Дядя Петя подошел ближе, остановился на расстоянии вытянутой руки. Миша не спешил с рукопожатием, решив предоставить право выбора своему собеседнику. Захочет Петя общаться на другом уровне — ради бога, нет — и пожалуйста.
Мужчина в тельняшке между тем вынул из внутреннего кармана куртки папироску, неторопливо начал ее готовить к употреблению.
— Я много лет твержу, — продолжил он свою речь, — что здесь ничего нельзя делать. Что зря вы тут квартиры свои покупаете, зря строите планы. Все полетит к чертовой матери.
— И как они? — спросил Миша, глядя на памятник.
— Никто не слушает. Люди слишком долго жили плохо и одинаково, и теперь они стали прагматичными. Мечты о полетах в космос умерли, остались житейские планы — получить диплом, купить угол, завести потомство. Стихи никто не пишет, все больше по экономическим докладам специалисты пошли. Таких, как я, палками гонят, по матушке посылают, крутят пальцами у виска. Я ж для них юродивый, что с меня возьмешь?..
Дядя Петя усмехнулся. Впрочем, подвижные морщины на лице выдавали обиду.
— А вот вас приятно было здесь встретить, добрый человек, — сказал он, закуривая.
— Отчего же?
— Вы другой. Вы вот сюда пришли, значит, это для вас важно. Никто ведь сюда не звал, никто не заставлял. Сами же?
Миша кивнул.
— Что-то слышно?
— Есть немного.
Теперь уже кивнул дядя Петя. Разговор почему-то не клеился, и возможно, что виной тому было это место. Оба собеседника чувствовали местную энергетику, и им ничего не нужно было друг другу объяснять.
— Вы тоже слышите? — решился все-таки спросить Миша.
— Немного. Гораздо меньше вашего.
— Откуда вы знаете, сколько слышу я?
— Догадываюсь. Понимаете, Миша, я если чего-то не чувствую, я это додумываю. И я до сих пор не ошибался. Вот единственное, что меня убивает, — Максимку с Оленькой не углядел. Мог бы тормознуть парня во дворе, придержать немного за руку…
— Сгорел бы кто-нибудь другой.
Скулы дяди Пети дрогнули.
— Да, здесь вы правы. Но, знаете, если бы сгорел Семенов, ей-богу, я бы так не убивался. Не по-христиански, я понимаю, но уж такой вот я циник, и лечить меня поздно.
— Я вас лечить не собираюсь, — улыбнулся Михаил и протянул ему руку. Дядя Петя с радостью принял рукопожатие.
— Что вас связывает с этим местом? — спросил молодой человек, кивая на памятник.
— У меня здесь дед. Да-да, не удивляйтесь. Конечно, документов нет, свидетелей нет, никто точно не знает, что здесь под ногами — скотомогильник или кладбище английских шпионов, но я точно знаю, что где-то здесь, под каким-нибудь деревом лежит мой дед.
Миша не стал спрашивать о причинах такой уверенности. Он ему верил. Иногда не важно, откуда ты что-то знаешь. Ты просто знаешь, «и идите все в жопу».
— В тридцатых он преподавал литературу в местном техническом университете. Сами понимаете, преподавать литературу во времена оные было занятием не для слабонервных, но он ухитрялся доносить до своих студентов какие-то нетривиальные мысли. Это было большой глупостью, потому что некоторые особо благодарные студенты, которым он чего-то недодал, в один прекрасный день подсуетились. Деда взяли, впаяли десятку с высылкой и без права переписки, но то ли в какой-то неразберихе, то ли деду еще чего-то повесили уже в процессе допросов, однако статью изменили. Отец видел, как его увозили и куда его увозили. Машина ушла на запад, вот сюда. Не думаю, что старого преподавателя литературы пересадили на комфортный лимузин и отвезли на пляж.
Дядя Петя вздохнул. Миша был немного подавлен. Подобных историй по роду деятельности ему пришлось узнать множество, но эта, рассказанная в таком месте, почему-то произвела на него впечатление. Миша почти воочию увидел, как изможденного старика выпихивают из машины, ставят на краю оврага и всаживают пулю в затылок.
Какая-то бредятина. Какая-то глупость и мерзость…
— Да, я тоже это вижу временами, — отозвался дядя Петя и посмотрел на часы. — Уже темнеет, и лучше бы нам здесь не оставаться. Я, честно сказать, из робкого десятка. А вы?
— Пока не знаю. И узнавать не хочется. Ладно, идемте.
Миша бросил последний взгляд на окружающий ландшафт. В голове немного шумело, в желудке урчало, но скоро все пройдет.
Они покинули поляну, поднялись на пригорок, стали спускаться вниз, к городу. Дядя Петя шел на шаг позади, все так же дымил своей отвратительной папироской.
