— Значит, вы знали Уилла Бошампа, — сказала я.
— Собственно говоря, нет, — сказал Фицджеральд. — Он лишь появился, купил несколько полотен и ушел.
— И вы не представляете, где он может сейчас находиться?
— Ни сейчас, ни в другое время, — ответил мой собеседник. — Бошамп заплатил наличными, ничего больше мне знать о нем было не нужно. Он дал свою визитную карточку. Могу поискать ее. По-моему, у него был антикварный магазин.
— «Антикварный магазин Ферфилда» на Силом-роуд, — сказала я.
— Да, вроде бы.
— Знаете, кто был изображен на портретах?
— На двух. Отец скрупулезно вел регистрацию. На одном — шотландец по имени Камерон Макферсон. На другом — его брат Дункан. Оба состоятельные торговцы, поселились в Таиланде после войны. Я навел справки.
— А третий? Знаете, кто та женщина на третьем холсте?
— Вы знаете?
— Знаю.
— Скажете мне? — спросил Фицджеральд.
У меня возникло искушение быть такой же скрытной, как он, но я смягчилась.
— Хелен Форд.
— Хмм, — промычал он.
— Знаете, кто она?
— Нет.
Я поколебалась, сказать ли ему, что его отец написал портрет жестокой убийцы, но решила не говорить.
— Я должен бы.
— Что должны бы?
— Знать, кто она. Странное дело. Мне пришлось согласиться с ним.
— Видите ли, — заговорил Фицджеральд, — судя по всему, отец был очень организованным. Я его почти не знал. Он и мать развелись, когда я был еще маленьким, и она увезла меня в Англию. До его смерти я не возвращался сюда. Но понятно, почему он был замечательным портретистом. Он работал и работал над портретами, пока не передавал сущность человека, не только внешний облик. Жаль, я лишен его таланта. Мне гены художника не передались.
— Но резьба у вас замечательная. Я никогда не видела ничего подобного.
Фицджеральд-младший явно страдал сильным комплексом неполноценности. Я сочла, сама не знаю отчего, что должна постоянно напоминать ему о его таланте. Он казался очень уязвимым, и я не могла противиться желанию относиться к нему по-матерински.
— Благодарю вас. Я веду к тому, должен признать, довольно долго, что отец вел очень тщательную регистрацию. Но я не смог найти ничего, указывающего, кто эта женщина. Пойдемте, покажу.
Он повел меня в комнату, которая выглядела одновременно спальней и кабинетом.
— Отец, мать и я жили, очевидно, в большом старом доме. Я не помню его совершенно. Был совсем малышом, когда мать увезла меня в Англию. Но отец проводил здесь почти все дни, иногда и ночи, — заговорил Фицджеральд. — Тут он работал. Установил мольберт в зале и там писал. Мать говорила, что поначалу многие приходили позировать. А здесь он хранил все записи. Сами видите, что я имел в виду, говоря, что он был очень организованным.
Он указал на довольно примитивный тиковый письменный стол с выдвижными ящиками и выдвинул один. Там были ряды разлинованных карточек с фамилиями, расположенных в алфавитном порядке, и, как я поняла впоследствии, с условной окраской по датам.
— На оборотной стороне портрета была дата «январь сорок девятого года». Я просмотрел все карточки сорок девятого, пятидесятого и за несколько лет раньше, — сказал Фицджеральд. — Теперь, когда вы назвали мне имя, поищу его. Видите, — сказал он через минуту, — никакой Хелен Форд.
— Поищите фамилию Чайвонг, — сказала я. — Просто для проверки.
— Чайвонг, — произнес Фицджеральд, перебирая карточки. — Да, вот они. Два портрета, один Таксина и Вирата Чайвонгов. Написан в сорок восьмом году. На другом портрете Саратвади и пятилетний Сомпом. Этот написан в сорок девятом.
Он протянул мне карточки.
— Я видела оба портрета. Они висят у Чайвонгов в гостиной. Стало быть, система вашего отца действует. Я обратила внимание, что ваш отец записывал на карточках и размеры портретов. Можете припомнить, какой величины был портрет Хелен Форд?
— Думаю, дюймов двадцать на тридцать.
— Как, по-вашему, Уилл Бошамп нашел вас?
