Яркое солнце, ласковое с утра, начинает кусаться к полудню и расслабляет к вечеру. Островки желтой травы смотрятся как бороды на отдельных лицах, перешагнувших порог молодости. И только в районе протекания арыков и в непосредственной близости от горных речушек буйным цветом растет все, что только может вообще расти, показывая, насколько плодородна эта земля, если ее поливать хорошей и чистой водой, а не слезами и потом крестьян.
Где есть вода, там есть жизнь. Странно видеть в тысячах километрах от моря маленьких крабов, копошащихся в прозрачной воде арыков; рыбу всевозможных пород, живущую в Кара-Кумском канале; рыбу-маринку, плавающую в кристально чистой и холодной воде подземных пластов воды, иногда глядящих на чистое голубое небо сквозь маленькое окошечко глубоких колодцев-кяризов.
Развалины старых городов, мазаров, одиноких стен из песчаника окунали в таинство «Тысячи и одной ночи». В развалинах слышался гомон больших базаров, торговля до хрипоты за один-два тенге, которые пропивались тут же в чайхане свежезаваренным ароматным кок-чаем и кусочками кристаллического сахара-навата. Пробегающий по развалинам варан уносил во времена ящеров, а окаменевшие триллобиты с внутренностями, превратившимися в белый мрамор, говорили о том, что на дне древнего моря нужно быть очень осторожным.
Любая старая утварь, сохранившаяся в юртах, живущих в песках пастухов-кумли, так и тянула к себе, говорила: потри меня, я джинн, который живет в этом сосуде не первую тысячу лет, и я выполню все твои желания, даже самые сокровенные. Вероятно, не один я был обуреваем такими мыслями, потому что иногда на закопченных до черноты и выпуклых стенках высоких кувшинов-кумганов были видны светлые пятна металла, из которых они сделаны. Кто-то тер эти места песком, чтобы джинн услышал их.
Обыденность повседневной жизни скрашивалась вечерними посиделками у огромного арбуза и большого чайника зеленого чая, бодрящего и утоляющего жажду.
Разговоры, как это всегда бывает, крутились вокруг прошедшего дня, вспоминались интересные эпизоды и смешные случаи, которых происходило очень много с молодыми людьми, имевшими мало опыта и брошенными в самостоятельную взрослую жизнь.
Тон задавал старый холостяк, носивший капитанские погоны, тонкие усики и считавшийся нами неотразимым Дон-Жуаном, но бывший, как потом оказалось, человеком очень застенчивым и чувствовавшим себя уверенно только в чисто мужской компании:
— Здесь, ребята, надо быть очень осторожным во всём. Ну, к примеру, пригласили тебя в гости, хорошо посидели, поели шурпу, попили водки, чая, а потом оказывается у тебя желудочно-кишечное заболевание какое-нибудь, или желтуха, к которой местные не очень-то и восприимчивы, посмотрите, многие ходят желтоглазые, или еще какая-нибудь зараза для ваших неадаптированных к местным условиям организмов. Или те же женщины. Вы люди все культурные, знаки внимания женщинам начинаете оказывать. А здесь порядки другие: окажи ей знаки внимания, а это всеми будет понято как ее осквернение. Могут и горло перерезать. Так и скажут, что вступились за честь бедной девушки и никто за вас не заступится. А уж не дай Бог с нею в постель лечь. Проще ничего нет, девки горячие, да только последствия могут быть такими, что потом войну придется вести, чтобы вас, дураков, из плена-неволи местной вызволять да от самосудов спасать. И упаси вас Бог к чему-то по-настоящему старинному прикасаться. Подделок много, они не опасны. А в старинных вещах судьба их владельцев скрыта. Эта судьба только и ждет, чтобы в кого-то вцепиться. Затем человек на глазах начинает меняться. Учит язык местный, и хорошо получается. Обычаи местные соблюдает. На местной девушке женится, и вообще, становится таким же нашим врагом, каким никогда не станет никакой представитель местных племен.
Мы с улыбкой внимали разглагольствованиям старшего товарища, понимая, что в какой-то степени он и прав, а с другой стороны — этого не может быть потому, что этого не может быть никогда. Человек всегда остается таким, каким его родила мать. И вообще, братство народов СССР — это великое завоевание, которое никакими суевериями не поломать.
Примерно через месяц после состоявшегося вечернего разговора был я в командировке на одной из пограничных застав, неподалеку от нынешнего Ашгабата. Недалеко, это образно, но огни большого города были видны с сопочки, рядом с которой стояла пограничная застава.
