— Танюша, я уж думал, ты не придешь. Ну, проходи, проходи.
Я прошла в просторный, богато отделанный холл, с коврами на полу и керамическими горшками с тропической флорой. Доктор взял меня под руку и провел в гостиную, где звучала приятная музыка. Я узнала композицию «Кислород» Жарра и с легкой усмешкой отметила, что Сан Саныч склонен к психоделике. За овальным столом, на котором стояла початая бутылка «Джонни Уокера» и пара стаканов, сидел молодой блондин прибалтийского типа, в черном костюме и рубашке такого же цвета без галстука. Мужественное лицо с волевым подбородком, плотно сжатыми губами и проницательным взглядом серо-зеленых глаз выдавало в нем человека решительного, но сдержанного.
— Познакомься, Танечка, это мой племянник Эрик.
— Татьяна, — представилась я с прохладной вежливостью.
Честно говоря, я меньше всего ожидала кого-то встретить у Сан Саныча, и подобное знакомство повергло меня в легкое замешательство.
— Очень приятно, — произнес Эрик с легким акцентом, вставая и обнажая в улыбке крепкие белые зубы.
— Танечка у нас частный детектив, — продолжал Сан Саныч, пытаясь всех объять и обаять своей любезной непринужденностью, одновременно придвигая ко мне приземистое мягкое кресло с широкими подлокотниками, выставленными вперед, и спинкою, скошенною назад. Достав из шкафа еще один стакан, он положил туда лед и плеснул из бутылки прозрачной жидкости темно-соломенного цвета.
Едва я подняла глаза от наполненного стакана, как тут же перехватила заинтересованный взгляд Эрика и, чтобы поддержать разговор, спросила:
— А вы чем занимаетесь?
— Недвижимостью, — односложно ответил он и, преодолевая смущение, потянулся за сигаретами.
Тут снова вклинился Сан Саныч:
— Эрик двадцать лет живет в Сиэтле, как и его отец, там же он получил образование, но по-русски говорит вполне сносно.
Стало понятно, откуда взялся этот акцент.
— Ну, за знакомство, — не упускал инициативы Сан Саныч.
Не чокаясь, мы символически подняли стаканы. Отхлебнув, я поняла, что это настоящий виски, а не тот, что продается в наших ларьках и псевдофирменных магазинах. Опустив стакан на стол, я многозначительно посмотрела на Сан Саныча, как бы напоминая ему, зачем я приехала.
— Да, да, — спохватился он, — прошу вас, больная. — И, уже обращаясь к Эрику, добавил: — Девушка получила ранение в схватке с врагами, необходимо сделать перевязку.
Мы прошли в его кабинет, оставив Эрика один на один с «Джонни Уокером».
Закрепив новую перевязку пластырем, Сан Саныч еще раз похохмил насчет того, что на мне все заживает, как на кошке. Да я и сама чувствовала, что рука стала приобретать былую подвижность и рана не причиняла уже мне такой боли.
Вернувшись в гостиную, мы еще некоторое время поболтали о том о сем, и я, отказавшись от очередного стакана виски, собралась восвояси. Эрик все это время держался очень любезно, но довольно замкнуто. Однако, когда я стала прощаться, проявил вдруг неожиданную галантность, вызвавшись меня проводить. Я подумала, что нет никакого резона отказывать ему, хотя его предложение застало врасплох и Сан Саныча, и меня.
Условившись с Сан Санычем о следующем сеансе перевязки, я в сопровождении Эрика вошла в кабину лифта. Подтверждая мои предположения о том, что эти проводы могут вылиться в нечто более глобальное, он произнес:
— А что, если нам поужинать? Вы знаете какой-нибудь приличный ресторан?
В ответ я предложила поужинать у меня. Сославшись на мою больную руку, он сам сел за руль.
Мы доехали до супермаркета, не обменявшись ни единой репликой. Остановив машину, Эрик повернулся ко мне и сказал:
— Подождите меня пару минут.
Он вернулся с двумя объемистыми пластиковыми пакетами, положил их на заднее сиденье, и мы продолжили путь. Следующая остановка была рядом с универмагом. Я недоумевала, что там надеется купить Эрик в такое время? Площадь между фонтаном и главным входом в рынок была почти пуста, несколько разрозненных фигур маячили на автобусной остановке, да пара-тройка жалких группок ночных торговцев и торговок пытались сбыть припозднившимся прохожим — кто выпечку, кто — по более высоким ценам, чем днем, — молочные и мясные продукты.
