— Эдик!
Это приветствие похоже на крик раненой птицы. Девушка Настя и радостна, и обижена. Но при посторонних отношения выяснять нельзя. Она слишком хорошо воспитанна.
— Здравствуй, Эдик! Я так рада. Без тебя здесь скучно.
— Доброе утро, — а это появилась Нелли Робертовна. — Эдик, наконец-то ты объявился! С Марусей уже познакомился? Всех прошу за стол.
Э. Листов. «Летнее утро». Холст, маслоОдна из непроданных еще картин Эдуарда Листова «Летнее утро» висит на стене в холле первого этажа. Каждому приходится проходить мимо нее по много раз за день. У домочадцев картина вызывает легкое недоумение.
Вера Федоровна:
…— но почему-то природа, которую писал папа, не похожа на ту, что окружает нас здесь, в этом Подмосковном лесу.
Георгий Эдуардович:
— Он тебе не папа.
Вера Федоровна:
— Уж извините, я так привыкла.
Олимпиада Серафимовна:
— А где Егор? Наталья, я знаю, уехала…
Эдик:
— Братец видел, должно быть в окно, что я приехал, и прячется теперь в своей комнате. Недоумок. Простите, маман.
Вера Федоровна:
— И почему, ма шер, ты так не ладишь со сводным братом?
Эдик:
— Он идеалист. Но идеалист везучий. Есть идеалисты невезучие, им не повезло с родителями, и посему приходится рано или поздно расставаться с идеалами. Человек, борющийся за существование, сбрасывает их, как ненужный балласт. Идеалы Хоронит навечно детскую наивность, честность, потом доброту, следом принципиальность, порядочность, ну и так далее, согласно списку. Порядок вышеперечисленного каждый выбирает для себя сам. Я, например, первым делом избавился от застенчивости. А нашему Егорушке повезло. Он всю жизнь может забавляться за папин счет. Раз такое огромное наследство обломилось. Георгий Эдуардович:
— Еще ничего не ясно.
Эдик:
— Что, и завещание еще не читали? Ну, вы даете, господа!
Вера Федоровна:
— Эдуард!
Егор появляется на веранде. Бурчит:
— Доброе утро.
Эдик:
— Что, голод сильнее принципиальности? А поклялся, что не сядешь со мной за один стол и куска хлеба в моем присутствии не съешь.
Егор:
— Это не твой дом.
Эдик:
— Значит, не сядешь именно в моем? Тогда надо было уточнить.
Егор:
— Ты… ты плохой.
Эдик:
— Юродивый. И лечится твое юродство очень просто. Тебе надо работать.
Егор:
— А ты? Ты работаешь?! Ты?!
Эдик:
— Ну, я как-то добываю средства к существованию. Самостоятельно.
Егор:
— Да ты… Ты… Ты…
Георгий Эдуардович:
— Да хватит вам уже!
Егор:
— Ненавижу!
Майя сидит в уголке, как мышка — она здесь явно лишняя. Все эти люди — семья. Они по праву здесь, на этой веранде. Летнее утро, воздух сладкий, словно карамелька, пахнет цветами и травами, и каждый глоток его тает во рту, оставляя пряный медовый привкус. Почему же в этой мирной картине скрыто такое чудовищное напряжение? И алый цвет кажется таким зловещим.
— Эдик, ты позавтракал? — пристально смотрит на старшего сына Георгий Эдуардович Листов.
— Да, конечно.
За столом они сидят уже больше часа, разговор не клеится, Егорушка злится, Вера Федоровна нервничает, остальные чувствуют непонятное напряжение, словно воздух наполнен свинцом. Майя все больше поджимается: того и гляди, кого-нибудь из присутствующих пулей сразит злое слово: «Ненавижу!»
— Тогда мне хотелось бы с тобой поговорить.
— Прямо, как в сериале! — усмехается красавец-блондин. — Папаша-миллионер трагическим голосом значительно сообщает своему наследнику: «Мне надо с тобой поговорить». Ничего приятного от такого разговора не жди. Что ж, папа, поговорим.
— Тогда пройдем в мой кабинет.
— Вот как? Он уже твой? А что скажет по этому поводу еще одна наша наследница?
Майя смущается и готова просто исчезнуть. Только бы Эдик не посмотрел в ее сторону! Вот сейчас она встанет и громко скажет: «Я не Маруся, а Майя!» И сразу станет легко! Сейчас встанет, сейчас…
— С Марусей мы поговорим потом, — нервно произносит Георгий Эдуардович. — Вопрос наследства — это наше с ней дело, а не твое. А с тобой я хочу объясниться неотлагательно.