В те времена каждый военнослужащий, находящийся на пограничной заставе, независимо от должности и звания, должен был ходить на службу. Но не часовым же границы. Значит, пойдешь на проверку пограничных нарядов. И ходят по участку заставы наряды по проверке пограничных нарядов, возглавляемые генералами и полковниками, капитанами и лейтенантами. И наряды службу несут бдительно, и участок перекрывается проверками по времени и по месту вероятного нарушения границы, и горе тому, кто попытается сунуть нос туда, куда ему не положено.
Пошел на проверку и я. Можно, конечно, идти прямо на пограничный наряд, громкими шагами возвещая о своем приближении. Да и собачка вовремя предупредит наряд, что кто-то идет. А можно и по-другому проверить выполнение приказа на охрану границы: посмотреть с возвышенной точки — каждый пограничный наряд в определенное ему время должен находиться в определенном ему месте, и в определенное же время выходить на связь с дежурным по заставе. Элементарно видно, как наряд освещает контрольно-следовую полосу при помощи следовых фонарей, маленьких таких ручных прожекторов, которые могут светить и рассеянным светом, и ярким лучом, освещая даже пролетающие самолеты. Посмотрел на место нахождения наряда, сверил часы, и уже можно говорить о правильности исполнения отданного приказа. После этого можно идти и повстречаться с нарядом лично, переговорить об обстановке, поставить дополнительные задачи, проверить теоретически, как наряд будет действовать в той или иной ситуации.
В ту ночь у меня с младшим пограничного наряда было достаточно времени, чтобы вдоволь полюбоваться на луну до подхода в зону видимости проверяемых мною пограничных нарядов.
Я лег на теплую землю, положил голову на круглый камень и стал смотреть на Большую Медведицу, отмеряя пять сторон ее ковша до Полярной звезды. Внезапно какой-то шорох привлек мое внимание. Кажется, что где-то рядом всхрапнула лошадь. Я приподнялся над землей, и что-то острое кольнуло мне под левую лопатку. В глазах сверкнули искорки, силуэты каких-то людей вокруг меня, и я стал тихо падать в черную бездну. Кто-то схватил меня за ноги и поволок в сторону.
— Ничего себе обращение, — подумал я, — неужели я такой грешник, что со мной можно так обращаться.
— Рустамбек, часовой убит, — Камал говорил полушепотом. — Убит и дежурный по заставе. Застава окружена, телефонная линия уничтожена, солдаты спят. Ты сам пойдешь резать урусов?
Камал говорил тихо, но голос его дрожал в предвкушении праздника жертвоприношения неверных Аллаху. Это все равно, что резать жертвенного барана, после чего готовится вкусное угощение, ожидаемое не только правоверными, но и гяурами, принесшими на царских штыках и водку, и белокурых красавиц, которые хотя и вкусные, но не сравнятся по трудолюбию и покорности нашим женщинам.
— Режьте их сами, я пойду резать начальника, — сказал курбаши по имени Рустамбек. — Пусть эти собаки знают, что это наша земля, и мы на своей земле будем жить так, как велят нам наши предки. Я здесь хозяин, а не эти люди в зеленых шапках. Они и раньше не давали мне спокойно жить, а после революции совсем жизни не стало. Пошли джигитов, чтобы гнали караван к заставе, мы будем ждать их здесь.
Курбаши грузно повернулся и пошел к небольшому домику, где жил начальник заставы с женой и ребенком.
Когда я открыл глаза, то увидел караван, уходящий в сторону Ирана. Десятка полтора верблюдов, нагруженных вещами, примерно столько же повозок с женщинами и детьми, охраняемые всадниками с винтовками за спиной. Я хотел крикнуть, но у меня у меня из горла вырвался хрип. Я никак не мог найти свою винтовку, чтобы выстрелить и привлечь к себе внимание. Что-то со мной случилось. Здоровье у меня крепкое, но я никогда не страдал никакими припадками и никогда не падал на землю без всякой причины. Левая рука совсем не подчинялась мне.
— Отлежал, что ли? — подумал я и попытался подняться, опираясь о землю правой рукой.
Кое-как поднявшись на ноги, я медленно пошел к зданию заставы. Левый рукав гимнастерки был твердым и липким, как будто я его испачкал вареньем, и варенье уже подсохло. Потрогав рукав правой рукой, я ощутил что-то липкое, попробовал на вкус и понял, что это моя кровь. Что же случилось?
На крыльце командирского домика что-то белело. Подойдя ближе, я увидел, что это лежит жена нашего начальника, на ее шее и на рубашке было что-то черное. Я заглянул в дом. Начальник лежал в белой нательной рубашке, прижимая к себе своего маленького ребенка. Темные пятна на рубашке говорили о том, что он был убит как мужчина и ребенок был заколот на его груди.
