Было уже за полдень, когда мы съехались снова.
– Ни черта не нашел, – печально сказал Игорь. – И у меня не лучше...
– Будем поворачивать оглобли? Хоть бы по разу стрельнуть! Ведь прямо из-под лодки вылетают!
– Тише. Я тебе стрельну!
Тут произошло неожиданное. Где-то в глубине камышей тявкнул щенок. Гейша поднялась с днища лодки, устремила глаза чуть влево от места, где стояли рядом наши лодки, и глухо зарычала.
– Чует что-то... – полушепотом сказал Игорь.
– Греби за мной! Только не стукни веслом!
Теперь для меня ориентиром была Гейшина голова. Вправо, влево, прямо... вправо... опять прямо.
Через десять минут мы снова съехались... Перед нами была отлично замаскированная резь, прокошенная в камышовых зарослях. Гейша, вся напряженная, как струна, дрожала.
Только бы не залаяла!
– Куш! Лежать!
Резь была очень длинной и в некоторых местах снова замаскированной камышовыми курешами.
Но вот лодки ткнулись о твердую землю. В Барабе такие клочки тверди на огромных озерах называют кочки, или грязи.
Посреди кочки стоял вместительный камышовый шалаш, а перед ним чуть дымились угли под таганком. Я заглянул в шалаш: лежанка с каким-то тряпьем, посуда на грубо сколоченном из жердей столике, двустволка в углу... И – ни души.
– Игорь! Отнеси ружье в камыш. Разряди! Гейша! Лежать!
Через несколько минут Игорь вернулся и с сияющей физиономией, указывая в камышовые заросли, зашептал:
– Нашел! Здесь! Идемте скорей!
Поодаль от шалаша на утоптанной площадке лежало интересное сооружение. Это был длиннющий, связанный из нескольких тычин шест, продетый в огромную рыбацкую ловушку «морду» и увенчанный долбленой тыквой. Тыква была выбелена известкой и раскрашена чернью, наподобие черепа... Белый саван мы разыскали на лежанке в шалаше.
Тайна урманского озера была открыта. Но почему же так странно ведет себя Гейша: подскуливает, явно нервничает и смотрит куда-то в сторону?
Я взял собаку на ремешок: «Шерш! Ищи!»
Гейша потянула. Это была новая резь, и тоже замаскированная, но проложенная уже по сухому. Стараясь не захрустеть камышинами и не чмокать по топкой земле сапогами, мы вскоре выбрались на вторую «кочку». Здесь стояли два больших шалаша. Из одного вышел толстый щенок, подошел к Гейше и стал с ней обнюхиваться. Гейша лизнула его язычком в мордочку, взглянув на меня, потянула к шалашу...
Из шалаша густой бас спросил с явным цыганским акцентом:
– Ты, што ли, Адам?
И перед нами предстал действительно цыган, донельзя заросший диким волосом, всклокоченный и зевающий. От цыгана разило самогоном, и он, очевидно, еще плохо соображал.
– А я думал – Адам приехал! – цыган еще раз зевнул, почесал живот под рубахой и совершенно обыденно спросил: – За товаром, што ли? А иде Адам-то?
– Отстал, за нами едет... Ну здорово, Рома!
Так уж повелось: раз цыган – значит Рома, Ромка... По-цыгански ром – муж, мужчина.
– А здорово, батенька! Ух, и заспался я! Ничего не слышал...
– Ну и правильно!.. Сейчас только и поспать! Ночью-то, наверное, некогда? А ну, повернись спиной! Да не бойся: дурить не будешь – все будет нормально...
Увидев направленный на себя наган, цыган опешил, но сознание действительности приходило к нему туго.
Много раз сталкиваясь с цыганами в оперативной работе, я всегда примечал: цыгане-одиночки не любят огнестрельного оружия. Зато ножи у них – будь здоров!
Красивый, отточенный, как бритва, в шагреневых с серебром ножнах, оказался и у этого.
– Садись, Рома! Побеседуем.
– Гепева, што ли? – он, наконец, стал соображать.
– Вроде, Рома... Вроде... – я обратил внимание на его землистое лицо. – Бежал из домзака?
– Бежал... Ково уж тут? А кому охота летом кичеванить?..
– «Скамеешник»? Конокрад?
Впрочем, это и без вопроса было ясно: на левой руке цыгана отсутствовали верхние фаланги четырех пальцев. Меченый...
– Значит, на Адама Ивановича батрачишь? Ну, идем, показывай свой товар.
Я держался уверенно, но еще сам решительно не понимал, о каком товаре может идти речь на этом глухом пятачке земли, среди озерных вод. Рыба, что ли? Может быть, Адам коптит и сбывает на сторону, скрываясь от глаз односельчан?
Но Игорь, уже обшаривший все со «смитвессоном» в руках, сказал подойдя:
– «Завод». Да какой еще! Вон, во втором шалаше...
