Аллейн, в свою очередь, проникся симпатией к нервному, умному и скромному молодому человеку. Он от всей души надеялся, что Перегрин написал и поставил хорошую пьесу. Аллейн задал несколько вопросов, в которых ощущалось понимание сути дела и пристрастность поклонника великого поэта, и уже через десять минут Перегрин беседовал с суперинтендантом полиции с невероятной для столь краткого знакомства легкостью и откровенностью. Перегрин говорил быстро и взволнованно, слова лились сплошным потоком и звучали признанием в любви к «Дельфину».
— Может быть, пройдем за кулисы? — предложил Перегрин. — Или… подождите секунду. Я подниму железный занавес, чтобы вы взглянули на декорации Джереми Джонса для первого акта.
Оставив Аллейна в партере, он прошел через боковую дверь и нажатием кнопки поднял затейливо украшенный противопожарный занавес. Затем он поднялся на сцену и стал лицом к зрительному залу. Он часто пользовался боковой дверью и лестницей за ней, но сейчас у него кровь стучала в висках. Нервное истощение — кажется, так это называется? Даже голова немного кружилась.
Рабочие, убиравшие наверху, открыли окно, и на сцену обрушился, поток солнечного света, в котором плясали сонмы пылинок.
— Что-нибудь не так? — совсем рядом раздался низкий звучный голос. Аллейн стоял у оркестровой ямы, опершись на перегородку.
— Нет… все в порядке, не беспокойтесь. Просто я вдруг вспомнил о своем первом визите в «Дельфин».
То ли потому, что напоминание было слишком неожиданным, то ли потому, что в последние дни Перегрин мало ел и почти не спал, но он внезапно ощутил страшную слабость. Аллейн и не предполагал, что и без того бледный молодой человек может побледнеть еще сильнее, однако именно это и случилось с Перегрином. Он опустился на сундук елизаветинских времен, сделанный Джереми, и провел рукой по губам. Когда он поднял голову, Аллейн стоял уже на сцене. «Точно на том месте, где была дыра», — подумал Перегрин.
— Знаете, — сказал он, — под вашими ногами находится небольшой каменный колодец, в нем есть дверь. Раньше он использовался как люк, из которого появлялся Арлекин или призрак отца Гамлета и прочие невероятные существа по одному и скопом. О боже.
— Посидите отдохните. Вы перенапряглись.
— Вы так думаете? Не знаю. Но вот что я вам скажу: все эти долгие годы после бомбежки колодец постепенно наполнялся грязной и вонючей водой, и однажды утром я чуть не утонул в нем.
Аллейн слушал рассказ Перегрина, а Перегрин слушал себя, и ему казалось, что его голос исходит откуда-то со стороны. Абсолютное спокойствие и отрешенность овладели им, и он ясно осознал, что за прошедшие год и три месяца в тайных глубинах его души сформировался зловещий образ мистера Кондукиса. Он пребывал в потемках подсознания, неузнанный и неназванный, но переутомление и страх, мучившие Перегрина, заставили его выйти на свет. Молодой человек испытывал огромное облегчение, рассказывая этому странному полицейскому о том, что случилось с ним в то утро. Он завершил свой рассказ, не упустив ни одной детали, а потом, чуть помолчав, добавил:
— И все это я должен был держать в секрете. Только Джереми Джонс знал, и вот я нарушил клятву, но мне наплевать. Теперь я чувствую себя лучше.
— Должен заметить, что и цвет лица у вас стал не таким зеленым. Вы, верно, совсем вымотались на этой постановке?
— Ну, так всегда бывает.
— Не надо было мне таскать вас по всем этим лестницам. Где переключатель железного занавеса? Сбоку? Да, вижу. Не двигайтесь, я сам. Конечно, профсоюз может на меня ополчиться, ну да ладно.
Железный занавес медленно опустился. Аллейн посмотрел на часы. Вот-вот должны были приехать из музея.
— Несомненно, ваше знакомство произошло при очень странных обстоятельствах, но если бы не оно, не было бы всего этого: театра, вашей пьесы и сегодняшней премьеры.
— И сегодняшней премьеры. О господи!
— А не пойти ли вам домой и соснуть часок-другой?
— Нет, спасибо. Я в полном порядке. Извините мое странное поведение, — сказал Перегрин, потирая лоб. — Ума не приложу, зачем я надоедал вам своими байками. Надеюсь, вы не выдадите меня мистеру Кондукису?
— Тайна сойдет со мной в могилу, — шутливым тоном пообещал Аллейн.
— Я уж не стану объяснять, какой он странный человек.
— Я встречался с мистером Кондукисом.
— Как вы думаете, он чокнутый? Или негодяй? Или просто могущественный богач?
