— Дееспособный малый.
Михаил хмыкнул, но продолжил писать:
«…с участием судебно-медицинского эксперта — врача Фролова Д.С. произвел осмотр трупа и места происшествия.
Осмотром установлено: труп мужчины находится в комнате 22 кв. м. Лежит на диване, слева от входа против балконной двери на спине. Голова лицом повернута влево, к стене. Обе руки вытянуты вдоль туловища. Ноги вытянуты. На трупе трикотажная майка белого цвета…»
— Гляньте-ка! — Завадский присел на корточки. К нему подошел эксперт и тоже присел. Из-под тумбочки они вытащили пачку сигарет «Мальборо». — Ничего себе! Огарков — и «Мальборо»! Ну, — повернулся он к двум полуживым кроликам на стульях, — что курил покойный?
— «Бэломоркэнал», — прохрипел Лазарь Моисеевич.
— Стоп! — Завадский ринулся из квартиры.
— Вы куда? — спросил его в спину Михаил, но капитан даже не обернулся. Смолянинов прикинул на глаз расстояние и записал:
«В двух метрах справа от трупа под тумбочкой для постельного белья обнаружена пачка сигарет «Мальборо».
Эксперт пинцетом осторожно открыл пачку:
— В коробке находятся три сигареты «Мальборо». Здесь же три окурка от вышеупомянутых сигарет, один из них выкурен на одну треть, две другие целиком. И зачем он сюда их складывал?
— А как фантики от конфет. Записано. Что еще?
— На стуле рядом с кроватью половина стакана с прозрачной жидкостью. — Эксперт в перчатках взял стакан и понюхал. — Без запаха, возможно, с водой, и упаковка с лекарством, на этикетке надпись: «Антимицин». Упаковка кассетная. В кассете в наличии восемь таблеток. Две ячейки пустые…
Вернулся Завадский, наклонился к уху следователя и зашептал:
— Мокрухтин курил «Мальборо». Только «Мальборо».
Смолянинов догадался, куда бегал капитан. К Зинаиде Ивановне. Она-то уж привычки Мокрухтина знала досконально.
— Дмитрий Сергеевич, — обратился он к врачу, — приступим?
Тот как ждал приглашения: вытянув впереди себя руки в резиновых перчатках, эксперт пошевелил пальцами — и перед понятыми поплыла комната. Даже древесный спирт не помог.
В вестибюле особняка в кресле перед помещением охраны вновь сидел георгиевский кавалер и редким гребнем расчесывал белую бороду.
Евгения вошла и остановилась от неожиданности. Неужели кто-то из представителей власти почтит их сегодня своим вниманием? Вчера Барсуков не заикался об этом. Значит, маловероятно. О подобных визитах бывает известно заранее.
Дед встал, отложил гребень, склонил седую голову в приветствии и по-военному четко и громко сказал:
— Здравия желаю, Евгения Юрьевна!
— Рада вас видеть, Матвей Иванович, — откликнулась Евгения. — Вы только на сегодня?
— На неделю, а там — в зависимости от диспозиции.
«Что-то случилось!» — пронеслось в ее голове. Пока поднималась на четвертый этаж, перебирала в уме возможные варианты, а перебрав, пришла к заключению, что раз заменили все смены охранников, то дело в них самих. Восемь человек одновременно плохо работать не могут. Дело тут не в работе. Нет, в работе! Находясь на работе, они видели что-то такое, что видеть не должны. Все восемь видели? Может, и не все. А убрали всех. Очень серьезно.
Позвонить она не успела, как металлическая дверь в офис начала открываться.
«Георгиевский кавалер предупредил, — промелькнуло в сознании Евгении. — Его просил Барсуков. Раз ее ждут — проблемы у них».
Таечка молотила по клавишам компьютера и только кивком показала на кабинет президента.
Евгения постучала.
Барсуков открыл сам, секретарше бросил:
— Нас нет. — И дверь за Евгенией закрылась.
Она стояла и глядела на «Черный квадрат» Малевича: все правильно — никаких гостей. Барсуков наедине со своими думами, раз даже не предложил ей сесть, что тоже было нехорошим признаком. Евгения не стала ждать, когда шеф очухается, и направилась к креслу.
— Мокрухтина убили, — прозвучало ей в спину.
Евгения застыла. Барсуков подошел к ней и, заискивающе глядя в глаза, спросил:
— Ты, надеюсь, не думаешь, что убил я?
— Нет, не думаю, — мгновенно ответила Евгения, и Барсуков несколько успокоился, завернул за стол и плюхнулся в кресло.
Отдельные элементы мозаики начинали складываться, Евгении не хватало лишь деталей для полной картины.
— Как вы узнали?