– Побудь с ним... А ты, Ромка, смотри – без дури! Тебе сколько осталось сидеть-то?
– Девять месяцев.
– Ну и дурак, что сбежал... Отсидел бы – и по чистой!
– А и сам знаю, што дурак. Да вить лето, а?
Он снова зевнул.
– Ладно. Если поумнеешь, подумаем о тебе...
– А, может, под расписку? Ты сам посуди: без лета цыгану – что без жисти...
– Сказал: подумаю. Сиди пока.
– А может, лечь можно? Всю ноченьку гнал, одурел...
– Иди, ложись.
Спустя пять минут он захрапел.
Я начал подробный осмотр.
Это был прекрасно организованный самогонный «завод» на четыре котла. Даже жаль было при помощи охотничьего топорика превращать его в лом цветного металла.
Когда с «заводом» было покончено, встал вопрос: что делать дальше?
В воздухе одуряюще воняло спиртным... Игорь ткнул сапогом осколок разбитой нами четверти и указал на шалаш.
– Что с этим чертом делать?
– Пусть дрыхнет до вечера. Неси сюда с первого места котелок со щербой. Будем обедать.
После обеда, оценив обстановку и обстоятельства, я сказал Игорю:
– Скоро закат... Сделаем так: этого черта мы высадим, пока что, вон на том острове! – я показал на торчавший неподалеку из воды камышовый «курень». – Там твердо... Проверено, когда искал резь. Пусть покукует...
– А если уплывет?
– Плавающий цыган – небылица... А ты отправишься тем же путем на западный берег и начнешь охоту. Стреляй так, чтобы гром стоял! Бей и правую и виноватую! Когда стемнеет, разложи костер на высоком месте, чтобы было с берега от деревни видно. А в темноте – подгребай сюда.
Цыгана вывезли на островок и дали ему полушубок услужливо снабдившей нас Устиньи Сергеевны. Он тут же опорожнил косушку, незаметно от нас прихваченную из шалаша, закрылся полушубком и опять уснул.
Вечером мы с Гейшей тоскливо слушали пальбу Игоря. Вернулся он поздно и привез десятка два уток.
– Ну вот и часть твоего плана, Игорек.
– А сегодня четверг, а не воскресенье.
– Ничего. Стрелял в нерабочее время.
– Я успел еще на том месте, где костер, трех чирков сварить. Давайте покушаем?
– Давай покушаем, охотник.
Гейша привстала и повела головой в сторону озера...
– Куш! Лежать! Едет... Тихо!
Лодка Адама Ивановича неслышно выскользнула из рези и уткнулась в отмель... Лысый легонько свистнул.
– Ромка, черт! – вполголоса окликнул Адам Иванович.
Но вместо Ромки ответил я:
– Добрый вечер, хозяин!
Уже взошла луна, и мне было видно, как Адам Иванович бросился к шалашу. Я спокойно предупредил из зарослей камыша.
– Ружья там нет, – и, щелкнув курком нагана, миролюбиво добавил: – Не будем ссориться, Адам Иванович. Стоит ли из-за дерьма дружбу терять?
– Купили! – сокрушенно сказал лысый. – Кого купили? Только подумать – меня купили!..
– Револьвер у тебя есть? Лучше не шали... Подумай сам, тебе больше двух лет не дадут, а за вооруженное сопротивление – расстрел... Какой тебе расчет, фабрикант?
– Слышь... Заготовитель! – тоже миролюбиво ответил «фабрикант». – А может, все же сойдемся? А? По-хорошему?
– Клади револьвер на землю!
– То-то, что нету... Ромку-то вы хлопнули, чо ли?
– Жив. Спит...
– Вот сволота! Да уж хватит в прятки играть. Вылазь... заготовитель. Я – без дури... И впрямь – расчета нету.
– Ложись на землю лицом вниз!
Когда утром мы вернулись в деревню, на берегу моментально собралась толпа. Мужики почесывали затылки, плевали в размалеванную тыкву, ощупывали «морду» и белый халат сконфуженно и смущенно. Потом от толпы отделился Евстигней Матвеевич, подошел к скромно стоящему возле лодки Адаму Ивановичу и, широко размахнувшись, дал ему в ухо. Адам Иванович жалобно вскрикнул и плюхнулся в воду. А поднявшись, закричал на меня:
– Пошто вы безобразие допущаете?! Ответите!
Мужики сгрудились вокруг мокрого «фабриканта», сжав кулаки. Я пригрозил тюрьмой.
Цыган вдруг повернулся лицом к озеру, сложил обе ладони трубкой, нагнулся к урезу воды – и окрестность огласилась сперва диким хохотом, а затем великолепным воем старого, матерого волка.
В толпе ахнули и засмеялись.
– Под расписку бы, а? Гражданин начальник? А я не подведу: зимой сам на кичеван вернусь, – взмолился Ромка.
Пришел председатель. Прочитав мое настоящее удостоверение, восторженно чертыхнулся.
