«В сущности, — подумал Сантьяго, — возможно, Мор представляет собой скрытое благо, но определенно с отрицательными сторонами».
Очень дельный, но совершенно отчужденный. Замкнувшийся в своем мирке, хоть и не настолько, чтобы не действовать при необходимости.
Молча, быстро исчез.
Можно подумать, ему на все наплевать.
Определенно странный тип.
— Flaco?[26]
— Gordito?[27]
— Он женатый?
— Веселый?
Этот допрос начался внезапно, примерно через месяц после того, как Сантьяго стал работать с Мором и заговорил в колледже о новом партнере со своими собеседницами за чашкой кофе, Линой и Ерсинией.
Девушки были американскими мексиканками из семей иммигрантов с аграрного мексиканского юга, чуть моложе Сантьяго и очень разные по темпераменту. Лина — скромная, сдержанная, с хорошим почерком — писала превосходные конспекты и иногда делилась ими с Сантьяго, когда он пропускал занятия или опаздывал после долгой ночи патрулирования. Одевалась она в старомодные вельвет и трикотаж с узором ромбиками, почти полностью скрывавшие ее привлекательную фигуру, носила громадные очки, искажавшие превосходные индейские черты лица. Лина вгрызлась в «Введение в уголовное судопроизводство», оказалась первой в классе и тут же решила, что ее путь лежит в прокуратуру федерального судебного округа через юридический факультет Фордхемского университета. Иногда Сантьяго представлял ее двадцать лет спустя, грузную, степенную, кажущуюся ниже из-за громоздящихся папок с досье в отвратительном зеленом кабинете где-то на Сентр-стрит, по-прежнему в этих нелепых очках. Хорошего мало.
В отличие от медлительной, методичной, старательной Лины Ерсиния была боевитой. Она воплощала в себе все расхожие представления о горячих латиноамериканцах, иногда даже, казалось, пародируя саму себя. Ерсиния курила ментоловые сигареты, ругалась как водитель грузовика (по-английски и по-испански, иногда одновременно) и отличалась зловредностью. Всякий мужчина моложе восьмидесяти оглядывался на нее, проходящую мимо плавной походкой, одетую в красное с черным, в сетчатую ткань и кожу, ее черные как смоль волосы блестели под флуоресцентными лампами, изгибы зрелой женщины всегда были выставлены напоказ, к смущению (и, подозревал Сантьяго, зависти) Лины. Ерсиния перебирала мужчин, как Лина листы блокнота линованной бумаги, и словно бы злорадствовала над каждым страдающим от безнадежной любви простофилей, которого отвергла.
Сантьяго втайне думал, что Лина станет очаровательной неофиткой для посвящения в половую зрелость. Ерсинии же придется беспощадно бороться за выживание. Лина была безобидным отвлечением; Ерсиния — язвой, круглосуточным каналом, передающим скверные новости, к которому его мысли почему-то постоянно возвращались.
Несмотря на неизбежный скрытый флирт между этими троими, дело не шло дальше встреч в кафетерии, где они собирались, чтобы выпить кофе, высказаться, поведать что-то друг другу. Они были молодыми, целеустремленными людьми, стремящимися добиться того, что сулили дипломы колледжа, и, несмотря на игривость, все трое относились к учебе совершенно серьезно.
Познакомились они на занятиях по теме «Наркотики, преступность и латиноамериканское сообщество». Дружески разговорились, и, естественно, разговор коснулся работы Сантьяго (основной). Девушки с пристрастием допрашивали его о требованиях к полицейским и правилах полицейского делопроизводства. Он в свою очередь задавал им вопросы об административных тонкостях принудительного правоприменения. Его дежурства в суде неизменно служили предметом разговора, как и преступления, о которых кричали заголовки в газетах, — девушкам хотелось узнать, застрелил ли он кого-нибудь. И конечно же, они любили слушать о его коллегах из ОАБ.
