От жалости к себе отвлек Старыгина неожиданный звонок мобильного телефона. Звонила Лидия, чтобы узнать, как продвигаются поиски. Старыгин хотел было рассказать ей про Владимира Синдерюхина, но решил раньше времени не обнадеживать женщину и промолчал. Они условились созвониться и, возможно, встретиться вечером. Погода отличная, в городе белые ночи…
Лидия засмеялась – низко, воркующе, и у Дмитрия Алексеевича мигом вылетели из головы неприятные мысли о тщете всего земного.
Почетный строитель Байкало-Амурской магистрали, почетный колхозник, почетный зверолов и моряк каботажного плавания, лауреат нескольких малоизвестных премий, художник-портретист Владимир Синдерюхин проживал на самом верхнем, седьмом, этаже мрачного здания из красного кирпича, расположенного в унылом промышленном районе рядом с Обводным каналом. На двери подъезда не было не только домофона, но даже самого обычного кодового замка.
Перед самым подъездом валялся в луже здоровенный пьяный мужик.
У Старыгина мелькнула было мысль, что это и есть художник Синдерюхин, но мысль эта не выдержала проверки практикой, поскольку из двери дома выкатилась крепкая боевая женщина, которая при виде пьяного всплеснула руками и воскликнула:
– Григорий, где ж ты так нажрался? Я же тебя только в булочную послала!
Григорий в ответ удовлетворенно булькнул и перевернулся на другой бок.
Старыгин обошел его и протиснулся в подъезд.
Как и следовало ожидать, лифта в этом доме тоже не было.
Подъем на седьмой этаж без лифта – это один из наиболее экстремальных видов спорта, доступных рядовому жителю современного мегаполиса. В нем удачно сочетаются серьезные физические нагрузки и многочисленные опасности, поджидающие пешехода на каждой лестничной площадке, – от бросающихся под ноги кошек до падающих с верхнего этажа кусков штукатурки.
Все эти факты имели место при восхождении. Старыгин тысячу раз давал себе слово заняться спортом или хотя бы регулярно делать зарядку по утрам. Примерно этаже на четвертом он почувствовал необходимость облокотиться на перила, но тут же оставил эту мысль, потому что перила были настолько грязными, что невозможно было взяться за них без содрогания.
После пятого этажа Дмитрий Алексеевич задал себе прямой вопрос: что он, приличный цивилизованный и очень занятой человек делает на этой грязной лестнице? Честный ответ звучал бы так: он служит на побегушках у малознакомой дамы, он пытается отыскать какого-то неизвестного художника, которого, возможно, уже и на свете нет. Или никогда не было, учитывая аварию и несомненные проблемы с психикой у мадам Лидии Грин. Или миссис.
Однако для честного ответа Дмитрий Алексеевич еще не созрел. Он убедил себя, что носится по городу не ради прекрасных меняющих цвет глаз Лидии, а ради той самой картины, над которой работает.
На шестом этаже пришло второе дыхание, и он с новыми силами устремился наверх.
Через четверть часа Старыгин завершил восхождение, остановился перед дверью, обитой прожженным в нескольких местах дерматином, и нажал на кнопку звонка.
Ничего не произошло, то есть из-за двери не донеслось ни звука.
Старыгин проследил за отходящим от звонка проводом и увидел, что провод оборван. Стучать в обитую дерматином дверь – дело неблагодарное, но ничего другого не оставалось. Дмитрий Алексеевич примерился, чтобы как следует жахнуть по двери кулаком, но тут увидел прислоненную к стене ржавую железяку. Видимо, кто-то из гостей или сам хозяин притащил ее сюда с ближайшей свалки, чтобы упростить процесс проникновения в квартиру.
Старыгин поднял железяку и как следует шарахнул по двери.
Гулкий удар разнесся по лестничной клетке, и почти сразу из-за двери донесся хриплый голос:
– Иду уже, иду!..
Вслед за этим послышались неуверенные шаги, брякнул засов, дверь открылась, и перед Старыгиным возникла опухшая физиономия почетного зверолова каботажного плавания.
Физиономия была покрыта трехдневной щетиной, какую теперь специально отращивают следящие за модой представители творческих профессий. Правда, Синдерюхин достиг этого эффекта непреднамеренно, и он совершенно не выглядел человеком, следящим за модой. Он выглядел человеком спившимся, опустившимся и полностью утратившим человеческое достоинство.
– Ну что, Серафима, вернулась? – проговорил он, уставившись на гостя мутным взглядом. – То-то же! А то, видишь ли, ушла… далеко не уйдешь! Без Синдерюхина долго не проживешь! Недели не прошло, как обратно притащилась!
