Никаких признаков собаки там не было, но сверху послышался голос, что-то произнесший по-тайски.
— Здравствуйте, — сказала я. — Мистер Фицджеральд?
— Что вам нужно? — прорычал голос среди листвы.
— Это Лара Макклинток, — сказала я.
— И что?
— А то, что я звонила вам по телефону. Вы мистер Фицджеральд, так ведь?
— Полагаю, вы хотите подняться, — произнес голос.
— Если желаете, можете спуститься, — сказала я. С моей точки зрения это было бы предпочтительнее, те дни, когда я лазала по деревьям, давно миновали.
— Не желаю.
Раздался скрежет шестерен, и лестница, очень похожая на судовые сходни, возможно, то были именно они, спустилась ко мне и остановилась над землей на демонстрирующем негостеприимство уровне.
— Ну? — послышался голос, — Влезайте.
Я влезла и оказалась в зале, открытой со всех сторон воздуху, потолок представлял собой полог из листьев. Пол был из прекрасно отполированных тиковых досок. У верха лестницы увидела пару обуви и, вспомнив тайский обычай, разулась. Половицы под моими ступнями были замечательно гладкими. Там стоял обеденный стол, четыре стула из тика и раттана, бамбуковый диван с розовыми и оранжевыми хлопчатобумажными подушками, тиковый столик. Вид, столь прозаичный с земли, сменился на этой высоте красивой панорамой клонга. Я видела, как по нему проплыла длинная лодка, волнуя воду у берегов узкого канала. Даже запах был чудесным, пахло цветами и свежими древесными стружками.
Там был еще один домик для духа, еще недостроенный, части его валялись по всему полу. На столике стояли аккуратными рядами крохотные фигурки животных. Я наклонилась над ними полюбоваться тонким мастерством.
Мистера Фицджеральда, если это был он, нигде не было видно. Однако я сразу же поняла, что это не тот Роберт Фицджеральд, который писал портреты. На стенде стояло несколько картин. На мой взгляд, это была живопись, которую любопытно разглядывать в картинных галереях, но вряд ли захочешь иметь дома. Там была подспудная ожесточенность, которую я нашла выводящей из душевного равновесия. На некоторых картинах резкие красные полосы уродовали красивые таиландские пейзажи. На одной тайский дом словно бы истекал кровью. Особенно беспокоящей была картина с глядящей с дерева парой глаз. Из одного глаза торчал нож. Я определенно попала не туда.
Звук шагов возвестил о появлении человека лет пятидесяти с рыжеватыми усами и волосами. Очень худощавого и, более того, слишком молодого, чтобы написать портрет Хелен Форд. Он ничего не говорил, только смотрел на меня.
— Кажется, я попала не к тому Роберту Фицджеральду, — неуверенно сказала я. — Я искала портретиста, который значительно старше вас.
— Значит, действительно попали не туда.
— Не знаете, где можно найти этого человека?
— Нет.
— В таком случае, сожалею, что отняла у вас время.
— Я тоже.
До чего ж любезным был мистер Фицджеральд.
— В таком случае я пойду.
— В таком случае идите.
Я повернулась, собираясь уходить, и заметила, что неповрежденный глаз на картине с ножом смотрит на меня. И решила продолжить разговор.
— Кто написал это? — спросила я, указывая на полотно.
— Мой отец.
— Можно с ним поговорить?
— Для этого вам потребуется медиум, — ответил он.
— Что? — спросила я.
— Он умер, — сказал мистер Фицджеральд. — В позапрошлом году.
— Ваш отец писал портреты?
— Очень давно.
— У вас сохранились какие-нибудь?
— Нет.
— Имя Уильям Бошамп вам что-нибудь говорит?
— Ничего особенного.
— Это да или нет?
Он не ответил.
— Послушайте, Уильям Бошамп мой коллега. Он исчез несколько месяцев назад, я пытаюсь найти его. У него есть жена и дефективный ребенок, им нужно знать, где он.
— Я не могу вам помочь, — сказал Фицджеральд.
— Не можете или не хотите? — спросила я.
Он не ответил.
— Что ж, тогда пойду.
Фицджеральд продолжал молчать. Я снова пошла к лестнице, тут сквозь листву проник луч солнца и образовал красивые узоры на полу. Я остановилась, любуясь ими, и подумала, что предпочла бы этот дом на дереве жилищу Чайвонгов. Решила, что человек, который живет здесь, который вырезал из дерева эти чудесные домики и животных, не может быть таким плохим, как кажется.
— У вас здесь замечательный дом, — сказала я. — Рада, что получила возможность его увидеть. И резьба ваша великолепная. Теперь о собаке. Она у вас есть?
