Убрав со стола, они вновь вернулись к дивану у окна и смотрели, как темнеет вода в Темзе и на набережной зажигаются фонари. Перегрину очень хотелось обнять Эмили. Он наблюдал за ней и говорил все меньше и меньше. Наконец, он накрыл ее руку своей. Эмили, выпростав ладонь, ответила дружеским пожатием и сложила руки на груди.
— Мне очень нравится здесь, — сказала она, — но я не хотела бы задерживаться допоздна. До Хэмстеда так долго добираться.
— Но я отвезу тебя. Джереми не взял машину. Она прячется в маленьком дворике за углом.
— Это великолепно. Но все равно мне нельзя засиживаться.
— Как бы я хотел, чтоб ты осталась здесь навеки.
— Звучит словно коронная песенка в шикарном музыкальном шоу.
— Эмили, у тебя кто-нибудь есть?
— Нет.
— А список претендентов имеется?
— Нет, Перегрин.
— А особые предпочтения?
— Тоже нет.
— Неужто ты все еще ведешь себя как школьница?
— Почему бы и нет?
— Что ж, — вздохнул Перегрин, — оригинально, ничего не скажешь.
— Я вовсе не собиралась сводить с ума и возбуждать страсти своей оригинальностью.
— Именно этого я и боялся. Что ж, ладно, сейчас я зажгу свет и покажу тебе фотографии.
— И отлично сделаешь, — сказала Эмили.
Они рассматривали альбомы, говорили о театре, и наконец Эмили встала и твердо заявила, что теперь ей уж точно надо ехать.
Перегрин с несколько рассеянным видом подал ей пальто, а потом долго слонялся по квартире, открывая и закрывая ящики и перебирая одежду в поисках своего макинтоша.
Когда он вернулся в комнату, Эмили стояла, засунув руки в карманы, и смотрела в окно.
— И все-таки это некрасиво с твоей стороны: иметь пушистые волосы, хрипловатый голос, такое лицо, фигуру и голову и даже не задумываться о том, какое впечатление ты производишь на других.
— Я прошу прощения.
— Полагаю, ты откажешь мне в «единственном, но страстном поцелуе?»
— Ладно, — согласилась Эмили. — Но только страсти вложи поменьше.
— Эмили! — пробормотал Перегрин, обнаружив к собственному изумлению, что у него перехватило дыхание.
Когда они подъехали к се дому в Хэмстеде, она опять поблагодарила его за вечер, а Перегрин опять ее поцеловал, но на сей раз в щеку.
— Так мне будет легче заснуть, — сказал он. — Спокойной ночи, милая Эмили.
— Спокойной ночи, Перегрин.
— Знаешь что?
— Что?
— Через две недели у нас премьера.
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ПОДАРОК ПОКЛОННИКАМ ШЕКСПИРА
ПОТРЯСАЮЩЕЕ ОТКРЫТИЕ
«БЕСЦЕННЫЕ ВЕЩИ», — УТВЕРЖДАЮТ ЭКСПЕРТЫ
ТАИНСТВЕННАЯ ПЕРЧАТКА
КЕМ ОНА НАЙДЕНА?
НЕОБЫКНОВЕННАЯ НАХОДКА В «ДЕЛЬФИНЕ»
ОТКРЫТИЕ ВЕКА
ЭКСПЕРТЫ ЕДИНЫ ВО МНЕНИИ: НИКАКОГО МОШЕННИЧЕСТВА
УМИРАЮЩИЙ СЫН ШЕКСПИРА
ПИСЬМО, НАПИСАННОЕ РУКОЙ ПОЭТА
ПОЧЕРК ШЕКСПИРА,
СОМНЕНИЙ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ
ДРАМАТУРГ ДЖЕЙ ЧЕРПАЕТ ВДОХНОВЕНИЕ В РЕЛИКВИИ
Важное открытие
Всесторонние исследования удовлетворили самых известных ученых и экспертов…
Перчатка, письмо — сенсация
«Это самое счастливое событие в моей жизни», — сказал высокий долговязый молодой человек, драматург Перегрин Джей.
КОМУ ПРИНАДЛЕЖИТ ПЕРЧАТКА ИЗ «ДЕЛЬФИНА»?
ВНИМАТЕЛЬНО, ПОДСКАЗКА
«КОММЕНТАРИЕВ НЕ БУДЕТ», — СКАЗАЛ КОНДУКИС
СКАЗОЧНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ИЗ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ
ТАЙНА ПЕРЧАТКИ «ДЕЛЬФИНА»
«Решения о продаже нет. Возможно, она уйдет в Штаты», — говорит секретарь Кондукиса.
Скоро
Восстановленный театр «Дельфин» на набережной открывается в четверг новой пьесой «Перчатка», написанной и поставленной Перегрином Джеем. Сюжет основан, несомненно, на выдающемся открытии…
Завтрашняя премьера
Театр «Дельфин» под покровительством Ее величества. «Перчатка» Перегрина Джея. Перчатка, принадлежавшая Шекспиру, и документы будут выставлены для обозрения в фойе. Все билеты на следующие четыре недели проданы. Заказы принимаются.
