— Он убьет меня, — прошептала она, в ужасе глядя мне в глаза. — Он убьет! Я боюсь его.
Я достала две сигареты, одну из которых протянула ей. Валентина схватила ее трясущейся рукой и потянулась к зажигалке.
— Ну, рассказывайте, рассказывайте. Слово уже обронено. Отступать поздно.
— Я не знаю, почему Михаил так взъелся на Рудика, — начала она после жадной затяжки. — Только когда Галя приходила к нам и, как обычно, жаловалась на него, он все время подтрунивал над ней, бросая всяческие колкости в его адрес. А она не стеснялась Мишу. Могла и при нем делиться своими проблемами. А однажды, совсем недавно, когда Галка снова ругала мужа, мой посоветовал ей ужасную вещь.
Валентина замолчала, снова глубоко затянулась. Руки ее при этом по-прежнему дрожали. Пожалуй, еще сильнее. Я тоже молчала, терпеливо ожидая продолжения. И она заговорила. Теперь уже торопливо, горячо, со слезами в глазах.
— Михаил постоянно слушает блатные песни. И вот в тот раз, будучи под хмельком, он сказал Галке: «А ты накажи его. Что слезы-то лить? Возьми и отомсти. Да не так, чтоб изменить ему, а покрепче. Знаешь, у Кучина песня одна есть. Про вазочку. Там одна бабенка решила от мужа сбежать. Когда его не было, собрала вещички и тю-тю. Только пока собиралась, случайно вазу разбила и руку порезала. Муж пришел домой, жены нет, вещей нет, а на полу кровь. Он милицию вызвал. А его самого и сцапали. Жену так и не нашли, а ему двадцатку впаяли, присудив убийство. Во как! И ты возьми да подставь своего. Двадцатку-то ему не дадут, сейчас не тридцать седьмой, разберутся. А вот нервы потреплют. А ты попозже объявишься, когда ему уже невмоготу станет в КПЗ».
Валентина снова смолкла. Сделала три затяжки и выбросила сигарету.
— Ну и? — не выдержала я очередную паузу.
— Ну, сначала вроде как посмеялись. А потом Галка такая задумчивая стала и вдруг говорит: «А что, это идея, Миша. Пусть узнает, на что я способна! Я, пожалуй, так и сделаю». И принялась с ним советоваться, что да как лучше. Я не выдержала, встряла в разговор этот дурацкий, а они только хихикают и руками на меня машут. Тут я поняла, что Галина всерьез хочет так поступить. Но больше мы с ней об этом разговоров не заводили. В воскресенье я на базар с утра собралась, Михаил как раз со смены вернулся, пьяный опять. Я отругала его и ушла. А когда вернулась, часов в десять, смотрю, его дома нет. Вскоре приходит — злой такой и пьяней прежнего, аж качается. И сразу спать завалился. А вечером, когда проспался, говорит вдруг: «Смотри, никому про то, что мы с Галиной тогда задумали, не говори. Убью!» Я сначала вообще не поняла, о чем это он, думала, до белой горячки допился. А вот когда про то, что Рудика взяли, узнала, все до меня дошло! — с жаром закончила Валентина.
— Ясно, — кивнула я. — И что же вы раньше никому ничего не сказали?
— Так говорю вам, что боюсь его! Он же на почве алкоголизма совсем сумасшедшим стал.
— А мне почему про ссору рассказали? Зачем упомянули дату рождения мужа? Вы уже знали, что он Галю своей бритвой, подаренной ему отцом, убил?
— Нет-нет, — неистово возразила она. — Это, наверное, случайно получилось. Уверяю вас. Может, просто думала о той ссоре как о причине ненависти Миши к Рудику, вот случайно и выпалила. А он что, бритвой ее зарезал?
— Именно.
— Господи, — схватилась Валя за голову.
Белая шапочка сползла набок. Она стащила ее и прикрыла ею лицо. Плечи Валентины затряслись.
— Скажите, а когда ваш муж в то воскресенье домой вернулся, у него была какая-нибудь сумка или, скажем, пакет?
— А? Что? — непонимающе посмотрела она на меня, убрав от лица шапочку и комкая ее в руке. — Сумка? Не знаю. Не помню, — вид у нее был довольно смятенный. — Кажется, нет, не было ничего. И потом — я на кухне была, когда он зашел.
— Ну да бог с этим. Так, и что же нам теперь делать? Вы намерены дать показания?
— Да вы что! — отшатнулась она. — Ни за что на свете! Я не самоубийца. Он же, когда из тюрьмы выйдет, меня из-под земли достанет!
— Значит, вы предлагаете сделать это мне?
— А так можно? — с надеждой взглянула она на меня.
— Почему нет? Можно.
— Да-да. Давайте вы скажете, что сами все раскопали, без моей помощи. Господи, я так рада, что Мальвина Васильевна вас наняла! Я бы ни за что в милицию не пошла. И всю жизнь бы себя казнила, что невинный человек пострадал. Я такая трусиха, сама себя за это ненавижу.
