Человек был очень высок и широк в плечах. Я вспомнила сегодняшнего здоровяка на дороге, который продырявил колесо Косте Мигунову. По телосложению — примерно он. Но как движется! Неужели не только горбоносый Павел, но и другие люди Мандарина прошли спецподготовку? Почему же в таком случае сегодня там, на трассе, они так легко дали себя обезоружить?
В этот момент я пропустила сильнейший прямой удар в грудь, от которого у меня на некоторое время сбилось дыхание. На ногах я, к сожалению, не устояла, но упала так, как учили в «Сигме», — то есть с возможностью через мгновение встать и нанести ответный удар.
— Оф-фца!.. — прошипел мой противник, и в его голосе я услышала не столько ярость, сколько досаду. — Опять все перепутал… Кутузов…
Я не успела ответить на оскорбление и понять, что значила вторая половина фразы, потому что последние слова он произнес уже в полете, когда, как тигр — очень уместное сравнение! — прыгнул на меня.
Я перехватила мощные руки своего врага, и мы рухнули на пол, причем наконец-то мне удалось оказаться наверху, и я нанесла свой самый удачный за последнюю четверть минуты удар. У противника вырвался невольный стон, но в следующую секунду я попала в такие тиски, что…
Последний раз я испытывала такие ощущения, когда на меня во время учений в лагере «Сигмы» рухнуло спиленное дерево, которое придавило мне шею. В тот раз меня спасло только то, что я сумела подставить под ствол руку, да еще то, что боковые ветви спружинили от земли. Конечно, к моему счастью, дерево было довольно молодое. Но когда вообще-то тебе на голову неожиданно со всей дури падает дерево, то тут за глаза хватит и новогодней елочки.
В этот раз «нежные» объятия разомкнул внезапно вспыхнувший верхний свет и голос Федора Николаевича, срывающийся, изумленный:
— Эт-то что за… кретинизм?
Я зажмурила было от яркого света глаза, но через секунду инстинкт самосохранения поспешно распахнул их. И я узнала человека, с которым вступила в такую яростную борьбу, что почти проиграла.
Это был Чернов.
Сложно описать мои чувства, когда я вдруг обнаружила, что человек, в схватке с которым я едва не лишилась пары ребер, оказался не кем иным, как Егором Егоровичем Черновым, с которым мы, кажется, вполне полноценно взаимодействовали сегодня днем. Однако тут же перед глазами встало лицо Чернова — другое, то, несколько часов назад, когда он говорил о побеге Павла из фуры. Затем мне вспомнились его бегающие глаза там, у клеток с тиграми, когда пойманный бандит так кстати лишился чувств, а в голосе Чернова прозвучало вполне осознанное, хотя и скрываемое удовлетворение.
Да и слишком уж хорош этот тип для простого уборщика клеток. А как он двигается, при всей его массе…
Я угрюмо поднялась на ноги и, не глядя ни на окаменевшего Федора Николаевича, таращившего свои полусонные вежды, ни на Чернова, произнесла:
— И что же, простите, вы искали в сумке директора? А, господин Чернов?
Гигант нерешительно покосился на Федора Николаевича. Я проводила этот взгляд своим собственным, а потом проговорила:
— Вот видите, господин Нуньес-Гарсиа, он же — Лаптев, я была права, когда говорила, что вы недоговариваете. Что же вы от меня скрыли, дорогой работодатель? По тому, как смотрит на вас Чернов, вы с ним заодно. К чему все это? И знаете что? В свете последних событий наше дальнейшее сотрудничество представляется мне бессмысленным. По крайней мере, до той поры, пока вы не соблаговолите расставить точки над i. Вы ведь с самого начала были удивительно неконкретны, говорили о малосущественных вещах и словно не знали, что вы можете мне сообщить вообще. И деньги заплатили как-то… дуриком, что ли, не понимая, за что платите. Федор Николаевич, я не думаю, что для вас лучше скрывать от меня самое важное. К примеру: что искал в вашей сумке Чернов?
— Федор Николаич… — протянул последний. — Я же говорил, что…
— Что ты говорил, Егор Егорович? Что не нужно играть в партизанскую молчанку, так? Ну что мне все из вас клещами вытягивать приходится?! — воскликнула я, швыряя пистолет на подушку. — Такое впечатление, будто не вас пришлось сегодня защищать от этих романтиков с большой дороги во главе с носатым Павлом!
Федор Николаевич потерянно сидел на кровати. Сейчас на нем, естественно, не было очков, и он уже не напоминал Жака Паганеля, а походил на потертую, осунувшуюся стареющую лошадь. Чернов посмотрел на него, плюнул и, порывшись в сумке директора тарасовского цирка уже при свете, вынул оттуда несессер и раскрыл его. Сверкнули ампулы.
— Вот что я искал, — глухо произнес он.
— Что это? — спросила я.
— Препараты для зверей.
— Для тигров, что ли?
— Да.
