– А если с батюшкой побеседовать? Пусть он уговорит Конюхова явку с повинной написать, угрожая геенной огненной. Как вы думаете, согласится тот на это?
– Вряд ли! Прошка всю жизнь безбожником прожил! – покачал головой Иван Трофимович.
– А за обезболивающее? – подумав, спросила я и сама же уверенно ответила: – Да! За это Конюхов все, что угодно, напишет и подпишет!
– А вот это, на мой взгляд, куда надежнее, чем душеспасительные беседы отца Геннадия, – одобрительно кивнул участковый.
Я достала телефон и набрала номер Базарова.
– Виктор Евгеньевич! – сказала я, когда он мне ответил. – Я напала на след!
– Слава богу! – воскликнул он.
– Но, чтобы получить необходимые сведения, мне нужны три упаковки самого сильного обезболивающего и шприцы к ним, – тут же охладила я его пыл.
– Сделаю! – тут же с готовностью заявил он. – Когда надо?
– Немедленно! Я сейчас в деревне Вязовка Тарасовского района, так что отправьте с этим сюда какого-нибудь парнишку, а я его буду у участкового ждать.
– Считайте, что он уже в пути! – сказал Базаров и отключился.
– Ну вот! – удовлетворенно сказала я. – Полдела сделано. Где-то через час он точно будет здесь у вас, а я пока в церковь схожу. Попробую еще и вашего священника в союзники завербовать. Так что надолго не прощаюсь.
– Оперативно вы, однако! – удивленно покачал головой Иван Трофимович.
– Так меня еще куча дел в городе ждет, – объяснила я и усмехнулась: – Вот и приходится крутиться!
Оставив Поленова и дальше удивляться, я пошла в церковь, откуда меня какая-то богомольная старушка проводила до дома священника отца Геннадия. Поздоровавшись с батюшкой, моим ровесником, я сказала:
– Отец Геннадий, мне очень нужна ваша помощь в одном богоугодном деле.
– Воистину богоугодном, дочь моя? – спросил он.
– Воистину! – кивнула я. – Дело в том, что много лет назад в этой деревне был убит один парень, Мелентий Жадов. Вину за это возвели на человека, совершенно к этому не причастного. До суда дело не дошло – на несчастный случай списали, но его с тех пор шантажируют несовершенным убийством, и пора положить этому конец, тем более что известен настоящий убийца – это Прохор Конюхов, которому, как я поняла, жить осталось недолго.
– На все божья воля, дочь моя, – наставительно сказал батюшка, а потом с интересом спросил: – Но в чем же ты видишь мою миссию?
– В том, чтобы лиходей покаялся в содеянном и явился в милицию с повинной, – ответила я. – По-моему, это дело самое богоугодное!
– Служение мое в том и состоит, дочь моя, – сказал отец Геннадий и грустно добавил: – Имел я беседы неоднократные с рабом божьим Прохором по просьбе жены его, но закоренел он в безверии своем и не боится наказания божьего. Даже исповедаться не пожелал.
– Мне уже сказали, что он безбожник, – подтвердила я. – Но я к вам по другому вопросу: в свидетели, батюшка, пойдете?
– Не понимаю тебя, дочь моя! – с интересом уставился на меня отец Геннадий.
– Я в том смысле, что не согласитесь ли вы поприсутствовать, когда я сегодня этого раба божьего на явку с повинной колоть буду?
– Дело церкви всемерно способствовать торжеству справедливости, – охотно отозвался батюшка, и даже глаза у него загорелись. – Когда приходить?
– У вас сотовый есть? – спросила я.
– Вестимо, есть! – уже с азартом ответил он и продиктовал мне номер.
– Я вам позвоню, – пообещала я и, спросив, как пройти в школу, отправилась туда, чтобы посмотреть на первую любовь Дроздова.
Стенд «Наши медалисты» висел недалеко от входа. Я сфотографировала на камеру мобильного телефона портрет Дарьи Михайловны Морозовой, очень красивой девушки с неприятным презрительным взглядом, и вернулась к участковому.
– Ну вот! – сказала я. – Получила благословение, и теперь мое дело уже совсем правое!
– Думаете, расколете, Татьяна Александровна? – спросил Поленов.
– На раз-два такта! – уверенно ответила я. – Так что, как только посыльный приедет, мы берем письменные принадлежности, и вперед! И еще Жадовых бы надо привести – их же сына, в конце концов, тогда убили!
– Будут! – твердо пообещал он. – А пока не попить ли нам чайку? Или вы только кофе признаете?
Вряд ли здесь найдется хороший кофе, – подумала я и согласилась выпить чаю.
– С коньячком? – спросил участковый.