Тут до него дошло, что перед ним стоит вовсе не блудная Серафима, а какой-то незнакомый субъект мужского пола, и почетный сталевар-надомник удивленно проговорил:
– А ты, мужик, откуда взялся? Ты вообще кто? Ты Серафиму мою не видел? Ушла, понимаешь, сразу после Нового года в магазин и не возвращается!
На улице стоял июнь, поэтому на возвращение Серафимы не следовало очень уж рассчитывать.
Старыгин оглядел Синдерюхина с ног до головы, от резиновых галош на босу ногу и мятых, вытянутых на коленях тренировочных штанов до засаленной бескозырки почетного моряка, и понял, что получить от него информацию будет непросто.
Однако он не собирался отступать, потому что помнил ужасный подъем по лестнице, поэтому выработал новую линию поведения.
– Вы – знаменитый художник Владимир Синдерюхин? – проговорил он с почтением.
– Вспомнили! – оживился тот. – Знаменитый, значит? Слышала, Серафима, я знаменитый!
Тут он вспомнил, что Серафима давно и надежно отсутствует, и погрустнел.
– Ладно, мужик, пойдем в мою… эту… творческую мастерскую! – Он развернулся и побрел в глубину квартиры. На полпути он потерял одну галошу, как Золушка туфельку, но спохватился и вернулся за ней, подпрыгивая на одной ноге.
Старыгин последовал за Синдерюхиным по захламленному коридору и вошел в мастерскую.
Стены мастерской были увешаны портретами металлургов и железнодорожников, строителей и колхозников, моряков торгового и рыболовецкого флота. Представители всех этих героических профессий были изображены как будто по трафарету – одинаковые жизнерадостные лица, на которых читалась непреклонная решимость, несгибаемое мужество и устремленность в светлое будущее. Различались они только цветом глаз и волос. Ну и одеждой, разумеется, по которой только и можно было отличить моряка от зверолова.
– Я-то в советские времена был – о! – проговорил Синдерюхин, гордо озирая плоды своего многолетнего труда. – Со мной лично товарищ Сталеваров за руку здоровался, председатель Союза. «На тебя, – говорил, – Синдерюхин, всегда можно положиться! Ты хоть и пьешь, но дело свое знаешь, и всегда создаешь портреты современников в правильном реалистическом ключе! Не то что эти авангардисты и… как их… абстракционисты!»
Выдав эту тираду, Синдерюхин повернулся к гостю и спросил:
– А ты, друг, из какого СМИ?
– Из какого чего? – переспросил Старыгин.
– Ну, из какой газеты? Или ты с этого… с телевидения? Но тогда с тобой должен быть оператор…
– А, да, я из газеты… из газеты «Современное искусство», – быстро выдумал Старыгин, почувствовав, что его собеседник, несмотря на опустившийся вид, не утратил связи с реальностью, и держаться с ним нужно осторожнее.
– Не слышал такой… – пробормотал Синдерюхин. – Наверное, новая какая-то… значит, вспомнили настоящего художника? Решили восстановить историческую справедливость? То-то! Жаль, Серафимы сейчас нету, в магазин вышла после Нового года… посмотрела бы, как меня ценят и уважают! Так что тебя, друг, интересует? Мои творческие планы или этапы большого пути? Я ведь такого могу порассказать – закачаешься! Помню, в восемьдесят шестом году приехали мы с ребятами в зверосовхоз «Белый клык», а там как раз сбежал соболь-людоед… натурально, администрация в панике – что делать? Как спасать личный состав и материальные ценности? И тут мы с Юркой Щупоголовым вышли вперед и говорим: литр спирта – и мы вашего людоеда голыми руками возьмем!
– И что – взяли? – поинтересовался Старыгин.
– Нет, у них, понимаешь, спирта не хватило… а то еще случай был – прибыли мы с мужиками на рыболовецкий сейнер «Мучительный», вышли в море – а тут как раз шторм сорок с половиной баллов… натурально, капитан в панике, у боцмана морская болезнь…
– Извините, Владимир! – перебил Старыгин художника. – Вообще-то главный редактор газеты поручил мне поговорить с вами на другую тему. Нам стало известно, что вы стояли у истоков отечественного авангардного искусства, в частности – сюрреализма…
– У истоков? – перебил его Синдерюхин. – У истоков – стоял. Стоять у истоков – это мое творческое кредо. Только с этим авангардизмом и сюрреализмом я никогда и ничего не имел. Мне лично Марксэн Виссарионович, председатель Союза, так говорил: «На тебя, Владимир, всегда можно положиться, потому что ты всегда стоишь у истоков, но никогда не имеешь ничего лишнего. Особенно с этим авангардизмом и сюрреализмом».