Барсуков ответил без обиняков:
— По своим каналам. Мне позвонил человек, который должен был организовать нашу встречу, и сообщил, что все отменяется. Я так понял, он не знает, что встреча состоялась без его участия. Мокрухтин, видать, решил действовать сам. Я совсем не ожидал, что он придет с деньгами. Чистая импровизация с его стороны. Ну а кто ж от денег откажется? Теперь не знаю, как быть?
— А что вас, собственно, волнует? Судьба Мокрухтина?
— Да черт с ним, с Мокрухтиным! — взвился Барсуков. — Мокрухтин не сам по себе. Ты уверена, что это его деньги? Правильно головой мотаешь — не уверена.
— А чьи? — поинтересовалась Евгения.
Вопрос остался без ответа. Маленькие карие глазки сузились еще больше и впились в молодую женщину. Страх читался в них, животный страх.
— Если деньги не его — вернем, — невозмутимо сказала Евгения, и улыбка едва-едва тронула ее губы.
Барсуков поразился спокойствию своего директора. Ни один мускул не дрогнул на женском лице. Неужели не боится? Он всю ночь не спал и жене спать не давал. А ей хоть бы хны! Не осознает опасности? Такое невозможно. Вообще он заметил, как она изменилась за последнее время. Он и раньше ее не всегда понимал, а сейчас совсем не понимает. Все осталось прежним: лицо, глаза, улыбка, манера говорить. И все изменилось. Изменилось выражение лица. Проскальзывает другое, незнакомое ему. Моментами ребенок исчезает, и на его месте появляется кто-то, кого Барсуков не знает.
Ему до сих пор казалось, что это он вылепил из вчерашней студентки с лицом ангела человека, как он его понимает. Но на него в данный момент смотрел не ангел, не человек, а нечто запредельное. И это нечто не боялось ни его, ни Мокрухтина, ни тех, кто за ним стоит.
«Какая женщина! — восхитился Барсуков. — Плевать она на всех хотела! В том числе и на меня. И не потому, что неадекватно оценивает ситуацию, а потому, что перешагнет — и дальше пойдет. Мне кажется, я ее боюсь!»
Вдруг зеленые глаза потеплели, в них заплясали солнечные блики, и Барсуков решил: «Показалось».
— Вы не пустили деньги в оборот? — перед ним была прежняя Евгения.
— Нет! Как чувствовал. Только конвертировал. В депозитарии Банка развития столицы лежат.
— Тогда какие проблемы, Сергей Павлович?
Барсуков раздумывал и барабанил толстыми пальцами по брюху, как по барабану: бум, бум, бум-бум, бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум. Шопен. Похоронный марш. Думы невеселые.
— Знаешь, как они рассуждают: кто шляпку спер, тот и старушку кокнул.
«Нет, Сергей Павлович, в тех кругах, из которых вышел господин Мокрухтин, так не говорят! Про Бернарда Шоу не слышали, о сленге английских кокни понятия не имеют, по телевизору смотрят лишь порно и боевики. Знакомо им совсем другое слово: замочить!»
— А вы не ждите, когда на вас выйдут, — сказала Евгения. — По своим каналам отыщите хозяина денег.
Шеф молчал, и молчание его было красноречивее всяких слов.
«Вот где камень преткновения, — поняла Евгения. — Боится, что засветится. Или не хочет отдавать? Надеется, что проскочит. Дурак! Не ожидала. Мало сам подставляется, так еще и меня подставляет».
— А зачем охранников сменили?
— Вдруг следствие заинтересуется — где он был перед убийством? И выйдут на наш след.
«Уже заинтересовалось, Сергей Павлович, уже заинтересовалось. Но дед в ливрее — это неплохо, совсем неплохо. Мокрухтина он знать не знает, слышать о таком не слышал».
— Да, вы правы. Георгиевский кавалер его не видел, — согласилась Евгения. — Еще какие-нибудь неприятности?
— Да вроде, кроме грядущего солнечного затмения, никаких.
— Тогда пора подумать о канамицине. Толстолобик наверняка успокоился по поводу поиска адресата его лекарства. А нам нечего тянуть. Сроки на исходе.
— Ты права. — Барсуков потянулся к записной книжке.
На память он не помнил ни одного номера. Книжку открыл — ничего не видит. Очки забыл. Полез в карман пиджака. В кармане нет. Оглядел массивный стол под дуб. Перед ним груда бумаг. Начал руками шарить под листочками. Наткнулся. Водрузил на нос, нашел в книжке номер и указательным пальцем, который был больше кнопки, начал нажимать цифры.
С первого раза набрать нужный номер у шефа никогда не получалось. Пальцы были слишком толстыми. Он нажимал не одну кнопку, а две зараз. Номера высвечивались на экране даже не десятизначные. Иногда экрана не хватало. Президенту надоело мучиться, он взял карандаш и только им смог правильно набрать номер.