– Во-первых, это подарок, так что вы лучше себя и близких побалуйте, а во-вторых, я за рулем, – отказалась я, а Поленов не стал настаивать.
Мы с ним неспешно пили чай под сушки с маком, и он выспрашивал меня о последних городских новостях, когда на улице просигналила машина. Я вышла во двор и увидела уже знакомого мне по театру парня. Он меня тоже узнал и сказал, протягивая газетный сверток:
– Вот! Это вам Виктор Евгеньевич велел передать!
Я надорвала газету и увидела три упаковки ампул и перетянутый резинкой блок одноразовых шприцов.
– С какой же скоростью ты гнал? – удивилась я.
– Так Виктор Евгеньевич сказал «мухой»! Вот я и полетел, – он помахал руками.
– Понизили тебя, значит, за ту историю в театре? – спросила я.
– Хорошо, что не выгнали, – буркнул он. – Я вам здесь еще нужен?
– Нет! Езжай! Только больше так не гони, – попросила я.
– Так теперь уже не надо! – ответил он, сел в машину и уехал.
Я вернулась к Ивану Трофимовичу и показала ему сверток.
– Ну теперь уж Конюхов никуда не денется! – уверенно сказала я и позвонила священнику. – Отец Геннадий! Если вы не передумали, то встречаемся прямо сейчас около дома Конюховых.
– Уже иду! – заверил он меня.
Отключив телефон, я спросила Ивана Трофимовича:
– А Жадовы знают?
– Я им уже позвонил, пока вы на улице разговаривали, – старик-то сотовым разжился, – объяснил он. – Так что они будут!
– А вы с видеокамерой обращаться умеете? – поинтересовалась я, доставая из сумки камеру.
– Да у сына такая же, – сказал он. – Как-нибудь разберусь!
– Тогда вы будете снимать, а я писать! – предложила я.
– А вы сумеете? – усомнился Поленов.
– Я бывший следователь прокуратуры. Как-нибудь разберусь! – усмехнулась я.
– Ну, тогда держите, – сказал он, протягивая мне лист бумаги. – Давайте я вам сейчас на Прошку все установочные данные дам, чтобы вам потом на это не отвлекаться.
Я согласилась и написала под его диктовку шапку: фамилию, имя, отчество, год и место рождения и все прочее. Когда закончила, Иван Трофимович поднялся и, надевая фуражку, предложил:
– Ну, тогда вперед!
Пока мы шли к дому Конюховых, за нами начали понемногу увязываться любопытствующие, так что подошли мы уже целой толпой.
– Это Жадовы? – тихонько спросила я, кивая в сторону двух стариков около ворот: на толстого, багрового, неприятного мужчину с настороженно бегающими глазами и увешанную золотом бабу в давно вышедшем из моды, но некогда супердефицитном полиэстре.
– Они! – подтвердил участковый.
А по улице между тем, пыля рясой, уже бодро двигался к нам отец Геннадий. Он подошел, оглядел собравшихся и предложил:
– Ну, что? С богом?
– Пошли! – скомандовала я.
Мы, то есть я, батюшка и Иван Трофимович, который жестом пригласил Жадовых следовать за нами, вошли во двор, а потом и в дом, где были открыты все окна.
– Мир дому сему! – торжественно сказал отец Геннадий, и к нему тут же кинулась невысокая, очень худая женщина неопределенного возраста.
Батюшка благословил ее, а я тем временем огляделась: вокруг были грязь и запустение – ясно, что одной женщине с таким больным на руках за всем не уследить. В комнате на кровати, опираясь на подушки, чтобы было повыше, полулежал Прохор. Глаза его лихорадочно горели, губы были искусаны в кровь. Сам он больше походил на труп, чем на человека.
– Зачем пожаловали? Полюбоваться? – прохрипел Прохор.
– По делу! – сухо ответила я.
– У меня теперь одно дело – помереть поскорее и Стешу от мучений избавить, – ответил он.
– Умереть можно по-разному, – сказала я. – Можно от боли в голос орать, а можно и безболезненно. Тебе как больше нравится? – спросила я и показала ему пакет с упаковками лекарства.
Стеша быстро подскочила ко мне, посмотрела название и, воскликнув:
– Благодетельница ты наша! Век за тебя буду бога молить! – рухнула передо мной на колени.
– Погоди, Стеша! Не унижайся! – сказал Прохор жене, а меня спросил: – Чего взамен потребуешь? С нас теперь и взять-то нечего!
– На твоей совести, Конюхов, две жизни, – сказала я. – Мелентия Жадова, которого ты в драке убил, и Михаила Морозова, на которого вину свалил, судьбу ему исковеркав. Тебе, сам знаешь, уже недолго осталось, так облегчи совесть! Здесь вот и участковый, и батюшка, давай оформим явку с повинной?