— Это было нетрудно. Я давал рекламное объявление в «Бангкок пост». Бошамп казался приятным человеком. Дело было года два назад, вскоре после того, как я сюда приехал. Он пришел посмотреть на портреты потому что, по его словам, открывал магазин и заинтересовался, чем я могу располагать. Взял три портрета. Я смог сказать ему, кто изображен на двух, но не знал фамилии женщины. Бошамп сказал, что этот портрет ему очень нравится, видимо, он оставит его себе и попытается выяснить, кто она. Мне бы не следовало продавать ее портрет. Это одно из лучших полотен моего отца. Я почти не знал его и помню очень смутно. Он несколько раз приходил по воскресеньям, и только. В этих нескольких случаях, когда проводил время с ним, я находил его неприятным человеком. Это я к тому, что у меня не было сентиментальной привязанности к его работам. Однако теперь мне кажется, что я мало запросил. Вы и Бошамп — не единственные, кто интересуется этим портретом.
— А кто еще?
— Не уверен, что следует говорить, — сказал Фицджеральд.
— Я знаю, что им интересовалась Татьяна Такер. Она делает документальный фильм.
— Татьяна? Верно. Довольно привлекательная молодая женщина.
— Кто-нибудь еще интересовался?
— Да. Два раза звонил один мужчина, он не представился в отличие от вас, но описал портрет довольно точно. И приходила одна привлекательная тайка, тоже искала Бошампа и этот портрет. Вот только имени ее не помню.
— Вы мне очень помогли, — сказала я.
— Не представляю, чем, — ответил Фицджеральд. — Мне почти нечего вам сказать. Правда, у меня пока не было возможности заглянуть в отцовские дневники. Это вон те красивые тома в кожаных переплетах на полке: в каждом дневники за один год, много страниц аккуратного, убористого почерка. Отец вел их с сорок пятого по сорок девятый, потом перестал, но снова принялся вести примерно в шестидесятом году. Я думал, что там может быть что-то о том, кто эта женщина, но, знаете, после того как продал портрет, не видел в выяснении этого особого смысла. Правда, мне было любопытно, не был ли отец влюблен в нее. Не знаю, как отнесся бы к этому, поскольку она не моя мать, но портрет был очень красивым. Как-то трогал меня. Теперь, зная ее имя, посмотрю, не найдется ли какой-нибудь ключ. Скажите, как можно связаться с вами.
— Вы очень щедро потратили на меня время, — сказала я, записывая номер телефона в отеле. — Я прямо-таки завидую вашему дому, он мне очень понравился. Спасибо за виски и за то, что показали его.
— Благодарю, — сказал Фицджеральд. — Если хотите, приходите еще. Я помогу вам спуститься.
— Еще одно, — сказала я. — Вы говорите, что ваш отец передавал на портрете сущность человека. Каково ваше впечатление о сущности Хелен Форд?
— Интересный вопрос. Что сказать? — Он ненадолго задумался. — Дерзкая. Лучшего слова подобрать не могу.
* * *
Я спустилась с дерева, несколько удрученная своим визитом. Мне снова удалось узнать очень мало, кроме того, что Роберт Фицджеральд-младщий живет в тени своего талантливого отца, которого почти не знал. Я недоумевала, зачем он вернулся в Бангкок и, более того, решил жить в мастерской человека, которому так мучительно завидовал. Вряд ли я или кто-нибудь еще могли сказать ему что-то такое, от чего он почувствует себя равным отцу.
«Не завидует ли Чат, — вдруг подумала я, — своему отцу, весьма успешному бизнесмену?» Я знала Чата как молодого человека, с которым приятно общаться, почтительно относящегося к Дженнифер, мне и Робу. По словам Дженнифер, он был серьезным, спокойным, слегка важничающим, но решительным, с очень твердым сознанием того, что хорошо и что плохо. Завидует ли он успеху отца? И вырастет ли Толстушка с ощущением неполноценности, потому что ее мать — само совершенство?
И как в конце концов Натали будет управляться с дочерью, которая никогда не станет взрослой? Эта мысль привела меня к самому удручающему факту. Несмотря на все свои усилия, я нисколько не приблизилась к отысканию отца Кэтлин.
Когда я вернулась в отель, меня ждало еще одно сообщение на автоответчике от Дженнифер:
«Видимо, мы возвращаемся в Бангкок. Насколько понимаю, эта поездка была неудачной, хотя никто этого не говорит. До завтра».
Наши попытки сломить Чиангмай и Сеттатирата оказались неудачными, но это было пустяком в сравнении с тем, что последовало.
Я хорошо помню тот роковой день, когда все в моей жизни переменилось. Хотя окончился он ужасно, ранние его часы я вспоминаю с удовольствием как свое последнее беззаботное время.
В тот день, когда мы ждали возвращения короля, я повел Йот Фа и его братишку Си Сина посмотреть королевских слонов в загоне. Слоны — великолепные животные. Я всегда любил их. Свет в тот день был очень ясным. На горизонте темнели грозовые тучи, но нам сияло солнце.
