— Пупулечка, — жалобно протянула стриптизерка, — я вся горю, разве не видишь? Отвези поскорее в постельку.
Безумные очи светились, как два красных фонаря. С трудом Шумахер сбросил эротическую одурь.
— Поскучай немного, киса, сейчас вернусь.
— Куда ты?
— Если честно, то отлить.
— Не вздумай кончить, пупсик. Сама тебя всосу до донышка.
Животная похоть, сочащаяся с ее языка и изо всех пор, возбуждала Шумахера, словно электрошокер, и он опять заколебался, но быстро взял себя в руки. Поставил у туалета одного из двух телохранителей, которых привез с собой, закрылся в кабинке и по мобильной трубке набрал номер босса.
Плешак отозвался сразу, будто ждал.
— Гуляешь, Жорик? Ну-ну… Штаны не пропей.
Голос хмурый и юмор солдафонский. Господи, как же Шумахер устал от этой публики! Ничего, терпеть осталось недолго.
— У меня сюрпризик, босс. Не возражаешь, подскачу ненадолго?
— Чего стряслось?
— Саввушка, у тебя же сегодня банный день?
— Допустим… Помыться хочешь?
— Массажистку привезу. Знатная деваха. Пальчики оближешь. От сердца отрываю.
— На часы смотрел? Ночь на дворе.
— Так она для ночи и заряжена. Аж дымится.
Плешак почмокал губищами в трубку.
— Чего-то, Жорик, много крутишь в последнее время. Гляди, себя не запутай.
Неприкрытая угроза (и не первая) убедила Шумахера, что он поступает правильно, очень правильно.
— Ты не прав, Саввушка, — заметил с обидой. — Если кто-то про меня поет, это от зависти. Отлично знаю, кому это выгодно.
Плешак недоверчиво хмыкнул.
— Ладно, подгребай. Я в Валентиновке. Адрес знаешь.
— Минут через сорок буду. Чего-нибудь прихватить с собой?
По-хамски не ответив, Плешак вырубил связь.
Раздраженный, Шумахер вышел из кабинки — и увидел нечто такое, что разом его протрезвило. От писсуаров на него пялилась рослая, поросшая шерстью обезьяна, облаченная в серые брюки и кожаную куртку. То есть, разумеется, это была не обезьяна, а человек, но сходство поразительное. Вплоть до злобных свинцовых глазок, отливающих алым угольным пеплом. Совершенно неуместно Шумахер припомнил старый анекдот про пьяного грузина, который встретил в парке негра. Грузин в изумлении: «Вай, обезьяна!» — на что негр возмущенно: «Я не обезьяна. Я студент из Сенегала, учусь в Университете дружбы народов!» — Грузин еще больше удивился: «Вай, говорящая!»
В голову пришла паническая мысль: неужто Савва, подонок, опередил? Повел взглядом вдоль стен, прикидывая, сумеет ли проскочить мимо обезьяны, и приметил две ноги, обутые в каучуковые ботинки американской пехоты, с тупыми носками, задранными вверх. Он узнал ботинки, принадлежащие Шалиму Юсупову, оставленному на посту телохранителю.
— Деньги давай, — сказала обезьяна низким, утробным басом. — Давай деньги!
Шумахер молча достал вместительное портмоне: денег там было немного — тысяча с небольшим в долларах и сколько-то в рублях. Кинул грабителю, отвлек внимание — и попытался проскользнуть к выходу, но обезьяна оказалась чрезвычайно проворной. Поймала портмоне и одновременно ухватила Шумахера за плечо и, раскрутив, отбросила назад к кабинке.
— Не шали, приятель, — прогундосила с укоризной. — Ты уже свое отбегал.
— Как отбегал? — возмутился казначей. — Ты хоть знаешь, кого грабишь?
— Кого? — заинтересовался волосатик, сверкнув алыми, нечеловеческими глазками.
— Про Савву Плешака, надеюсь, слышал?
— Нет.
— Скоро услышишь. Я его правая рука.
— Твой Плешак — он кто?
Корин действительно не мог уразуметь, кого заловил. По виду вроде интеллигент — чернявый, говорливый, — но чересчур шустрый. Страха нет в глазах. Настоящий интеллигент давно бы обкакался от страха. Они на расправу жидкие. Корина мучила жажда. Но если это интеллигент, кровь у него отравленная, пить нельзя.
— Это его район, Плешака, — объяснил Шумахер. — А ты, парень, похоже, залетный. Лучше бери бабки и убирайся, пока я добрый.
— А-а, — обрадовался Корин. — Так ты бандит? А раньше кем был? В прежние времена?