О таких, как наркоакулы. Об этих людях слагали легенды — или, может, кошмарные истории. Они перевелись в ОАБ из отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, работали в северной части Манхэттена, на территории от тридцатого до тридцать четвертого участков. Никто не знал, когда и как эти двое нашли друг друга, но они были неразлучны. Начав с операций «купил и арестовал» на улице, они вскоре пробрели зловещую репутацию мастеров раскрывать дела и проламывать черепа. Бесконечно изобретательные, открыто презирающие «сжимающую орехи руку», как они именовали закон, эти двое при закрытии дел исповедовали простое кредо: «все средства хороши». Они почуяли приманку, когда пришла весть о системе набора очков, и немедленно подали заявления. В каком бы секторе ни шла активная торговля наркотиками, они оказывались на месте первыми. Быстро стали чемпионами по набору очков, и даже Маккьютчен не хотел знать подробностей их действий. Сантьяго старался держаться подальше от них. Он не боялся этих подлых мелких тварей, но иногда, во время перебранок с ними в участке, ловил себя на мыслях о льве, столкнувшемся с двумя гиенами, и старался постоянно держать в поле зрения обоих. «Этим наркоакулам, — думал он, — нужно бы отправиться в Ирак или в Афганистан, но они прирожденные уличные полицейские и скорее всего попали бы под суд за военные преступления». В Восточном Гарлеме был наркоторговец, который предположительно заказал наркоакул, потом затаился, сообщив об их смерти. Наркоторговца нашли мертвым в трехэтажном доме за углом ресторана Pao, в него было выпущено около тридцати пуль. В убийстве в конце концов обвинили местную шпану, совершившую групповое изнасилование; эти парни едва умели читать и писать, однако как-то ухитрились перехватывать разговоры наркоторговца по сотовому телефону и таким образом нашли его укрытие. Наркоакулы (детективы Турсе и Лизль) надели рубашки с галстуками, зачесали назад редкие волосы и показали под присягой, что не общались с подсудимыми; те подняли крик, и всех их пришлось силой удалить из зала суда. Последовавшее расследование Бюро внутренних дел заглохло, когда два члена шайки внезапно умерли от передозировки наркотика. То, что это произошло в камере в здании суда, кое-кого насторожило, но вскоре эта история сменилась потоком новых, более громких преступлений, в которых не было недостатка.
Девушки постоянно расспрашивали о наркоакулах, даже хотели познакомиться с ними, но Сантьяго категорически воспротивился этому. Будучи в курсе того, что Лизль и Турсе делают на работе, он не хотел знать, как они поведут себя в свободное время, с кем бы то ни было из его знакомых. К тому же следовало учитывать их с Мором взаимоотношения с наркоакулами.
Несколько недель назад, в ночь драки из-за бензина, неоперившееся ОАБ во второй раз едва не прекратило существование.
Началось типично, с жалоб наркоакул из-за талонов на бензин. Когда цены его взлетели до семи долларов за галлон, руководство управления полиции потребовало документацию на каждую заправку полицейских автомобилей в городе при норме один бак на смену. Полицейским от Кингсбриджа до Браунсвилла эта новая директива очень не понравилась, потому что дотированным бензином заправляли машины бесплатно большинство патрульных полицейских и все старшие офицеры, которые присасывались к бензиновому соску и для личных машин. Теперь им приходилось не только отчитываться за израсходованный бензин, но и залезать в свой карман, чтобы машины оставались на ходу. Им предстояло научиться заглушать моторы. Старшие смен ездили на своих машинах, выискивая полицейских, жгущих, по своему обыкновению, бензин, чтобы бездельничать. Полицейские участки со своими заправками стали завидными постами. Обладавший даром предвидения Маккьютчен оберегал свою заправку со свирепостью медведицы с медвежонком. У него существовало всего одно правило: держать документацию в ажуре. Это было не по нраву своевольным полицейским вроде наркоакул, предпочитавших скрывать по возможности свои дела.
Ситуация резко обострилась в один прекрасный вечер, когда город страдал от холодного дождя, лившего весь день и не переставшего с наступлением темноты, он заставлял ньюйоркцев пить, делать заказы на дом и смотреть по платному телевидению фильмы для взрослых, чем наверняка и собиралось заняться большинство закончивших смену полицейских ОАБ. Однако наркоакулы куда-то спешили после работы. (Может, то действительно была работа; Сантьяго не знал этого и не хотел знать.) Когда дежурный сержант, пожилой пьяница, державшийся на службе, чтобы получить пенсию за тридцать лет выслуги, отказал им в талонах на бензин, они осыпали его грязными ругательствами, обычно приберегаемыми для самых беспокойных задержанных. Это привело к вмешательству Маккьютчена; вскоре все стали орать друг на друга, и внезапно Сантьяго оказался перед Турсе, выкрикивавшим ему в лицо оскорбления. Сантьяго шагнул к нему, Турсе полез за пистолетом, Сантьяго блокировал его правую руку приемом айкидо, которому научился в колледже Джона Джея, тут слева появился Лизль, достающий свой пистолет, но внезапно Мор плавно вклинился между ними и ловко прижал руку Лизля к животу неизвестным Сантьяго приемом. Потом повернулся, с силой пустил правую ногу дугой по часовой стрелке и ударил Лизля по внутренней стороне левого бедра с глухим шлепком. Глаза Лизля закатились, и он рухнул как подкошенный. Почти в ту же секунду Мор выхватил свой научно-фантастический пистолет, тонкий зеленый луч под стволом громадного калибра уперся в правую скулу Турсе. У Мора даже не участилось дыхание.