— Красивое у вас платье, — заметила я как бы невзначай. — Где покупали? Я бы тоже от такого не отказалась.
— А? Платье? — удивленно вскинула она брови.
— Сарафанчик, говорю, неплохой. Где такие продают?
Лицо Валентины помрачнело, она закусила губку, рассматривая сарафан, словно увидела его впервые.
— Этот? — переспросила она, слегка приподняв подол. — Да на базаре, в торговых рядах купила.
— Дорого?
— Двести рублей, — без запинки выпалила она.
— И давно?
— Ну, с месяц назад, наверное, — захлопала она ресницами, и в ее больших голубых глазах снова мелькнула искорка испуга. — А почему вы об этом спросили?
— Да просто так, — пожала я плечами, — чтоб отвлечь вас от мрачных мыслей. Да не переживайте, Валя, все теперь будет в порядке. И очень хорошо, что вы решились все рассказать. Ведь рано или поздно это раскрылось бы.
— Ох, — облегченно вздохнула она, — будто камень с души свалился. Я ведь последнее время просто ни есть, ни спать не могла. Спасибо вам большое.
— За что?
— За то, что помогаете мне совесть очистить. Ну, так вы Михаила уже сегодня брать будете? — теперь ее голос был тверд.
— А он сейчас дома?
— Да, опять со смены отсыпается. И опять нетрезвый. Только он дверь вам не откроет. Он, когда после дежурства приходит, спит весь день до вечера как убитый. Ни к телефону, ни к двери не подойдет. Правильно говорят, что спит, как пожарник, — криво усмехнулась она.
— А вы когда с работы вернетесь?
— Я в шесть сегодня освобожусь. Вы хотите при мне его арестовать? — снова задрожала Сластникова.
— Ну, не взламывать же квартиру.
— Ладно. Пусть это при мне произойдет, я выдержу, — согласилась она. — Приходите к шести. Только показаний я при нем никаких не дам, сразу предупреждаю.
— Не волнуйтесь. Все будет как надо, — дружески похлопала я ее по руке, и мы распрощались.
Как только Валентина скрылась в больничных дверях, я выключила магнитофон и, взяв трубку сотового, набрала номер Миющенко, хотя и сомневалась, что застану его на месте. Но, к большому своему удивлению, услышала его голос.
— Миющенко слушает! — резко выпалил он.
— Интересно, что это вы, Анатолий, делаете в отделе? — не поздоровавшись, спросила я. — Вам же надо сейчас носиться как угорелому в поисках истины. Или вы уже все успели?
— У нас сейчас Клавдия из Покровска, — ответил он, понизив голос. — Показания дает. Я не могу говорить.
— Поняла. Тогда выйдите на улицу. Я через пять минут подъеду.
— Боюсь, не смогу, — уже громче произнес он.
— Это важно. Кажется, убийца найден, — сказала я и прервала связь.
Ровно через пять минут я была возле отдела, а еще через минуту из дверей выбежал Миющенко. Он лихо запрыгнул в машину и предложил отъехать подальше в целях конспирации.
— Только давайте побыстрее, дел по горло, — добавил он. — Благодаря вам у нас все кипит и бурлит.
— Что ж, простите за причиненные хлопоты, — не удержалась я от очередного укола в его адрес и, завернув за угол, притормозила.
— Короче так, Анатолий Несторович: орудие убийства принадлежит Михаилу Сластникову — мужу Валентины, лучшей подруги Галины Луговичной. Я ясно выражаюсь?
— Не совсем, — с сомнением посмотрел он на меня, сев вполоборота.
Я терпеливо объяснила еще раз и подробнее. Сработало — Миющенко просиял.
— Да вы что? И только вот так, вспомнив дату, вы вышли на след убийцы? — неподдельно восхитился он. — Вот это здорово!
— Минуточку, любезный, — остановила я его. — Вы, похоже, из моего рассказа не поняли главного. Скорее всего, убийца не Михаил. Как я догадываюсь, на орудии убийства никаких отпечатков пальцев не нашли?
— Да, не нашли. Но кто же тогда? — изумился Анатолий.
— Я больше чем уверена, что это сама Валентина.
— А где доказательства?
— Вот тут сложнее. Сарафан с ирисами — пока единственная улика против нее. Она мне сказала, что купила его на базаре. Подозрения в ее адрес у меня появились еще тогда, когда я думала о том, почему Михаил оставил на месте преступления свою бритву. А ложь про сарафанчик, рассказанная Валей, лишь подтвердила их. Очень уж много в этом деле явных подставок и подтасовок.
— А мотивы?
— Думаю, зависть и ревность. Не исключаю, что Сластникова влюблена в Рудольфа. Слишком рьяно защищает она его, даже не замечает, что засовывает в петлю собственную голову.
