Он занял позицию слева от Уэлкома и заговорил громко и прямо, без предисловий:
— Кое-кто из вас хотел получить дополнительную информацию. — Он выдержал паузу; пассажиры повернулись к нему, кто настороженно, кто с удивлением, кто с тревогой. — Для начала самая важная для вас информация: вы — заложники.
Последовали один-два стона да сдавленный вскрик мамаши двух мальчишек, но большей частью пассажиры приняли эту новость спокойно, хотя некоторые обменялись вопросительными взглядами, будто советуясь, как правильно реагировать. Лишь двое казались безучастными — чернокожий бунтарь и хиппи. Правый глаз негра смотрел из-под окровавленного платка ничего не выражающим взглядом. Хиппи с блаженной улыбкой разглядывал носки своих башмаков.
— Заложник, — сказал Райдер, — это форма временной страховки. Если мы получим то, чего хотим, вас отпустят невредимыми. А до тех пор будете выполнять то, что вам прикажут.
Элегантно одетый старик мягко спросил:
— А если вы не получите того, что хотите?
Остальные пассажиры подчеркнуто избегали смотреть на старика, как бы снимая с себя всякую ответственность за соучастие. Они не хотели слышать ответа на вопрос, который он задал. Райдер ответил:
— Мы рассчитываем, что получим.
— А чего вы требуете? — продолжил старик. — Денег?
— Хватит, дед. Заткнись, — вмешался Уэлком.
— Разумеется, денег, чего же еще? — Райдер изобразил под маской подобие улыбки.
— Ясно. Деньги, — старик кивнул, как бы подтверждая, что требование обоснованное. — А если вы их все-таки не получите?
Уэлком снова встрял:
— Я тебя заткну, старикан, я тебе пулю влеплю прямо в твою говорилку!
Старик словно впервые заметил Уэлкома.
— Друг мой, — мягко сказал он, — я всего лишь хочу задать несколько важных вопросов. Мы же все разумные люди, не так ли?
Он снова повернулся к Райдеру:
— А если вы денег не получите, вы нас убьете?
— Мы получим деньги, — ответил Райдер. — Но запомните: мы без всяких колебаний пристрелим каждого, кто будет нам мешать.
— Ладно, — сказал старик. — Нельзя ли узнать — просто из любопытства, — сколько вы запросили? Приятно знать себе цену. — Старик оглядел пассажиров, ища поддержки, но, не найдя ее, рассмеялся в одиночку.
Райдер, не ответив, подошел к голове вагона. Лонгмэн подался ему навстречу.
— Назад, — сказал Райдер. — Ты перекрываешь линию огня.
Лонгмэн отшатнулся в сторону, потом наклонился к Райдеру и зашептал:
— По-моему, у нас тут коп.
— С чего ты взял? Который?
— Вон тот. Ты когда-нибудь видел типа, более похожего на копа?
Райдер оглядел пассажира, на которого указывал Лонгмэн. Он сидел возле хиппи, крупный, неуклюжий, с тяжелой физиономией. На нем был твидовый пиджак, из-под которого виднелась мятая рубашка, землистого цвета галстук, а на ногах — мягкие туфли. Всем наплевать, как одеваются детективы.
— Надо обыскать его, — шептал Лонгмэн, — если это коп, да к тому же еще с пушкой… — Он не владел голосом, и последние слова прозвучали довольно громко.
Раньше, когда обсуждался вопрос, стоит ли обыскивать пассажиров, они отмели эту идею. Шансы на то, что у кого-то окажется оружие, были малы, к тому же только псих решит выхватить свою пушку при таком перевесе сил. Нож у кого-то, может, и есть, но нож угрозы не представляет.
Грузный мужчина и правда был похож на сыщика-ветерана.
— Ладно, — шепнул Райдер Лонгмэну. — Прикрой меня. — Пассажиры усердно подбирали ноги, давая ему дорогу. Райдер остановился над пассажиром в мятой рубашке. — Встать! — Медленно, не отрывая пристального взгляда от Райдера, мужчина встал. Хиппи рядом с ним усердно чесался под своим пончо.
Том Берри уловил сказанное шепотом слово «обыскать». Главарь и толстяк, казалось, внимательно изучают его. На Тома накатила волна жара. Выходит, они его раскололи. Тяжелый «смит-и-вессон» 38-го калибра плотно сидел на ремне, изящное двухдюймовое дуло ощутимо давило на голую кожу под маскирующим пончо. И что же ему теперь делать со своей пушкой?
Вопрос требовал срочного ответа, варианты были очевидны. С точки зрения профессии, долга и присяги оружие — предмет священный, и никому нельзя позволить отобрать его у тебя. Ты должен защищать его, как свою жизнь; по сути, это и есть твоя жизнь, средоточие твоей жизни. Поэтому ты не смеешь дать кому-то другому завладеть им, если только ты не трус, готовый выжить любой ценой. Но именно таким трусом и чувствовал себя Берри. Он позволит им обыскать себя, он позволит им найти и отобрать у него и пистолет, и значок полицейского. Он пальцем не пошевелит, чтобы защитить свою, так сказать, честь. Его немного пощупают, но не более того. Нет никакого смысла убивать безоружного полицейского. Коп без пушки — это не угроза, а лишь посмешище.