— Вы нам так помогли, — сказал Джереми Джонс молодому ассистенту в музее. — Позволили работать с перчаткой, потратили на нас столько времени, вот мисс Данн и решила, что вам, возможно, будет интересно взглянуть на то, что в результате получилось.
— Спасибо. Мне очень любопытно.
— Это всего лишь реквизиты, знаете ли. — Джереми открыл картонную коробку. — Но я приложил больше усилий, чем обычно, потому что в первых рядах партера их будут сравнивать с оригиналом.
— И потому, что тобой двигала любовь, — сказала Эмили. — Ведь это основная причина, Джереми, не так ли?
— Что ж, возможно. Вот они.
Он развернул старинный шелк и показал пару перчаток, лежавших рядом. Ассистент склонился над ними.
— Думаю, передние ряды партера останутся вполне довольны, — сказал он. — Очень хорошие копии. Все повторено в точности и отлично сделано. Где вы брали материалы?
— Из запасов. Кусочек шелка там, крупинку жемчуга здесь. В основном они, конечно, не четырехсотлетней давности. Блестки прошлого века, как видите.
— На расстоянии не отличишь. Надеюсь, вы никогда не поддадитесь искушению заняться антикварными подделками, мистер Джонс, — с шутливой строгостью произнес ассистент. — У вас бы слишком хорошо получилось.
— Я даже шуток на эту тему не выношу.
— Хорошо. Как я понимаю, завтра сюда пришлют машину. Я должен буду отвезти перчатку в театр и проследить, чтобы ее поместили в безопасное место. Не составите ли вы мне компанию? Я не хотел бы оставаться с реликвией наедине. Возможно, это излишняя предосторожность, но вокруг нее столько шума.
— Я с удовольствием приду.
— В театре будет некое лицо, ответственное за правильную установку сейфа и сохранность перчатки. Кто-то из полиции, как я слышал.
— Знаю, — сказал Джереми. — Я рад, что они проявляют осторожность.
Волнения перед премьерой вызывали у Перегрина не сердечные припадки, но самую банальную тошноту.
В полседьмого утра в четверг он взглянул на себя в зеркало в ванной и увидел вытянутое пожелтевшее лицо, испещренное преждевременными морщинами, и мешки под глазами странного мышиного цвета. Покрытые щетиной щеки обвисли, губы утратили естественную яркость. На Перегрина смотрел тупой заморенный урод.
Генеральная репетиция закончилась пять часов назад. Через четырнадцать часов поднимется занавес, а еще через двадцать четыре часа Перегрин будет вжимать голову в плечи под перекрестным огнем утренних газет.
«О господи, и зачем я ввязался в это!»
Грядущий день и вечер представлялись нескончаемой мучительной пыткой, занятость не принесет забвения, безделье не развлечет. Перегрин знал, что его ждет сегодня: он будет заказывать цветы, посылать и получать телеграммы, отвечать на телефонные звонки. Он будет бродить в одиночестве по своему любимому театру, не находя себе места, не в силах сосредоточиться на какой-нибудь мысли, а при встрече с кем бы то ни было — с Уинти Морисом, директором сцены или одним из шныряющих вокруг собирателем сплетен — будет отвечать холодно и невпопад. И время от времени прикладываться к бутылке с отвратительным лекарством белого цвета.
Перегрин попытался снова заснуть, но у него ничего не вышло. Он встал, побрился, вновь увидев в зеркале свою жуткую физиономию, принял ванну, оделся, и на него вдруг навалилась страшная усталость и сонливость. Он лег, но в тот же миг ощутил непреодолимое желание пройтись.
Поднявшись, Перегрин приложил ухо к двери Джереми, услышал его храп и потихоньку спустился вниз. Он сдался на милость города.
Его встретила свежесть раннего утра, река, переулки, лестницы и улицы. Ясный солнечный день обещал быть теплым. Он дошел до проема, откуда на другом берегу Темзы открывался вид на Саутуорк: Свежевыкрашенное здание и купол «Дельфина» были сейчас хорошо видны, а позолоченный флагшток сверкал так ярко, словно его подсвечивали.
Перегрин увидел, как вверх по флагштоку пополз рулон ткани, который развернулся в новенький флаг: черный дельфин на золотом фоне. Джоббинс был начеку. Часы на Биг Бене и других башнях Сити пробили восемь. У Перегрина сильнее забилось сердце и застучало в висках. Великий город предстал перед ним во всей красе и славе. Перегрина охватила чистая светлая радость, трепетное предчувствие удачи, в котором он боялся себе признаться.
Он был необыкновенно счастлив. Он любил все человечество и готов был заключить в объятия любого, а особенно Эмили Данн. Перегрин вернулся домой. Бегом взбираясь по ступеням, он напевал арию из «Риголетто».
