Вета всегда подозревала, что свекровь нарочно обставила все в прихожей таким образом, чтобы стена напротив двери была свободна – ни вешалка там не висела, ни зеркало. Таким образом, свекровь сразу попадалась на глаза пришедшему домой человеку и могла высказать ему все, что думает. Почти всегда этим человеком оказывалась Вета.
Сегодня, ощутив за собой твердую поверхность, свекровь обрела уверенность в себе.
– Ивэтта! – сказала она строго. – Мне нужно с тобой серьезно поговорить!
И она открыла рот для продолжения, но Вета не стала дожидаться, что ей скажут, и выпалила первой:
– Я устала, мне некогда и еще полно дел! Отчитываться перед вами за опоздание не собираюсь, взяли тоже моду – всех строить, как в армии! Тут вам не завод, прогрессивки не лишают!
Свекровь покраснела, закрыла рот и попыталась сложить руки на груди, но они безвольно упали. Такого бунта на собственном корабле она не ожидала.
Вета вспомнила про сытный обед, который свекровь собрала ей утром, и немного усовестилась. Однако какой-то бесенок внутри удержал ее от извинений.
Свекровь выглядела растерянной.
Вета воспользовалась временным затишьем и проскользнула в свою комнату.
Мужа, конечно, не было.
Она этому откровенно обрадовалась, вытащила из тайника записную книжку и листок, достала купленное только что издание «Гулливера», открыла его на двадцать шестой странице… и разочарованно вздохнула: на этой странице не было никакого текста, только рисунок, точнее, черно-белая гравюра – Гулливер разговаривает с императором лилипутов, который стоит у него на ладони.
На всякий случай Вета перевернула листок и попыталась воспользоваться текстом со следующей страницы. Как объяснял муж, она пронумеровала буквы в первых строчках по алфавиту и стала выписывать в соответствующем порядке буквы с пожелтевшего листка, найденного в тайнике профессора.
Однако никакого смысла в записке не появилось.
Вета попыталась повторить эту операцию с предыдущей, двадцать пятой страницей – и снова безуспешно. Тогда она, вспомнив объяснения мужа, попыталась чередовать номера букв – вначале номер строки на странице, затем номер буквы в этой строке. Она крутилась так и этак – получалась еще большая галиматья.
Значит, она зря потратила деньги.
Для расшифровки подходит только то самое издание, которое было у Глеба Николаевича.
А где его взять – Вета совершенно не представляла.
Из коридора донесся голос свекрови:
– Вета, помоги мне кастрюлю достать!
Огромная кастрюля стояла наверху кухонного шкафа, доставали ее только по праздникам – свекровь варила в ней студень или ставила тесто на большие пироги – с капустой, с мясом и с яблоками. С чего это вдруг свекрови понадобилась кастрюля среди недели? Однако отказаться Вета не решилась – все-таки свекровь немолода, да и комплекция у нее плотноватая, еще свалится с табуретки и сломает себе что-нибудь, и Вете же придется за ней ухаживать.
Она молча влезла на табуретку и потянула кастрюлю на себя.
– Ты пыль сначала вытри! – посоветовала свекровь снизу и бросила ей тряпку.
Вета долго балансировала на цыпочках, надышалась пылью и расчихалась, а в конце концов свекрови позвонила приятельница и тут же стала выкладывать свое мнение по поводу очередной серии.
– Ты думаешь, это она его убила? – заинтересовалась свекровь. – Ну не знаю…
Она махнула рукой и ушла в свою комнату продолжать разговор, а Вета осталась стоять на табуретке с тяжеленной кастрюлей в руках, как полная дура.
– Черт знает что! – Она с трудом запихнула кастрюлю обратно и ушла к себе.
Тетрадь, листок и книга валялись на столе, и Вета, чтобы успокоиться, принялась читать с того места, где остановилась вчера.
Двумя стругами плыл купец Варсонофьев по Каспийскому морю. В первом струге – товары попроще, да слуги купеческие, да пятеро казаков, для охраны от разбойников нанятых. Во втором струге – самый дорогой товар, да сам Варсонофьев, да странный мальчонка при нем, да еще трое казаков.
Третий день плывут струги, скрипят уключины.
Море стоит тихое, едва колышется. Солнце жарит нещадно.
– Еще день, твое степенство, и будем в Астрахани! – говорит, вглядываясь в берег, старый казак.
Струги сворачивают к берегу, входят в камыши.
