Хорошо, что из Риги приехала Надя Олеховская. Та, которая с хвостиками и санитарной сумкой, см. вторую главу. Она привела Гену в чувство – точнее, в несколько чувств, ключевым среди которых была пылкая влюблённость. Раньше случайное знакомство с Надей было для Гены фирменным лейблом, радужным знаком качества на его жизни; сама Надя казалась сияющей полубогиней. Её имя можно было гордо
упоминать всуе среди псковских знакомых, её можно было демонстрировать притихшему Мите, но влюбиться в неё было бы столь же абсурдно, как ухаживать за античной статуей. Лишь теперь, отметившись во всех телевизорах и украсив первую полосу каждого таблоида, Гена разглядел в Наде простую смертную. С высот, на которые он вознёсся в собственных глазах, она виделась не только досягаемой целью, но закономерным развитием событий, а когда такие видения натыкаются на реальных женщин, пылкой любви не избежать.
- Гена, ты что? – смеясь, отстранилась Надя в ночном клубе с большими диванами. – Я ещё столько не выпила!
И заговорила о чём-то постороннем.
С этой перемены темы началась любовь. С любви началось протрезвление. Через пару дней последнему активисту стало ясно, что высылать Гену больше никто не собирается. Москва забыла о его существовании официально. Телемарафон выдохся. КТВ-1 выплатило Гене 52.530 RUK, модный Артём снял ему модную квартиру на Улице 1812-го года, брат помог устроиться в местную ИКЕЮ, и судьба Гены утратила всякую развлекательную ценность для жителей Янтарной республики.
А что за судьба без развлекательной ценности? Сначала влюблённый, а затем просто выветрившийся, как заправская поп-звезда, вышедшая в тираж, Гена закончил тем, что в Кёнигсберге называется «съехать на Аллею».
Тех, кто съехал на Аллею, легко узнать. Только трудно их встретить в других районах города, не говоря уже об остальной поверхности Земли. Пока в нашем безразмерном, суетном мире мелькают годы и правительства, они пускают дым на своих третьих этажах. Они незаметно сменяют друг друга за стойками крошечных кофеен во внутренних двориках Аллеи. Они просыпаются днём, в половине четвёртого, и циркулируют по ароматным переулкам, безобидно улыбаясь заезжим шведским гимназистам. И если вы думаете, что в их жизни есть что-то особо трагическое, подумайте ещё раз. Подумайте о детях в Демократической Республике Конго. Подумайте о населении Порховского р-на Псковской области. На худой конец, вспомните единственного трагического героя нашей истории.
- Ну? – спросил г-н Рыбаков, закончив речь перед невидимыми камерами, установленными для охраны независимости.
- Отлично, Миш! – сказал телефон с края стола. – Ну чисто Цицерон. Ушло катэвэшникам напрямую. Уже режут. Минут через двадцать обещают пустить.
Г-н Рыбаков встал из-за стола. Второй раз за день сорвал с шеи галстук.
- … Максим, меня развозит тут, – сказал он, походя к дивану. – Я вздремну чуток. Ты мне обруби всю связь, пожалуйста. Часов до шести.
- Без проблем, Миш.
Г-н Рыбаков лёг и дотянулся рукой до выключателя.
- До вечера.
Свет погас. Вместе с ним почернели три компьютерных экрана в загородном комплексе Министерства охраны независимости. Микрофоны зафиксировали облегчённое кряхтение. Вязкий скрип кожаного дивана. Неразборчивый шёпот. Сосредоточенное сопение. Скрип дивана. Тишину. Несколько хлюпающих звуков. Протяжный щелчок. Тишину. Скрип дивана. Учащённое дыхание. Выстрел.
- Бека?.. Бека, ты меня слышишь?
Рогер опустился на круглый табурет рядом с кроватью.
Ребекка скосила в его сторону глаз, свободный от повязки. Разлепила губы.
- Не-не-не! – Рогер испуганно замахал руками, крест-накрест. – Не вздумай разговаривать. Меня Бритта убьёт, – он оглянулся на дверь из матового стекла. – И народ. Догонит и убьёт второй раз.
- … Там много людей? На улице?
Она говорила тихо, но вполне обыденно. Без хрипа и драматического шёпота, которых, к своему стыду, ожидал Рогер.
- И на первом этаже. Человек сорок. Бритта сказала, главврач разрешил пустить. Там же видишь… – он показал большим пальцем на мокрые окна с серым небом. – Или ты… не видишь?
- Вижу, – глаз обиженно заморгал.
- Ну конечно ты видишь, – сжался Рогер. – Конечно.
Несколько мгновений он не мог придумать, что говорить дальше.
Ребекка ждала, не закрывая рта. На аппарате, к которому её подключили, горели зелёные огоньки. Из коридора просачивалось расторопное шарканье медсестёр.