— Я не смог классифицировать его.
— Когда я спросил его, где он нашел сокровища, он ответил: в море. Так и сказал: в море. Разве не странно?
— Не на яхте ли «Каллиопа» он тогда плыл?
— Яхта «Каллиопа»? Секундочку, что я о ней слышал? — Перегрин задумался. Он чувствовал себя совершенно отрешенным от окружающей обстановки, он расслабился, ему хотелось поболтать, но он не был уверен, что если встанет, то у него не закружится голова. — Яхта «Каллиопа», — повторил он.
— Это его собственная яхта, она потерпела кораблекрушение и разломилась надвое в тумане у мыса св. Винсента.
— Теперь я вспомнил. Неужели?..
На улице, у входа в театр, послышались голоса.
— Думаю, сокровища прибыли, — сказал Аллейн. — Вы останетесь здесь отдохнуть или пойдете со мной их встречать?
— Пойду с вами.
В нижнем фойе они увидели Эмили, Джереми Джонса и ассистента из музея. Ассистент держал в руках металлический ящик. Уинтер Морис прибежал сверху встретить их. Все поднялись в кабинет, ситуация вдруг обрела оттенок официальности и торжественности. Ассистента представили собравшимся. Он поставил металлический ящик на стол Перегрина, открыл замок, откинул крышку и отступил в сторону.
— Думаю, — сказал он, оглядывая присутствующих и останавливая взгляд на Перегрине, — следует осуществить формальную передачу ценностей. Будьте любезны, осмотрите содержимое ящика и удостоверьтесь в том, что вещи не повреждены.
— У нас Джереми специалист по этой части, — сказал Перегрин. — Думаю, он знает каждый стежок, каждое пятнышко на перчатке.
— Вы правы, — с чувством подтвердил ассистент. — Мистер Джонс, тогда, может быть, вы?
— С удовольствием, — отозвался Джереми.
Он вынул из ящика портативный письменный прибор и положил его на стол.
Перегрин поймал взгляд Аллейна.
— Видите пятна? — пробормотал он. — Они от воды. Говорят, от морской.
Джереми открыл тайник, и его тонкие, пожелтевшие от никотина пальцы развернули шелк, в который были упакованы перчатка и два обрывка бумаги.
— Вот они, — сказал он. — Можно их вынуть?
— Пожалуйста.
С огромной осторожностью Джереми извлек из тайника реликвии и выложил их на стол.
— А теперь, — с улыбкой сказал ассистент, — моя миссия может считаться исполненной. Вот официальная расписка, мистер Морис, будьте любезны, распишитесь.
Пока Морис расписывался, Перегрин сказал Аллейну: «Подойдите и посмотрите».
Аллейн подошел к столу, отметив про себя, что Перегрин встал рядом с мисс Эмили Данн, что в пристальном взгляде Джереми Джонса, устремленном на перчатку, мелькнула страсть фанатика, что Уинтер Морис надулся от важности, словно обладал какими-то правами собственности на реликвии, а Эмили Данн явно обрадовалась, увидев рядом Перегрина. Аллейн склонился над записками и перчаткой и пожалел, что он не один в комнате. Он опасался, что от него ждут выражения бурных восторгов и прочих подходящих случаю банальностей. Но чувства, вызываемые подобными реликвиями, слишком трепетны, неопределенны и деликатны, чтобы объявлять о них вслух. Что толку в высказываниях типа: «Рука великого мастера водила по этой бумаге, сохранившей до нашего времени ее тепло» или «Четыреста лет назад пальцы больного мальчика заполнили собой эту перчатку, а два столетия спустя некая дама с инициалами М. И. написала маленький меморандум для потомков». Аллейн от всей души желал, чтобы пьеса Перегрина совершила чудо и развеяла ощущение смерти, исходившее от записки Шекспира и перчатки юного Гамнета. Он взглянул на Перегрина.
— Спасибо, что позволили поглядеть на них поближе.
— Вы должны проследить за их помещением в сейф.
— Я к вашим услугам.
Уинтер Морис пыжился и суетился. Джереми, поколебавшись, положил реликвии на папку для бумаг. Обсудив с музейным работником температурные условия хранения и риск пожара, все торжественной процессией двинулись в бельэтаж, Джереми нес папку с перчаткой и документами.
— Направо, — скомандовал Морис, хотя всем было прекрасно известно, куда идти.
Панель в стене бельэтажа была отодвинута, дверца сейфа открыта. Джереми вытащил из сейфа подставку в виде мольберта, обитую черным бархатом, и в центре ее наклонной поверхности аккуратно расположил перчатку, а по обеим сторонам от нее документы.