Шуршат густые камыши под расшивными бортами, шуршат под длинными веслами. Только этот шорох нарушает жаркую полдневную тишину.
Только неспокойно от этой тишины на сердце у купца Варсонофьева.
Слишком, слишком тихо вокруг, как будто затаилась вся природа, замерла от страха неведомого.
Ох, дойти бы скорее до Астрахани, под защиту крепостных стен, под защиту стрельцов государевых, стрельцов царева воеводы князя Прозоровского!
И старый казак тоже что-то чует, вздыхает, смотрит неспокойно по сторонам.
– Тише гребите! – вполголоса приказывает он гребцам. – Смочите уключины да весла, чтоб не скрипели!
Тихо плывут струги, не скрипят мокрые уключины, только камыш шуршит, ломается под тяжелыми бортами челнов.
Прислушивается к этой тишине Тит Варсонофьев, прислушиваются казаки.
Тихо скользят струги сквозь камыши, и вдруг передний выплывает на широкую открытую воду, свободной, чистой протокой уходящую в глубь берега.
И тут же в этом просвете, в этой протоке показываются несколько челнов с красными обвисшими парусами.
– Ушкуйники! – испуганно шепчет Варсонофьев и мелко крестится. – Спаси и помоги, Матерь Пресвятая Богородица!
– Греби, братцы, греби! – кричит старый казак. – Подналягте, братцы, как можете!
Гребцы изо всех сил налегают на весла, трещат и гнутся еловые веретена. Купеческие струги мчатся через протоку, чтобы скорее уйти в камыши, скрыться от разбойничьих челнов.
Но поздно: разбойники увидели их и тоже взялись за весла…
Гребцы на стругах Варсонофьева стараются, гребут изо всех сил, но они устали, замучила их долгая тяжелая работа, замучила жара. А разбойники гребут со свежими силами, да и челны их легче. Купеческие лодки тяжело нагружены заморским товаром, сидят низко, а те летят, как понизовые чайки, кажется, едва касаясь воды…
Старый казак стоит на корме, вглядывается в приближающиеся челны под красными парусами.
– Что делать будем, Аким? – спрашивает, подходя, Варсонофьев. – Не уйти нам от ушкуйников!
– То не ушкуйники! – нехотя отвечает казак и не глядит в глаза хозяину.
– А кто же?
– То Степан Тимофеевич…
Нехорошо было Титу Прохоровичу, а сейчас и вовсе поплохело.
Много слышал он про казацкого атамана Степана Тимофеевича Разина, и все недоброе.
Был Степан из донских казаков, ходил по цареву велению на крымского хана и на турецкого султана, а после казнил воевода князь Долгоруков его старшего брата Ивана, и вышел Степан из-под царской руки. Ушел с Дона на Волгу и Яик, поднял казацкую голытьбу, пошел с ней грабить турецкие берега, торговые караваны, богатые персидские города. Где грабил, где торговал, где вел переговоры. Город Дербент разорил до основания, взял большую добычу и много пленников, потом предложил персидскому шаху свою службу.
Астраханские воеводы гонялись за непокорным атаманом, но тот хитростью и везением уходил от них, а кое-когда и побивал государевы полки, не гнушаясь обмана.
– Не подведи, Аким Фролыч! – взмолился Варсонофьев, разом вспомнив отчество казака. – Не подведи, и я тебя не обижу!
– А я что могу? – с неожиданной злостью процедил тот. – У нас, вон, гребцы заморены, а у казаков свежие!
Разинские челны неотвратимо приближались, и скоро стал виден сам атаман, стоящий на носу переднего струга.
Коренастый, кудрявый, широкоплечий, всем своим видом он излучал силу и угрозу.
– Никак это ты, Аким! – крикнул Разин, разглядев на купеческом корабле старого знакомого.
– Я, Степан Тимофеевич!
– А что ж ты, Аким, от меня бегишь? В салки, что ли, играешь?
– Служба у меня такая!
– Служба? – насмешливо переспросил атаман. – С каких это пор донские казаки подневольную службу служат? У тебя, Аким, одна служба – вольная воля, одна отчизна – казацкое братство, один государь – кривая турецкая сабля!
– Я, Степан Тимофеевич, слово давал! – мрачно проговорил Аким. – Верное казацкое слово.
– Ну коли слово давал – держи! – усмехнулся Разин. – Мне вот государь Алексей Михайлович десять раз слово давал, да ни разу не сдержал. Так он же не казак, он царь московский!