— Завтра ребят будут хоронить, — сказал он. — Вы придете?
— Обязательно, — не оборачиваясь ответил Миша. — Во сколько?
— Прощание во дворе в час, потом на кладбище. Черт, не знаю, как я это выдержу…
Дядя Петя стал вытирать глаза.
— Не плачьте. Это еще не самое страшное, что с вами может произойти.
Дядя Петя остановился. Михаил тоже придержал шаг, обернулся.
— Что-то не так?
— А я надеялся, что ошибаюсь. Вы что-то чувствуете?
Миша пожал плечами. Рассказать ему сейчас, испугать, чтобы он уносил свою задницу из этого района? Или посмотреть, как эти «прагматичные люди» осуществляют свои мечты?
Внезапно перед глазами возникло лицо профессора Саакяна. Эта сволочь всегда появляется в самые неподходящие моменты. Как будто он на самом деле знает, когда нужно появляться.
«Да-да, мой юный друг! — смеялся магистр. — Не мешайте им, позвольте им насладиться! И тогда мы с вами по-настоящему подружимся».
— Да, я чувствую, — ответил Миша. — Деталей не вижу, но направление могу указать.
— С деталями я могу помочь.
— Даже так?
Петр кивнул.
— Хорошо. Тогда завтра вечером после похорон пообщаемся.
— Договорились.
И они снова стали спускаться вниз.
Занятия с Василием Дрелем сегодня прошли так себе. Васька бубнил что-то себе под нос, пытаясь рассуждать о традициях политического сыска в Российской империи второй половины девятнадцатого века, а Миша думал о своем, стоя у окна и глядя в хорошо освещенный мощными фонарями двор. Он думал, что занятия эти не принесут никакой пользы ни этому парню, ни самому Михаилу. Совершенно бесполезная трата времени.
Устав слушать, Миша повернулся к своему абитуриенту:
— Василий, ты поступать собираешься на самом деле?
Вася умолк, опустил глаза.
— Зачем я здесь? — спросил Миша. — Чтобы твои родители думали, что ты взрослеешь?
Вася молчал.
— Ты знал ребят, сгоревших в лифте?
Дрель со вздохом кивнул.
— Ты огорчен их гибелью?
— Конечно.
Миша больше не стал задавать вопросов, снова отвернулся к окну. Там внизу, на бортике песочницы, сидел дядя Петя со своим аккордеоном, наигрывал самому себе какую-то мелодию. Наверняка что-нибудь нафталинно-советское.
Миша улыбнулся.
За неделю до Большого Взрыва
К полудню 30 октября на Тополиной, 13, собрался, кажется, весь район. Во всяком случае, последний раз аналогичное столпотворение было зафиксировано на праздновании юбилея местного металлургического комбината. Тогда на центральном стадионе выступали «Би-2», Лев Лещенко, Екатерина Шаврина, «Лесоповал», «Дискотека „Авария“» и даже какой-то вторичный состав «Бони М», — словом, было представлено меню, способное вызвать громкую и долгую отрыжку у музыкальных гурманов, но вполне успешно «схаванное» и усвоенное гуляющим народом.
Сейчас повод был иным, но народу было не меньше, чем на Центральном стадионе. Толпы людей тянулись к дому со стороны остановки, автобусы парковались на дорожке возле гаражей, жители соседних домов сгруппировались по периметру двора. Возле второго подъезда, в котором и произошла трагедия, маячили телекамеры и девушки с микрофонами, два микроавтобуса местных телекомпаний бесцеремонно въехали на детскую площадку.
Десятки людей, забыв о плохих приметах, наблюдали за происходящим из окон.
— Пара тысяч уже есть, — сказал Михаил, наблюдавший за приготовлениями издалека, стоя вместе с Петром возле площадки мусорных контейнеров.
— Точно, — согласился дядя Петя. — Смерть, наверно, привлекает больше, чем жизнь.
Миша отрицательно покачал головой, и на этом разговор забуксовал.
Двери подъезда утопали в цветах. Букеты и венки были расставлены вдоль предполагаемого маршрута выноса тел. Легковые автомобили уже выстраивались в колонну, готовую отправиться в путь на кладбище. Мрачная торжественность витала в воздухе, печальный шепот и какие-то тихие нелепые смешки шелестели над головами, осенняя погода тоже оплакивала погибших, выжимая на головы мокрый от слез платочек. Впрочем, зонтов почти не было.
— Странно, — отметил дядя Петя. Миша промолчал.
Максима и Олю привезли ближе к часу дня на автобусе. Толпа стала подбираться ближе. Деловитые парни из похоронной конторы вынесли из автобуса четыре табурета, а следом — два гроба.