— Ого! — Эдуард-младший напряжен, хотя пытается скрыть это неуместной бравадой. — Тон серьезный! Я готов.
Вслед за отцом он уходит в дом. Вера Федоровна сжимает ладонями дрожащие щеки:
— Что же будет? Что же теперь будет?
— Не надо так переживать, ма шер, — язвительно усмехается Олимпиада Серафимовна, тряхнув огромными серьгами. — Надеюсь здесь не замешаны ваши альковные тайны.
При этих словах Вера Федоровна бледнеет как полотно, и Нелли Робертовна резко поднимается из-за стола:
— Ольга Сергеевна! Что же вы стоите? Дайте же ей воды!
КабинетЭто любимое место в доме покойного Эдуарда Листова, здесь он проводил долгие часы за чтением й осмыслением прочитанного. Одна дверь ведет в коридор, другая в маленькую студию. Художник Эдуард Листов не любил больших помещений. В студии же находится стеклянная дверь с витражами, через которую можно выйти в кольцевую веранду, а из нее потом спуститься в сад. На зиму дверь обычно наглухо запирается, но летом она практически всегда остается распахнутой настежь. Георгий Эдуардович в студию никогда не заходит, и вообще старается поменьше вспоминать о ее существовании. Дверь, через которую туда можно пройти из кабинета, плотно прикрыта. Но кабинет — это другое. Здесь можно проводить долгие часы в размышлениях, как покойный отец, потому что сама атмосфера располагает к этому. Здесь можно спокойно возиться с антиквариатом, работать над книгой, делая записи. Георгий Эдуардович привык делать это по старинке, подобно отцу, не признававшему и так и не освоившему компьютеров и интернета. Кабинет — это святилище.
Теперь сюда вторгается Эдик, мгновенно нарушая существующую гармонию. Он слишком обеспокоен, весь в движении. Георгий Эдуардович морщится — скорее надо с этим покончить.
— Зачем ты приехал?
— Это дом моего деда. И он пока еще не твой.
— Зачем ты приехал?
— К маме приехал. Соскучился.
— Что, деньги кончились?
— Хочешь дать мне взаймы?
— Напротив, хочу сказать, что мое терпение лопнуло. Ты и твоя мать-авантюристка… Не надо на меня так смотреть! Авантюристка, если не сказать хуже! — срывается на крик Георгий Эдуардович. — Вы сюда и близко не должны подходить! Я все знаю!
— И давно знаешь?
— Давно. Потому и развелся. А она все еще думает, что из-за скандалов, которые постоянно были в нашей семье. Да я способен выдержать и не такие скандалы! Я прожил девятнадцать лет с Натальей, а уж она никогда не отличалась кротким характером. Впрочем, это к делу не относится. Ты, вероятно, знаешь, каковы обстоятельства. Мы все делим с Марусей пополам. Так вот: едва вступив в права наследства, я тут же передам все другому сыну. Оформлю все бумаги, чтобы ни тебе, ни Вере не досталось ни одной копейки ни при каких обстоятельствах. Я знаю, на что вы способны, если речь идет о больших деньгах, и не хочу постоянно опасаться за свою жизнь. Можете не суетиться: ничего не получите. А если я умру до того, как вступлю в свои права, не получите тем более.
— Ошибаешься. Вот тут ты ошибаешься.
— Что такое? Ты успел обольстить и эту невинную девушку? Не верю! Вы сегодня утром встретились впервые. Конечно, я успел заметить, как она на тебя смотрела, но это еще ничего не значит. Ты уберешься отсюда немедленно, понял? Хватит того, что Настя стала твоей шпионкой в этом доме. Подумать только! Такая добрая, милая, кроткая Настя! Чем ты их берешь, ну чем? Ведь ты негодяй, картежник, развратник. Правильно говорил папа, надо было давно гнать тебя отсюда прочь, а я все терпел, глупец. Какой глупец! А теперь ты плетешь свои интриги. Немедленно уезжай, Эдуард. Немедленно!
— Даже переночевать нельзя? Я устал.
— Можно, если ты и близко не подойдешь к этой девочке, к Марусе.
— Как ты за нее переживаешь! Чистое, невинное создание, а я мерзавец, развратник. И какой пафос, в самом деле! Папа, ты слишком старомодно выражаешься, сразу видно, что телевизор почти не смотришь. Ах, Маруся, ах, создание, ах, сестра! Не дай Бог, я на нее дурно повлияю! Да она же врет вам всем! С того момента, как очнулась в больнице, так и врет! Нет, обидно, в конце концов, а? Почему это я один должен быть плохим? А наглая врушка — чистое, невинное создание!
— Не смей! Слышишь? Не смей!