— А что за препараты?
— Они специфические, узкопрофильные, — уныло сказал директор с кровати, — названия все равно вам ничего не скажут. В общем, эти препараты действуют на желудок и кишечник тигров. Одно средство закрепляет, второе — прослабляет. Эффект, как говорил один мой знакомый — правда, покойник, — просто вулканический.
— А знакомый… покойник, — я голосом выделила последнее слово, — случайно, не Леня ли Павлов?
— Случайно — да.
— Нет, вы рассказывайте, рассказывайте, что я из вас опять клещами-то тяну! — возмутилась я.
— Хорошо! — Федор Николаевич хлопнул себя по колену узкой ладонью. — Идет. Я вам расскажу что знаю, но предупреждаю, что знаю я не так много, чтобы до конца все расставить по своим местам.
Я отозвалась уже более примирительным тоном:
— Да вы лучше говорите, а не новые ребусы загадывайте. Мне ребусов и без того хватает. Если Чернов пробирается сюда среди ночи, роется в сумке, а потом едва не сравнивает меня с поверхностью пола, то дело точно нечисто. Я вас внимательно слушаю.
— Евгения Максимовна, все дело в том, что я ни в чем не виноват. — Таким замечательным манером директор цирка Федор Николаевич Нуньес-Гарсиа, он же Лаптев, начал свою оправдательную речь. — Я с самого начала был против, но… кто меня спрашивает…
— Против чего?
— Когда я год назад вступил на должность директора нашего цирка, то был искренне горд, что мне удалось взойти на столь высокий и ответственный пост. У меня были какие-то мечты, иллюзии, черт побери! Как в том анекдоте, где мужик все потерял, жена ушла, дети послали на хрен, квартиру описали, машину разбил… Пришел он в лес вешаться, а навстречу ему Баба-яга. «Куда шагаешь, добрый молодец?» — «Повеситься хочу!» — «А что, все так плохо?» — «Да хуже некуда!» И рассказал ей, что к чему. Баба-яга тогда говорит: «Пособлю я твоему горю, верну жену, имущество, счастье в личной жизни, но за это займемся-ка мы с тобой любовью». Мужик согласился. После всего говорит: «А как там насчет пособить моему горю?» Баба-яга, довольно прихорашиваясь, спрашивает: «Мужик, сколько тебе лет-то?» — «Сорок пять». — «Эх ты, дурак, такой большой, а все в сказки веришь!» Вот и я такой же… — проговорил Федор Николаевич.
— Вы опять не в ту степь… Ну что уж вы, в самом деле!
— Да-да. Так вот, занял я должность, на которой до меня был Тлисов. Вы о нем знаете. Я тогда не входил в детали, почему его уволили, слышал только, что была какая-то нехорошая история с порчей циркового имущества, злоупотреблениями и все такое. Ну вот, Тлисова сняли, меня назначили. Так вот, в один прекрасный день приходит ко мне покойный Павлов, да не один, а с неким Кабаргиным, бывшим работником цирка, я его помню…
— Опа! — вырвалось у меня.
— И Кабаргин ласково так говорит: «Федор Николаевич, голубчик, есть о чем базар потереть». Речь у него уже такая выработалась — уголовная.
— Да Кабаргин всегда говорил, как зычара, — отозвался Чернов. — Еще когда в цирке работал. Я ж эту скотину хорошо помню.
— Так вот, Кабаргин говорит: придется нам сотрудничать. Старый директор безвременно ушел в отставку, с ним уже каши не сваришь, поэтому теперь со мной у него связаны грандиозные планы. И начинает объяснять. Черт знает что! — воскликнул Нуньес-Гарсиа, врезав кулаком по подушке. — Я и не думал, что можно дойти до таких изощрений. Словом, когда мне все изложили, у меня волосы на голове дыбом встали. Оказывается, старый директор, Тлисов то есть, был самым что ни на есть контрабандистом и наркоторговцем. Конечно, не самостоятельно, а в тесной спайке с Кабаргиным и его хозяином Трояновым. Хитро все придумали, черти! А идея была Кабаргина, он все-таки бывший дрессировщик. Словом, они удачно воспользовались тем, что цирк гастролирует по всему миру. Павлов, опытнейший дрессировщик, перед самым отправлением ловко заставлял тигров проглатывать резервуары с наркотой или другие вещи. Понимаете? Потом бедному зверю вводили препарат, «закрепляющий»… ну, вы понимаете. Чтобы, не дай бог, тигр раньше времени не… м-м-м… А по месту реализации — за границей или в Москве — животное получало препарат с действием прямо противоположным, и его буквально наизнанку выворачивало. Скоты! Я говорю о Кабаргине, Павлове и Троянове, а не о тиграх, конечно. Теперь становилось понятно, почему Тлисов любил выбирать туры в среднеазиатские страны — там можно было легко отовариться крупной и дешевой партией наркотиков. Кстати, они не только наркотики так провозили.