У Шумахера разом заныли все зубы, но врожденная доблесть ему не изменила и он сохранил присутствие духа. Внутренний компьютер бойко просчитывал варианты. Это, конечно, псих. Или снежный человек. Но откуда в Москве снежный человек? Нет, это псих, сбежавший из клиники. Главное, не раздражать. С психом всегда можно поладить, если поддакивать во всем. Но и тут важно не переборщить. У Шумахера был большой опыт обращения с шизами. В банде их полно, включая Савву. У них начинается припадок в двух случаях: если противоречат или, напротив, слишком поспешно соглашаются. Правда, этот какой-то особенный псих, первобытный. Возможно, жертва неудачного медицинского эксперимента. Черт знает что творится нынче в больницах, особенно в тех, которые поставляют за бугор донорские органы.
— Послушайте… э-э… господин грабитель. — Шумахер заговорил елейным тенорком. — Вы, как я понял, испытываете затруднение в деньгах. Те, что я дал, вряд ли вас устроят. Почему бы не поехать ко мне домой? Сколько вам нужно? Пятьдесят тысяч? Сто? Извольте. Ссужу. Для такого смельчака не жалко.
— Хитрый, да?
Шумахер готов был поклясться, что нащупал верную нотку. Участки кожи вокруг носа и на лбу, где не было шерсти, у обезьяны порозовели. Шумахер расценил это как признак довольства.
— И потом, — уже увереннее продолжал он, — я мог бы познакомить вас с Плешаком. Полагаю, вы ему понравитесь. Возможно, он предложит хорошую работу. Фирма нуждается в отчаянных, крепких парнях. Будешь купаться в зелени.
Корин с грустью определил: все-таки интеллигент, тварь! Прикидывается бандюком, но на самом деле — интеллигент. Двуличный и желеобразный. Пересчитал купюры в портмоне — о-о, на первый раз больше, чем надо.
— Поди-ка сюда, Плешак, — поманил волосатым пальцем.
С приятной улыбкой Шумахер осторожно приблизился. И лишь в последнее мгновение, словно озаренный вспышкой молнии, постиг, что это смерть. Ноги оторвались от пола, и он хрястнулся мордой о кафельную плитку. Корин наступил ему пяткой на позвоночник и одним резким движением рук, как гайку из резьбы, вывернул башку из грудной клетки. Шумахер не почувствовал боли, лишь тоненько екнуло сердце и на затылок, почудилось, просыпался с неба золотой, сверкающий поток.
Следователь Гурамов устроил ей очную ставку с Олегом. Перед тем Аня провела более трех суток в камере-одиночке, но не в тюрьме, а почему-то в районном УВД. За это время она приспособилась к новому положению и похудела килограмм на пять. Самой тяжелой была первая ночь: деревянный топчан, тарелка пшенной каши и кружка кипятка с несколькими чаинками на ужин — и полная неизвестность. У нее отобрали даже сигареты. Вдобавок с интервалом в два-три часа ее навещали два сильно поддатых милиционера. Только начинала задремывать, свернувшись в клубок, как громыхал железный засов, открывалась дверь и врывались дюжие мужики в форме. Они не причинили ей зла, приглядывались, цокали языками, обменивались многозначительными фразами, типа: «Неплохо бы на закуску, а, Сень?» — «Не-е, вдруг гнилая, Вань!» — и исчезали. Один раз она взмолилась: «Ребятки, чем пугать, угостили бы сигареткой!»
Менты загоготали, и тот, который Сень, отдал свой чинарик: «На, докури!» Она взяла, докурила, ничего.
Пыталась молиться, не помогло. Костя Бакатин с дыркой во лбу стоял перед глазами. Ей не выпутаться, нечего и думать. Сперва предстоит чистилище в виде так называемого предварительного следствия, а потом… Суд в России, как и в советские времена, остался самым гуманным и справедливым в мире. За два убийства им с Олегом дадут пожизненное заключение, потому что, как она слышала краем уха, на смертную казнь по распоряжению Запада наложен мораторий. По-видимому, жизнь кончилась, хотя недавно ей казалось, что она и не начиналась.
Наутро ее, невыспавшуюся, растрепанную, неумытую, отвели на второй этаж в кабинет, где ждал следователь. На сей раз Дмитрий Антонович был настроен иронически и его короткие рыжие усики смешно топорщились. Но ей было не до смеха.
— Что-то вы со своим боссом разбушевались, — укорил со слюдяным блеском в кошачьих глазах. — Напрасно не послушалась моего совета, Анна Григорьевна. Написала бы признание по англичанину, может, не пришлось бы мочить соучастника.
Аня жалобно моргала, она понимала: оправдываться бессмысленно. Как, перед кем оправдаешься, если на тебя наехал грузовик?
— Неужто и дальше будешь упорствовать?
— Я никого не убивала. — Аня сама почувствовала, какой это детский лепет.
Гурамов угостил ее сигаретой, дал прикурить. Все как в кино. Потом вежливо, корректно объяснил, что ждет ее в том случае, если чистосердечно даст показания, а также наоборот, если, неумно защищая подельщика, будет изображать невинную дурочку.
