Алена смотрела и думала, что хорошо бы сесть в лодку, нарвать кувшинок — полную охапку! — и принести домой, поставить в летнике у Сережки…
Она знала, что не придется ей рвать кувшинки, не придется относить их в большой стеклянной вазе во времянку, но сидела и, сдерживая горечь, подступающую откуда-то из глубины груди, упрямо думала, как хорошо бы нарвать из лодки цветов и подарить Сережке… Назло, чтобы он хоть что-нибудь в жизни понял.
Это началось у нее весной, когда вскрывался лед на реке Сосновке. Алена стояла на берегу у обрыва, откуда были видны волнорезы железнодорожного моста, и на нее — прямо в лицо, в грудь — набрасывался ветер, тот прожорливый апрельский ветер, о котором говорят, что он ест снег, влагу. Река грохотнула с перекатами, будто взорвалась от истоков до поймы, лед разом вспучился и обрушил на барабанные перепонки оглушающий треск, скрежет… Вот тогда-то вдруг, ощутив сначала тесноту, а потом беспредельную, душную пустоту в груди, она поняла, что с нею ЭТО случилось. И вдруг очень захотелось плакать.
Нынешнее лето должно было стать для нее особым, единственным. Но не по той причине, по какой оно становилось особым теперь.
Времени прошло уже довольно много, а Сергея все не было. Алена не представляла, где он мог задержаться, и хотела вернуться к пепелищу, чтобы честно выполнять обязанности, ради которых, собственно говоря, и осталась она в Никодимовке. Но лишь поднялась на ноги, как оказалась лицом к лицу с Галиной, торопливо семенившей к ее убежищу со стороны усадьбы.
― Я так и знала, что ты где-то здесь! Уже и на том месте побывала, где мы вчера сидели. Здравствуй! — немножко радостным, немножко виноватым тоном проговорила она, уже с нескольких шагов протягивая руку.
― Здравствуйте… — ответила Алена, пожимая хрупкую, приятно сухую ладонь. Конец приветствия она проглотила, так что разобрать, на «ты» или на «вы» ее «здравствуйте», было невозможно.
― Мы и домой к вам стучали. Я с Николаем! — предупредила Галина. — Он там! — Показала в сторону пепелища. — Встретил кого-то, разговаривают. Костя заболел после выпивки! А где Сережа?
Она была в светло-сером костюмчик с узким, в три четверти рукавом. И светло-серый цвет делал еще приятнее для глаз ее ровный, в меру коричневый загар. Костюмчик на первый взгляд слишком плотно облегал грудь, талию, бедра, но, не стесняя движений, он лишь подчеркивал всю естественную миниатюрность ее тела.
― Сергей перемет выбирает, — ответила Алена, умышленно называя Сережку полным именем. С какой стати на второй день знакомства Галина вздумала фамильярничать?
― Пере… — Галина споткнулась. — Кого?
―…мет, — добавила Алена. — Удочка такая. Рыбу ловит.
Галина приподняла брови.
― Рыбу?.. Ой… Как же это он, когда Леша… Еще неизвестно, чем все кончится… — И она слегка закусила указательный, палец, сама напуганная своим предположением.
― Он такой, — соврала Алена про Сергея, — хладнокровный… — И глянула в сторону кувшинок за камышами. — Говорит: «Танцевать можно, а рыбу ловить нельзя?..» — Взял лодку и уплыл.
Галина заметно смутилась. Пригладила шелковистые пряди на висках, чтобы скрыть проступивший под коричневым загаром румянец.
― Я вчера пьяна была, Оленька! С самого утра. Нормальная я разве смогла бы танцевать?
― Все танцевали, — истины ради заметила Алена. — Не плакать же всем? — Она сдвинула брови.
― Нет-нет, — перебила ее Галина, — нормальная я ни за что не могу взяться — из рук валится…
― А я сегодня завтрак готовила… — сказала Алена.
Галина внимательно посмотрела на нее, вздохнула, отщипнув иголку от молодой елочки возле пня.
― А я даже на работу завтра не пойду, в больнице буду…
― В больнице? — переспросила Алена.
― Сегодня там Лешина мама, — как ни в чем не бывало разъяснила Галина, — а завтра она пойдет на работу — я буду. Уговорила начальство! Все-таки когда начальство мужчина, нам дороги везде открыты! — кокетливо, но осторожно пошутила она.
Алена шевельнула сомкнутыми губами.
― А если я попрошу начальство — мне разрешат?
― Что?.. — согнав улыбку, переспросила Галина.
― Ну, быть в больнице.
Галина смешалась.
― У Алеши?..
― Ну да! — подтвердила Алена. — Ведь некрасиво, правда, что мы приехали, отдыхаем…
― Ой, да зачем же вам! — обрадовалась Галина. — Я буду предупреждать вас, как там, что… Нескольким все равно нельзя!
