16
Указатель на пересечении горных дорог был разрисован под мишень, изрешеченную пулями метких стрелков. От нее отходили четыре белых стрелы. Одна указывала в ту сторону, откуда я приехал, на Эройо-Бич. Другая указывала вперед на Белла-сити. Еще одна тоже указывала вперед, на Игле-Лукаут. Четвертая смотрела влево, на Скай-Роут. Пятый указатель направления, сделанный не в виде стрелки, вел туда, где в воздухе парил ястреб. Было солнечное раннее утро.
Я вернулся за руль своей машины и свернул на Скай-Роут. Эта была извилистая дорога из гравия, опоясывающая горный склон. Слева от меня гора обрывалась в каньон, в котором там и сям пестрели крыши случайных домов. Вдали за каньоном виднелась поверхность моря, сглаженная расстоянием и окаймленная белым изгибом Эройо-Бич.
Я миновал несколько сельских почтовых ящиков на столбах у въездов на крутые дороги. Почтовый ящик номер 2712, с надписью "Высокие холмы, Н. Уилдинг", находился на лысой красной глыбе. Дорога к Уилдингу спускалась к расчищенной площадке почти на самом дне каньона. Маленький каменный дом крепко сидел между большими дубами и площадкой.
По двору бегали цыплята породы бантам. Старая охотничья собака недоверчиво посмотрела на меня, недовольно тявкнула и подняла одну бровь, но не выбежала к машине. Я поставил машину на тормоза и вышел. Собака апатично зарычала на меня, не двигаясь с места. Старая курица подбежала ко мне, кудахтая и хлопая крыльями, но в последний момент свернула к деревьям. Где-то внизу, в зарослях каньона, ребятишки испускали воинственные индейские кличи.
Человек, вышедший из каменного дома, вполне мог сойти за индейца. На нем были грязные парусиновые шорты и сандалии, а все остальное было обнажено и почти почернело от солнца. Прямые черные волосы с седыми прожилками свисали ему на уши.
- Хелло, - сказал он, исполняя молчаливую увертюру на своих ребрах, похожих на стиральную доску. - Разве не отличный денек? Надеюсь, вы обратили внимание на характер освещения. Оно совершенно особенное. Уистлер мог бы передать его на полотне, а я - нет.
- Мистер Уилдинг?
- Конечно.
Он протянул запачканную краской руку.
- Рад вас видеть. Рад видеть кого угодно и что угодно. Вам когда-нибудь приходило в голову, что свет создает ландшафт, так что в некотором смысле мир создан дневным светом? Я так считаю.
- Я никогда об этом не думал.
- Так подумайте, - искренне посоветовал он. - Свет создает ландшафт из древнего черного хаоса. Мы, художники, реагируем на него. Сегодня утром я не могу ступить и шагу, не чувствуя того, что чувствовал сам бог на второй день творения. Или это был третий? Но это, собственно, не имеет значения. Сам я утратил связь со временем. Я живу в чистом пространстве.
- Моя фамилия Арчер, - успел я сказать, прежде чем утонул в шквале слов. - Две недели назад...
- Извините, я был невежлив. Я так редко вижу людей, что становлюсь настоящим граммофоном, когда встречаюсь с ними. Арчер, вы сказали? Вы, случайно, не родились под знаком созвездия Стрельца? Было бы забавно, если это так.
- Мое имя Сагитариус [Арчер - стрелок (англ.), Сигитариус - стрелец (лат.)], и это очень любопытно. Даже более любопытно, чем вы можете себе представить.
Уилдинг издал высокий громкий звук, подобно смеющийся птице имитацию человеческой радости. Гулкое эхо его смеха было возвращено голосами ребятишек из зарослей.
- Но, помимо всего прочего, кто вы? - спросил он. - Входите и выпейте чашку чая. Я только что заварил.
- Я детектив.
- Работаете по делу Синглентона?
- Да.
- О!
Он не стал повторять приглашения к чаю.
- Я уже рассказал все, что знал и не могу сообщить вам ничего нового.
- Я работаю один. С остальными я не беседовал и не знаю, что им известно и о чем они думают. У меня создалось впечатление, что он мертв.
- Чарльз мертв?
Удивление или иное чувство пробилось сквозь дубленую кожу его лица и оставило его нахмуренным.
- Это было бы зря. Ему только двадцать девять. Почему вы считаете, что он мертв, мистер Арчер?
- По аналогии. Вчера была убита женщина, и вероятно потому, что она знала, что с ним случилось.
- Блондинка? Ее убили?
- Цветная женщина.
Я рассказал ему о Люси.
Он по индейскому обычаю сел на корточки и, опершись локтем левой руки на голое колено, стал рисовать указательным пальцем на земле. Он изобразил подобие гроба и в нем застывшее длинное лицо, немного похожее на его собственное. К нам подошел петух и остановился, наклонив голову.