Ну и пусть смеются. Как и презрение коллег, это неприятно, но не смертельно. Презрение и насмешки — эти раны имеют свойство со временем заживать.
Итак, он вновь предпочтет смерти позор. Диди, впрочем, не станет расценивать это именно в таких выражениях. Она, возможно, даже обрадовалась бы его решению — по целому ряду причин, среди которых, надеялся он, будет хотя бы одна, не связанная с политикой: в глубине души она любит его. А что касается Департамента полиции в целом и капитана в частности, то тут нет никаких сложностей: коллеги определенно предпочли бы видеть его мертвым, нежели опозоренным.
Главарь направился к нему, и тут инстинкты Тома — называйте это тренировкой, промыванием мозгов, закалкой, как хотите, — окатили презрением его же интеллект, и Том вновь стал копом до мозга костей. Он сунул руку под пончо и стал делать вид, что чешется, на самом деле незаметно подбираясь к револьверу. Его пальцы нащупали тяжелую деревянную рукоять.
Главарь навис над ним, его голос был одновременно бесстрастным и угрожающим:
— Встать!
Пальцы Берри уже сомкнулись на рукоятке, когда мужчина рядом встал. Разжимая хватку, Берри сам не знал, вытащил бы он оружие или нет. И радовался, что избавлен от необходимости выяснить это на практике. Полицейский во мне, думал Том, то включается, то выключается, мигает, как вывеска китайского ресторана. Только сейчас Берри понял, до чего же в самом деле похож на копа его сосед.
Главарь, уперев дуло «томпсона» в грудь пассажира, другой рукой быстро обыскал его. Убедившись, что оружия нет, он достал у него из кармана бумажник и, приказав пассажиру снова сесть, изучил его и кинул на колени владельцу.
— Газетчик! — протянул он. — Вам никогда не говорили, что вы похожи на полицейского?
Мужчина покраснел, лицо его покрылось испариной, но голос оказался неожиданно твердым:
— Постоянно говорят.
— Вы репортер?
Мужчина помотал головой и несколько обиженно ответил:
— Когда я иду по трущобному району, в меня камнями кидаются. Нет, я — театральный критик.
Главарь, казалось, несколько опешил:
— Ну, надеюсь, наше маленькое шоу вам понравится.
Берри подавил улыбку. Главарь снова прошел в голову вагона и скрылся в кабине машиниста. Берри снова стал чесаться; рука его выпустила револьвер, пробралась, словно краб, по коже и наконец выбралась из-под пончо. Скрестив руки на груди, он опустил подбородок и с улыбкой вновь уставился на собственные башмаки.
Стоя в кабине, Райдер вспоминал, как они погожим днем гуляли по городу с Лонгмэном. Яркое солнце подчеркивало уродство улиц, по которым они шли. Внезапно Лонгмэн остановился и с каким-то отчаянием выпалил слова, терзавшие его, видимо, уже не первую неделю:
— Зачем человеку вроде тебя идти на это? Я хочу сказать, ты умен, намного моложе меня, ты мог бы зарабатывать на жизнь, жить нормально… — Лонгмэн выдержал паузу, чтобы придать веса своим словам, и добавил: — Ты ведь не преступник на самом деле.
— Ну, я же планирую преступление. Значит, преступник.
— Ладно. — Лонгмэн махнул рукой, не желая спорить. — Но я хочу знать: почему?
На этот вопрос было несколько ответов, каждый из которых был бы честным лишь отчасти. Он мог бы сказать, что делает это из-за денег. Или ради адреналина. Что это связано со смертью его родителей, потому что с тех пор он смотрит на жизнь не совсем так, как другие люди… Наверное, любой из этих ответов удовлетворил бы Лонгмэна, который жаждал хоть какого-нибудь рационального объяснения.
Но вместо всего этого Райдер ответил:
— Если бы я знал зачем, я бы, наверное, в это не ввязывался.
Но даже эта отговорка, кажется, удовлетворила Лонгмэна. Они продолжили прогулку, и больше этот вопрос не поднимался. Но Райдер осознавал, что он отделался отговоркой лишь потому, что не видел ни малейшего смысла ни в вопросе, ни в ответе. Он не психоаналитик и не пациент. Он не чувствовал необходимости как-то трактовать свои поступки, анализировать мотивы и искать смысл жизни. Жизнь казалась ему всего лишь неловкой шуткой смерти над человечеством, и хорошо, если человек это понимает, считал он. «Заплатить Господу дань смерти» — вычитал он как-то у Шекспира. Что ж, сам он из тех, кто оплачивает свои счета в срок и не вынуждает напоминать ему об этом.