- Тебе ведь сказали уже? – нашёлся Рогер наконец. – Про «Евровидение»?
- Нет.
- Нет?! – подскочил Рогер. – Как это так? 119 К онстантин Смелый – КЁНИГСБЕРГ ДЮЗ ПУА
- Мне ничего не говорят. Только приказывают лежать лежнем, – Ребекка с досадой зашевелила пальцами свободной руки. – Как будто я что-то другое могу делать… Нет, сказали, что ты придёшь. Бритта сказала ночью… А чем там всё кончилось?
- Кёнигсберг опять победил.
Он сказал только эти три слова и уставился на неё глазами пса, который приволок тапочки.
Пальцы замерли.
- Кёнигсберг победил?
- С отрывом в двести шесть баллов.
(Пока меня не освистали фанатики «Евровидения»: тут Рогер немного ошибся. На самом деле Кёнигсберг победил с отрывом в двести шестнадцать баллов.)
- … Кто пел?
- Ребекка Линдберг! – Рогер ещё отчаянней завилял невидимым хвостом и выпучил глаза, как часто делал, когда она была маленькой.
- Ну папа, – вздохнула Ребекка. – Брось паясничать.
Вы тоже подумали, что он паясничает?
Вы тоже ошиблись.
Затягивая «Напрасно старушка ждёт сына домой» в студии «Вражеского радио», Княжна Мери рыдала не потому, что ей было так жалко господина Рыбакова. Она рыдала, потому что полдевятого огласили итоги голосования. 87,5% тех, кому было не всё равно, не желали видеть её на сцене вместо Ребекки. Символизм пения Княжны под красно-янтарно-голубым флагом впечатлил кёнигсбергских политиков, но не тронул население РЗР.
Потому что людям, по большому счёту, начхать на символизм. И на далеко идущие последствия, которые тщатся предвосхитить министры на своих закрытых совещаниях в комнатах без журов и окон. Люди любят дешёвые спектакли, но, надо отдать им должное, не любят бесстыжего лицемерия. Их не колышет, что там за комильфо в Москве и какие мантры нужно читать, чтобы удержаться в российском телевизоре. Искренне ли, по долгу ли службы – ещё совсем недавно Княжна Мери публично плевала им в лицо. И едва людям дали возможность влепить Княжне пощёчину, они ею воспользовались.
Но это только половина правды. Другая половина, как ни крути, в дешёвых спектаклях. В народной любви, на которую я угробил четыре главы. Люди хотят любить громко. Им нужен повод пошуметь под окнами представительства Европейского вещательного союза. Им нужен шанс помахать самодельными плакатами с орфографическими ошибками и подержать портреты, распечатанные дома на папином принтере. Им подавай ночные заявления о форс-мажорных исключениях из правил. А главное, во время финала, когда участница под номером семнадцать не выйдет на сцену, когда зазвучит музыка и на экранах покажется поющее лицо Ребекки, им хочется плакать навзрыд, сжимая те самые красно-янтарно-голубые флаги, размазывая по лицу косметику, утирая мокрую щетину. Когда зазвучит песня номер семнадцать, им очень надо подпевать срывающимися голосами и шмыгать носом, и обнимать друг друга.
А впрочем, что я говорю – главное всё же не это. Главное – самое-самое главное – что потом, во время подсчёта голосов, когда впечатлительные европейцы спасуют перед народным горем, обаянием
Ребекки и липкой мелодией, когда все страны начнут, как заведённые, выставлять Кёнигсбергу неизбежные двенадцать баллов, людям хочется всхлипывать от благодарности. Им хочется орать во всю глотку и, выбежав на улицы, целовать каждого, кто подвернётся под руку, а под занавес ночи, не сговариваясь, столпиться в окрестностях больницы и думать (из последних сил), что в таком замечательном мире Ребекка придёт в сознание, Россия пришлёт посла вместо эскадры, и вообще всё у всех непременно получится – стоит только попытаться.
- В общем, ты победила, Бека, – сказал Рогер. – Поздравляю.
Ребекка беззвучно усмехнулась.
- Спасибо, пап, – её пальцы медленно распластались на белой ткани. – Так вот он какой. Новый секрет успеха. На будущий год половина участников будет в коме. А что. Удобно. Правда же? Петь вживую не надо. Волноваться не надо. Все тебя жалеют.
- Ну… – Рогер замялся, пытаясь отогнать идиотскую улыбку, которая лезла на лицо. – Ну… Это же не только, скажем так… Это же ещё и…
- Ой-ой, – вспомнила Ребекка. – Получается, я же всех подвела. Бухгальтер же взяла с меня слово. Что я не займу первое место. Теперь, получается, второй год подряд. Нам придётся платить за всё.