Уилдинг выпрямился и, прикрыв глаза, указал на рисунок.
- Это символ вашей работы в самой грубой форме. Иногда я спрашиваю себя, не изменила ли моя матушка отцу с индейцем из племени навахо.
Он стер ногой рисунок, продолжая беспрерывно говорить:
- Художник извлекает из событий образы. А что делают другие люди, мистер Арчер? Страдают от них?
- Думаю, ваш друг Синглентон именно так и делал. Насколько мне известно, он ведь был вашим другом?
- Конечно. Я знал его, когда он был еще школьником. Одно время я преподавал в Эройо-Бич, до того, как мои картины стали покупать. И сюда он приезжал каждое лето, в течение почти десяти лет. Отсюда виден его дом.
Он указал на северную часть каньона. В километре отсюда, неподалеку от начала каньона, среди дубов сумрачно поблескивало приземистое строение из коричневых просмоленных бревен.
- Я сам помогал ему строить дом, летом 1941 года. В нем только одна комната, но Чарльз всегда называл ее студией. Он вернулся после первого курса в Гарварде с намерением стать поэтом. Обстановка в доме матери, в Хилл, сковывала его. И мать, и ее дом - не знаю, знакомы ли они вам закостенели в традициях, совсем не в тех традициях, которые способны разбудить воображение поэта. Чарльз приезжал сюда, чтобы убежать от этого. Он называл каньон юдолью своих духовных поисков.
- Мне бы хотелось взглянуть на его дом.
- Я поеду с вами.
Уилдинг живо двинулся к моей машине, я пошел за ним. Мы выбрались на малой скорости на песчаную дорогу, поднимавшуюся по склону каньона и вскоре подъехали к почтовому ящику с фамилией Синглентон. Я снова свернул на дорогу, спускавшуюся по склону. Неподалеку в естественной котловине между горными отрогами стоял рубленный дом. Остановившись перед ним и выйдя из машины, я увидел, что дверь опечатана.
- Вы не сказали мне, что дом опечатан, - обратился я к Уилдингу. Разве шериф подозревает насильственную смерть?
- Об этом он не сообщал мне, - сухо ответил художник. - Когда я рассказал ему о выстреле, который слышал, он, видимо, не принял это всерьез.
- О выстреле?
- Прошу прощения, я думал, что вы знаете. В субботу ночью я услышал с этой стороны звук выстрела. В период охотничьего сезона здесь часто слышны выстрелы, и я не придал этому значения. Во время допроса на прошлой неделе, я, конечно, упомянул об этом. После этого, надеюсь, здесь все обследовали, но ни пули, ни чего-либо конкретного не нашли.
- Если она засела в Синглентоне, то вполне понятно, почему ее не нашли.
- Помилуй боже, - сказал художник. - Вы действительно полагаете, что Чарльза застрелили в его собственном домике?
- Власти, должно быть, тоже решили, что здесь что-то произошло, иначе они бы не стали здесь рыться. Что вы еще слышали в ту субботнюю ночь?
- Ничего, абсолютно ничего. Только короткий хлопок выстрела около одиннадцати. Мимо проехало несколько машин, но на шоссе движение всегда позднее.
Уилдинг подошел к большому окну, расположенному симметрично с дверью в передней стене домика. Он встал на цыпочки и заглянул в глубину комнаты сквозь просветы в коричневых монашеских шторах. Я заглянул через его плечо и увидел квадратную светлую комнату, обставленную с примитивным комфортом вещами из полированного дерева и меди и изделиями ручной вязки. Казалось, все было в порядке, все на своих местах. Над камином с медной дверцей, напротив окна, красивый молодой человек, написанный маслом, смотрел из побеленной деревянной рамы поверх наших голов вдаль, на залитый солнечным светом каньон.
- Это Чарльз, - сказал Уилдинг шепотом, будто юноша на картине мог его услышать. - Я сам написал его и подарил ему. Он был вылитый юный Шелли, когда ему было двадцать лет. Теперь этого уже нет. Чарльз потерял свою воздушность во время войны, когда началась история с этой женщиной. А может быть, причиной была и сама война. У меня, полагаю, врожденная предубежденность против женщин. Я убежденный холостяк.
- Это та самая блондинка, о которой вы упомянули?
- Разве я упомянул? Я не собирался этого делать.
Он повернулся и положил коричневую руку мне на плечо.
- Послушайте, старина, вы один из сыщиков старой леди? Если так, то я не хочу больше говорить. Я, естественно рассказал обо всем шерифу.
- Все, что вы мне скажете, останется между нами.
Его яркие черные глаза исследовали мое лицо, двигаясь по нему медленно, как жуки.
