Когда я закончил, Гимар по-прежнему не сказал ни слова. Он достал оранжевую папку и написал на обложке: «Язык Ахерона».
— «Ахерон» — я правильно написал?
Я ответил, что да.
Потом он спрятал пистолет в карман пальто, закрыл ящик на ключ и приказал, чтобы я следовал за ним.
Уже смеркалось. Мы шли по пустынной улице.
— Вы мне рассказали свою историю. Сейчас — моя очередь.
Я сказал, что устал и хотел бы вернуться в отель.
— Это займет всего десять минут. Мне нужен свидетель, я уже говорил.
Мы подошли к входу в муниципальный музей. Гимар постучал в дверь. Поскольку нам не открывали, он начал стучать настойчивее, пока в окошке не показалось лицо седого мужчины. Сперва я подумал, что это был старик, потом я понял, что мужчина был ненамного старше меня.
— Комиссар…
— Нам надо войти.
— А кто это с вами?
— Я его привел в качестве свидетеля.
— Свидетеля чего?
— Того, что, если не откроешь дверь, я буду стрелять.
Мужчина снял цепочку.
— Луго — хранитель музея, хотя хранить здесь особенно нечего.
Мужчина зажег свет. Под потолком, прямо у нас над головой, висела челюсть кита. В витринах стояли забальзамированные птицы, посуда, морские инструменты, кости животных. На стене висела фотография маяка, сделанная полвека назад.
— Я хочу спать, комиссар, — сказал Луго.
— Как я тебя понимаю. Активная ночная жизнь.
— Я рано встаю.
— До рассвета.
Комиссар осмотрел все углы в двух залах и двинулся в сторону коридора. Мужчина преградил ему дорогу.
— Что вы ищете?
Комиссар с силой отодвинул его и пошел в глубину здания. Смотритель не последовал за ним. Гимар открыл одну дверь, потом вторую и наконец вошел в последнюю.
— А вы кто? — спросил меня смотритель.
— Переводчик, — ответил я.
Комиссар вернулся с булавой из мангового дерева, завернутой в грязную парусину. Луго наблюдал за ним безо всякого интереса, будто бы все это его не касалось.
— Этим ты убиваешь животных?
— Я уже давно забросил охоту.
Гимар замахнулся булавой над головой Луго. Он остановил ее на весу, сделав вид, что ему стоило больших усилий ее удержать. Хранитель музея вжался в стену.
— Когда я понял, что это были вы, я подумал: Луго сошел с ума. Выходит по ночам убивать тюленей. Но потом я услышал разговоры пожарных об эпидемии, и все жители деревни враз заделались морскими биологами и начали говорить об эпидемии. Странная эпидемия — с разбитыми черепами. Сколько тебе платили?
— Двести, — сказал мужчина. Он явно гордился цифрой.
— Триго и Диелс? Двое наших пожарных? Но зачем?
— Они мне не говорили зачем. Мне платили и все. Двух было достаточно, они мне говорили, что три — еще лучше.
— Ты даже не знаешь, зачем ты их убивал?!
— Меня это не интересовало. Работа закончилась. Я вам клянусь, что закончилась.
— Я не понимаю нелюбопытных людей. — Комиссар поднял булаву. — Я конфискую оружие преступления, и чтобы я больше тебя не видел на пляже. Подумай об этом как следует, я вообще не хочу тебя видеть — нигде. Есть какие-то новости, когда открывают музей?
Луго отрицательно покачал головой.
— Директор говорит, что нет фондов. Сначала надо отремонтировать крышу и сломанные трубы…
Комиссар повернулся к нему спиной.
— Когда-нибудь мы придем сюда на экскурсию с гидом, — сказал он мне.
Слегка успокоившись, он пошел к двери. Луго быстро закрыл за нами дверь, как будто боялся, что комиссар может вернуться.
Мы пошли по берегу. Я боялся, что у комиссара были другие планы, и наша прогулка еще не закончилась. Но он шел за мной, не предлагая изменить маршрут.
— Вы его не арестуете?
— Нет, это несчастный бедняк.
— А для чего пожарным понадобилось, чтобы он убивал животных?
— На самой окраине Сфинкса есть пара улиц, считающихся как бы свободной территорией. Притоны, где играют в рулетку и в карты, и ранчо, где три или четыре женщины, живущие здесь несколько лет, принимают водителей грузовиков или портовых рабочих.