— Собака? — спросил он.
— Которой нужно беречься.
Уголки его губ чуть изогнулись в улыбке.
— Да. Но, как у большинства собак, ее лай страшнее укуса.
— В таком случае, — спросила я, — как насчет чая?
— Чая?
На его лице появилось недоуменное выражение.
— Чая. Сухих листиков, которые заливают кипятком, чтобы получить напиток коричневого цвета.
Фицджеральд помолчал, очевидно, сбитый с толку моим подходом.
— Шотландское сойдет, оно тоже коричневое? — произнес он наконец.
— Конечно.
— Тогда пойдемте.
Он повел меня в своеобразную прихожую с древесным стволом внутри и деревянными стенками снаружи. Эта часть дома в отличие от залы была со стенами и затянутыми сеткой окнами. Сверху она была открыта воздуху, но я видела, что там можно натянуть для защиты брезентовый тент. Там была крохотная кухонька с очень маленькими пропановыми холодильником и плитой и открытыми посудными полками. Подальше находились ванная — я не представляла, как она действует — и комната, судя по виду, служившая кабинетом и спальней. Там были электрические провода, протянутые от столба в сой, на кухонном столе лежал сотовый телефон.
— Вы живете здесь или работаете? — спросила я.
— И то, и другое, — ответил он, доставая бутылку и два стакана.
— Как вы нашли этот дом? Или сами построили?
— Это была отцовская мастерская, — ответил Фицджеральд. Я тщетно ждала каких-нибудь подробностей. Их не последовало. Мы пошли с выпивкой в залу и молча потягивали виски. Я решила сама не нарушать этого молчания.
— Вам нравятся картины моего отца? — спросил наконец Фицджеральд.
— Даже не знаю, как ответить, — неторопливо произнесла я. — Он был необычайно талантливым художником, но, пожалуй, нужно сказать, я нахожу их слишком будоражащими, чтобы наслаждаться ими. Что с ним сталось?
— Он умер. Я же вам сказал.
— Нет, я имела в виду, что превратило его из портретиста в человека, видящего такие ожесточенные образы?
— Я сам ломал над этим голову, — заговорил Фицджеральд. — Не знаю. Он был вполне успешным. Его работы есть во многих галереях. А вот я неудачник. Пытался стать художником — не один год — но не достиг отцовского уровня. Я храню все его кисти и материалы. Не могу расстаться с ними, но они ежедневно напоминают мне о моей непригодности.
— Этот домик для духа вырезали вы?
— Я. Да, кстати. — Фицджеральд подошел к краю и посмотрел вниз. — Просто проверял, — сказал он, возвратись. — Их нужно ставить так, чтобы на них никогда не падала тень дома. Я изучил все очень старательно перед тем, как найти ему место вчера, но, сами понимаете, с домом на дереве есть определенные сложности. Я не хочу обижать чаи. Они могут принести большие неприятности. Не думал, что домик для духа вам понравится. Кажется, вы, когда звонили, сказали, что у вас есть магазин?
— Домик очень красивый. Не думаю, что там, откуда я приехала, на них существует большой спрос, но ваша резьба просто замечательная. Я могла бы…
— Не нужно говорить этого, — сказал он. — Это не имеет значения. Садитесь. Допивайте виски.
— Я все думаю о шахматных фигурах, — сказала я. — Когда смотрю на вашу работу. На ряды животных, колесниц и прочего. Мой муж Роб — он полицейский — любит играть в шахматы. Как думаете, смогли бы вы сделать набор фигур в тайском стиле?
— Наверно, смогу, — сказал Фицджеральд. И с минут молчал. Потом сказал наконец: — Слоны. Я могу вырезать слонов вместо коней. Возьму дерево разных цветов, красное и черное. Да, смогу. Говорите, вы хотели бы иметь такой набор?
— Да, — ответила я. — И не один. Несколько моих покупателей играют в шахматы, другие оценят красоту фигур, хоть и не играют. Подумайте над моим предложением.
— До этого вы задали много вопросов, но я не представляю, как вам помочь, — сказал он.
— Я разыскиваю Уильяма Бошампа. У него есть по крайней мере два портрета, написанных вашим отцом.
— Три, — сказал Фицджеральд.
— Три чего?
— Бошамп купил три портрета отцовской кисти. Все, что у меня было. Во всяком случае, все портреты. То, что осталось от других его работ, находится здесь. Много его картин есть в галереях, как я, кажется, уже говорил.
— Значит, вы знали Уилла Бошампа, — сказала я.
