлявой древесины. — Те же самые люди, которые выходили на площадь и требовали правды. Теперь они сидят здесь, жрут шашлыки и ни хрена не чувствуют». От одной мысли о том, что здесь можно было жарить мясо и поглощать его в огромным количествах, запивая пивом, Михаила едва не вывернуло снова. К счастью, выворачивать было уже нечего.
Он поднимался все выше и выше, туда, где, по его предположениям, должен был располагаться мемориал. Вернее, где он так и не расположился, поскольку дело о расстрелах, репрессиях или просто захоронениях «неучтенного человеческого материала» в девяностых годах окончательно заглохло. Сейчас ему и подавно никто не даст хода. А что здесь по-прежнему кладбище, могильник — так мало ли их на Руси! Половина страны по костям ходит, и только немногим блаженным приходит в голову до сих пор искать героев и невинных жертв произвола по лесам и болотам.
Гул в голове стих. Скорее всего Миша научился с ним управляться. Правда, вместо гула появились какое-то шелестение и едва уловимый свист. Удивительно, как голова у него не начала болеть от обилия всяческих звуков. Наверняка все это закончится, когда он выйдет из леса. Миша посмотрел в ту сторону, откуда он пришел. Сквозь прорехи видны были аляповато-пестрые стены домов Тополиного квартала. Где-то там маячит и тринадцатый, уныло смотрящий на пустырь и холодный лес. Знали бы они, сонные мухи, что здесь, в этом лесу, происходит.
«Впрочем, они скоро узнают, — с каким-то неожиданным злорадством подумал Миша. — Они уже начинают узнавать».
Он взошел на пригорок, на котором, словно шлагбаум, лежал еще один поваленный ствол. Поставил на него ногу. Посмотрел вперед.
Вот оно.
За пригорком открывалась обширная поляна, со всех сторон окруженная редкими деревьями. Когда-то она была усыпана гравием и обрамлена бетонными бордюрами. Сейчас все поросло травой, забросано листьями, бумажным мусором и частично украдено. К счастью, здесь пока вроде никто не пил пиво и не жарил мясо — очевидно, чувствовалась какая-никакая торжественная атмосфера. Впрочем, лет через двадцать тут наверняка уже ничего не останется — только звуки, которые смогут услышать люди, подобные Михаилу Поречникову.
Посреди полянки стоял высокий и остроконечный камень, что-то вроде памятной стелы, рядом с которым кто-то бросил несколько цветов. Впрочем, бросил очень давно.
— И вся любовь, — пробормотал Миша.
Он спустился вниз, подошел к камню. С западной стороны к «монументу» была прикручена металлическая табличка с дежурной надписью: «Здесь будет установлен памятник жертвам политических репрессий». Миша кивнул. Да, когда-то они хотели установить памятник, когда-то они считали это важным. Те же самые люди…
Он бросил палку на землю, выпрямился, прижал пальцы к вискам, втянул воздух.
И стал слушать.
* * *
Да, их тут очень много — тысячи. Возможно, и десятки тысяч. Самые разные люди, самых разных возрастов, профессий, социального положения. Люди, оказавшиеся не в то время не в том месте.
Покоятся?
Нет. Мечутся, ищут приют, ищут справедливости.
Выстрелы?
Много выстрелов. Одиночные и целые очереди. Крики, ругань, смех, мольбы о пощаде. Ощущение веселого карнавала постоянно сменяется кошмаром, а потом снова возвращается смех. Впрочем, всюду страх, отвратительный запах страха. Наверно, собаки чувствуют то же самое, когда видят перед собой испуганного человека, и не мудрено, что некоторые из них бросаются на носителя такого запаха с открытой пастью. Из-за этой вони хочется рвать глотку…
Здесь нельзя пить пиво. Здесь нельзя просто гулять. Здесь нельзя ничего строить. Черт бы их всех побрал, идиотов!..
— Вот и я им о том же твержу сколько лет, — раздалось у Михаила за спиной. Парень вздрогнул, но не испугался. Он был внутренне готов к чему-то подобному.
Миша повернулся на голос. На краю поляны стоял дядя Петя. Аккордеона с ним не было, зато неизменная тельняшка выглядывала из-за камуфляжной куртки.
— Прости, браток, — сказал Петр, — увидел тебя, решил пойти следом. Не помешаю?
Михаил отрицательно покачал головой.
Дядя Петя подошел ближе, остановился на расстоянии вытянутой руки. Миша не спешил с рукопожатием, решив предоставить право выбора своему собеседнику. Захочет Петя общаться на другом уровне — ради бога, нет — и пожалуйста.