Десять дней назад одного убили в пьяной драке или, может, сводили счеты; хозяин одного из заведений, сам пьяный в сосиску, оттащил тело в воду. Но забыл, что нельзя оставлять тела возле берега — оно всплывет и вернется. Потом, когда этот человек протрезвел, он попросил пожарных урегулировать вопрос. Когда мертвец всплыл, пожарные завернули его в тюк парусины и вывезли в море, подальше. Но еще раньше они запустили слух об эпидемии, чтобы никто ничего не заподозрил, если вдруг кто-нибудь видел, как они выходят в море. Они уже проворачивали подобное пять лет назад, еще до моего приезда, и тогда все сошло им с рук. Сейчас они повторили свой старый трюк.
Было холодно, изо рта у Гимара шел пар. Мы подошли к дороге, сворачивающей прочь от моря.
— Вы сами-то верите, что все закончилось? — спросил он меня.
— Насчет тюленей?
— Насчет самоубийств.
— Да. Больше никто не знает язык, за исключением Зуньиги, но он сейчас под присмотром врачей.
Гимар протянул мне руку. Я простился с ним с облегчением.
— Завтра вы все уедете. Судья разрешил. Судью не интересует, что происходит здесь, в Сфинксе. Единственное, что он хочет, — поскорее забыть обо всех неприятностях.
Комиссар ушел. Я слышал его удаляющийся голос; не знаю, пел ли он или разговаривал сам с собой.
Когда я вошел в отель, консьерж снимал с доски объявлений информацию о нашем конгрессе, заменяя ее цветными брошюрами о встрече исполнительного комитета нефтяной компании. Кун наблюдал за его работой с видом свидетеля грабежа.
Он не спросил меня о комиссаре. Он был весь во власти своих мыслей.
— Мы собирались опубликовать все доклады конгресса, но теперь ничего не получится, — сказал он.
— Почему?
— Половина выступлений не состоялась. Мы только и говорили, что об этих смертях, и почти не говорили о переводах.
— Напротив, — сказал я. — Все, что случилось, связано с переводом.
Он ни о чем не спросил меня. Он не хотел никаких объяснений.
— Завтра утром мы уезжаем тремя группами, — сказал он. — Недавно звонил комиссар и сообщил, что судья подписал разрешение.
Переводчики уже поужинали. Они пили кофе и обменивались адресами. Я уговорил бармена приготовить мне овощной суп. Пока мне готовили еду, я поднялся к себе в номер, чтобы оставить там куртку. Я позвонил Елене, чтобы сообщить о своем возвращении, но ее не было дома, или она спала, и я оставил краткое сообщение на автоответчике.
Когда я вышел из номера, в глубине коридора я увидел Анну. Стараясь не шуметь, я последовал за ней. Она поднялась на один этаж по внутренней лестнице.
— Ты к Науму идешь? — Мой голос ее испугал.
— Да.
— Оставь его. Даже если ты ему обещала.
— Я ничего ему не обещала.
— Он тебе лжет.
— Нет. Он солгал мне всего один раз и никогда больше этого не сделает. Прошло уже десять лет. Он уговорил меня остаться с ним.
Позже, намного позже я нашел ответ, которого она не просила.
— Потом он оставил меня одну в незнакомом городе. Он не осмелился вернуться ко мне.
— Это причина, чтобы его ненавидеть, а не идти к нему в номер.
— Мы с Наумом говорим на одном языке. И существует еще одна вещь, которую никто больше не сможет понять.
Анна поцеловала меня в щеку.
— Завтра не уезжай, не попрощавшись со мной, — попросила она и вошла в номер 340. Номер Наума.
Я ел в одиночестве, размышляя о будущей книге «Язык Ахерона», которую Анна с Наумом напишут вместе.
Книга расскажет о происхождении мифа, о тех следах, которые он оставил в культуре на протяжении веков; в последней части книги будут описаны события, произошедшие в далекой южной деревне, в недостроенном наполовину отеле. В книге будет даже намек, в неожиданном автобиографическом излиянии, что в эти тяжелые дни авторы пережили возрождение старого романа и как бы вернулись в молодость.
Авторы напомнят о мучениках, павших во имя языка, но не коснутся недоразумений. Книга закончится списком тех, кому авторы выражают благодарность, и среди них будет и мое имя.
Химена вошла в отель без камеры, без блокнота и без диктофона.
— Мне позвонили с радио и сказали, что завтра вы уезжаете. Я пришла попрощаться.
Она не уточнила, пришла она попрощаться только со мной или со всеми. Несмотря на холод, я пригласил ее прогуляться. Мы говорили о ее будущем, я дал ей советы по вопросам, которых она совершенно не знала, а потом привел ее к себе в номер. Чтобы бежать от боли, я выбрал ложь.
Когда я проснулся, я был один. Химена не оставила даже записки. Она должна была уйти пораньше, чтобы ее никто не увидел. Через окно мне удалось рассмотреть первую группу, которая рассаживалась в микроавтобусе. Мне захотелось попрощаться с Васкесом; я делал ему знаки из окна, но он меня не видел.