Я была приятно удивлена, когда увидела Эрика, возвращавшегося с букетом свежих, будто только что сорванных роз. Смущенная и растроганная, я взяла протянутые мне цветы. Сев в машину, Эрик молча сжал мою руку, не поворачивая ко мне лица. Сладостное смятение охватило нас. Не смея пошевелиться, я чувствовала, как постепенно увлажняется сухая горячая ладонь Эрика. Сколько еще продлится подобное оцепенение?
* * *
Мы поднялись по лестнице в полном молчании, я — остро вглядываясь в темень лестничных площадок и маршей (опять кто-то повыкручивал лампочки), Эрик, по всей очевидности, отдавая дань нахлынувшим мыслям о счастливых и горьких сюрпризах судьбы. Кое-где на этажах еще играла музыка, из мирных соседских квартир доносился грохот посуды и размытое бормотание телевизоров и радиоприемников.
Поворачивая ключ в замке, я чувствовала на затылке учащенное дыхание Эрика. Я не узнавала себя: меня бросало в жар, больно сосало под ложечкой. Войдя в прихожую и включив свет, я повесила сумку на вешалку и положила букет на трюмо. Опустив пакет прямо на пол и вплотную подойдя ко мне сзади, Эрик несмело обнял меня, по-ребячески скользнул губами вдоль шеи и смущенно уткнулся в мои волосы.
* * *
В гостиной я устроила настоящую ревизию компакт-дискам. И после долгого мучительного копания и колебания отобрала пару из них. На одном — современно аранжированные неторопливые классические мелодии, на другом — Эннио Морриконе. Непритязательно, но настроению вполне соответствует. Я подумала о чудесной метаморфозе, произошедшей с моей квартирой, которая днем представляла собой поле сражения, ближе к ночи превратилась в упоительное любовное гнездышко.
Вскоре стол был сервирован: легкий ужин с двумя бутылками изысканного французского вина. Я зажгла свечи и потушила несносное электричество. На белую скатерть, окрашенную золотыми всполохами, легли ажурные тени. Дрожащие огоньки свечей робко шарили по углам, выхватывая фрагменты интерьера, пробегали по нашим лицам, придавая им таинственность.
* * *
И без того медленный танец постоянно прерывался спонтанными остановками, в течение которых мы, отбросив условности и ритм танцевальных па, перепоручали все возраставшее взаимное влечение ищущим губам. Тягучая полудрема первых ласк сменилась более долгими, требовательными поцелуями с кусанием губ, с жаркой схваткой языков. У меня стучало в висках, кружилась голова. Горьковато-свежий запах Эрикова одеколона заглушал все мои трезвые мысли.
Руки Эрика блуждали по моим обнаженным плечам и спине и, попеременно лаская шею, забирались в волосы, процеживая сквозь пальцы темные волнистые пряди. И вдруг, ощутив легкий нажим ладони Эрика на здоровое плечо, я поняла, что уже ничто, никакая воля, стыдливость или опасение не в силах остановить нашего синхронного скольжения вниз. Задыхаясь от радости и какого-то детского испуга, я чувствовала на губах сухое прерывистое дыхание Эрика. Его руки продолжали путешествовать по моему телу, но движения стали более свободными, откровенными. Легко касаясь моего лица, его пальцы переходили на шею, ключицы и плечи; потом его сильная жадная ладонь сжала холмики набухших от возбуждения грудей и по животу и бедрам спустилась к лобку, смело пытаясь вклиниться между ног. Я не сопротивлялась, отдавая себя на волю набегающих волн ласки, желания, томного забытья. Воспользовавшись этим, Эрик просунул руку мне под спину и, нащупав молнию, расстегнул ее. Ни на миг не забывая о моем раненом плече, Эрик со всей предосторожностью, на которую был способен только он, освободил меня от дурацких лямок сарафана и, отогнув лиф, обнажил грудь. И вот когда я уже сама начала беспокойно искать губы и руки Эрика, мы ринулись напролом в тот жуткий и сладостный хаотичный мрак, который предшествовал сотворению планет, и всемирному потопу, и огненным трубам Иерихона.
— Пойдем в спальню… — не узнавая собственного голоса, глухо произнесла я.
На прохладных тонких простынях опять и опять повторялось неистовое танго объятых страстью тел.
Меня, податливую и содрогающуюся, затопляла волна похотливой жадности, и, когда Эрик как бы исподволь овладевал мною, я вторила ему лихорадочно и самозабвенно: целовалась, кусалась, билась как в истерике, затихая лишь после того, как, пронзенная стрелой острейшего наслаждения, чувствовала, принимая благодарные поцелуи Эрика, как на моем горле разжимаются жесткие пальцы мучительного вожделения.
Когда Эрик задремал, я встала, чтобы погасить свечи, и, почувствовав сильную жажду, осторожно покинула наше всклокоченное лежбище.