Алена отвела за спину левую руку, пошевелила пальцами: сомкнула в кулак, потом медленно развела. Посмотрела на дальний берег у Горелого леса, чтобы скрыть неприязнь.
― Сережка вернется — мы собирались в Южный…
― Значит, поедем вместе! — с готовностью поддержала Галина. Ни в словах ее, ни в лице: за все время разговора не мелькнуло ничего предосудительного, что оправдало бы Аленину злость. Но ответила она не слишком приветливо:
― Нам надо переодеться. Да Сережа и пообедать должен…
― Мы подождем! — согласилась Галина. — Посмотрим пока: Тут что-то опять рылись. Искали что-нибудь?
― Не знаю, — сказала Алена. — Может, искали… А что там искать?
Галина засмеялась.
― Кто их знает! Идем. — Взяла Алену под руку. Красивая ты, Оля, честное слово! Счастливой, наверно, будешь. Я бы на месте Сергея шагу от тебя не ступила!
Поняла она Аленин намек или случайно назвала Сергея как положено?
* * *
Лодку Сергей оставил на прежнем месте и, наблюдая со стороны, умышленно не помог своим новым приятелям оттащить «Наяду» ближе к тростнику, замаскировать камышом и осокой патронташи, ружья, втиснутые прикладами под кормовое сиденье.
― Не уведут? — поинтересовался Павел.
Сергей шевельнул плечами.
― Весла не уводят…
Они распоряжалась Лешкиной лодкой как собственной.
Сергея это новое знакомство тяготило не меньше вчерашнего. К тому же ему надо было разыскать Алену.
А попутчики его не очень торопились. Гена, засунув кулаки в карманы брюк, изучал камыши. Павел отмывал рукава своей кожанки. Владислав, сидя на борту лодки, сушил ноги, чтобы натянуть сначала полосатые желто-коричневые носки, лотом альпинистские, на рубчатой подошве, ботинки.
Подобрав гибкую тальниковую хворостину, чтобы насадить на нее язей, Сергей подошел к лодке. Туманно объяснил:
― Я побегу. Мне надо еще увидеться…
― А бабку поминать как? — оглянулся Павел. — Мы не заблудимся?
Сергей ткнул хворостиной с язями по направлению бывшей усадьбы.
― Вдоль берега. Я тоже туда…
К пепелищу подходил, держась прибрежных кустов, чтобы увидеть Алену, если она не одна, раньше, чем его заметят. И в своем новом качестве соглядатая оказался свидетелем еще одной — по многим причинам несимпатичной для него — сцены.
Тропинка вывела его к тому откосу на берегу, где до вчерашнего дня Лешка чалил свою «Наяду».
Алена стояла у самой воды, высматривая за камышами противоположный берег. А Николай и Галина поджидали ее возле кустов, буквально в нескольких метрах от Сергея. Он не видел, когда Николай положил руку на талию Галины, но видел, с какой осторожностью она убрала эту руку и тихонько отвела за спину…
Если бы она отстранилась при этом, оттолкнула его — это было бы еще можно понять. Но она задержала его руку в своей руке, когда отвела за спину.
― Не видно, Оля?
И уже в который раз Сергей почувствовал злость — глухую, обидную злость на Лешку, словно он один был виноват во всем.
Алена увидела его первой, когда Сергей хрустнул тальниковой хворостиной в руке, чтобы предупредить о своем появлении. Шагнул из-за кустов.
― Здравствуйте!
Они повернулись к нему, расступясь в очень естественном движении. Галина обрадовалась:
― Здравствуй, Сережа!
― Ты что так долго?! — упрекнула от воды Алена.
Яркие девчоночьи губы Николая тронула улыбка.
― Оля все глаза проглядела.
― Часа два всего-навсего, — не слишком удачно ответил Сергей, пытаясь угадать, как отнеслись к его появлению. Но физиономия Николая была замкнута для эмоций. А вот прозрачные, с поволокой глаза Галины задержались на его лице чуть дольше, чем того требовало обыкновенное любопытство, и были настороженны…
― Два часа из-за этих рыбок? — упрекнула Алена, подходя ближе.
Галина только теперь заметила его добычу.
― Ой какие большущие! — Ткнула пальцем в мягкое рыбье брюхо. — На целую сковородку!
Сергей протянул снизку Алене:
― Будешь жарить?..
Алена взяла согнутую пополам хворостину и передала Галине.
― Возьмите себе. Нам сегодня все равно некогда. А завтра, — мотнула головой в сторону Сергея, — он еще наловит.
Галина непроизвольным движением переняла хворостину и, подняв язей на уровень глаз, должно быть, раскаялась в своем восторге.
― Господи! Они ж испортятся! Если бы мы хоть на велосипедах.
