- Послушай меня, - сказала она. - Я не верю, что твой полковник погиб. Он даже не ранен, я точно знаю.
- Откуда ты можешь знать? - спросила Валентина. - Нет, Сандра, на этот раз я не ошибаюсь. Мое сердце подсказывает, что с ним что-то случилось. Я уверена в этом. А это сражение под Москвой - от какого числа газета?
- От двадцатого сентября. Неужели ты не видишь, что она недельной давности - сражение уже было давным-давно! Валентина, полмиллиона человек сражалось на стороне Франции - ну почему твой полковник должен быть одним из тридцати тысяч?
- Не знаю, - сказала Валентина. Она сложила газету и уронила ее на пол. - Не знаю, где и как это произошло. До этого времени я боялась за него, но не была уверена. А теперь уверена. Оставь меня одну, Сандра. Ну пожалуйста.
- Хорошо. - Сестра поднялась. Она стояла и смотрела на Валентину. - Это все так нелепо, малышка. Я тебе это уже говорила и не стану повторять сейчас. Если он погиб, то пройдет несколько месяцев, может быть, даже год или больше, прежде чем ты сможешь узнать это наверняка. Неужели до тех пор ты так и будешь сидеть и горевать, а ведь жизнь проходит! Я ничего не могу поделать с тобой. И видит Бог, я ничего не могу сделать для тебя. Могу только оставить тебя одну, если ты этого хочешь.
Валентина сидела в одиночестве до самой темноты. Она не плакала и не шевелилась; уверенность в том, что Де Шавель убит или смертельно ранен, была слишком велика, чтобы она могла позволить себе найти облегчение в слезах. За последние три месяца донесения не менялись: армия Наполеона все дальше и дальше продвигается в глубь России без серьезных стычек с противником. Болезни и постоянные набеги казаков стоили французам огромных потерь. Русские поджигали свои собственные города и деревни, отравляли воду и уничтожали урожай, чтобы ни один колосок, ни одна травинка, ни один кусочек свежего мяса не достались захватчикам.
Даже из той скудной информации, которая до них доходила и которая подавалась в благоприятном для Франции свете, было очевидно, что кампания Наполеона проходит далеко не так, как планировалось. Валентину не очень волновал исход войны, но каждая стычка с противником представляла собой угрозу для человека, которого она любила, любой слух о случаях дизентерии или тифа среди французских войск рисовал в ее воображении страдающего от тяжелой болезни и умирающего Де Шавеля. Бездеятельная жизнь в Чартаце была для нее мучительна, дни, тянувшиеся медленно и спокойно, просто сводили ее с ума; все то, что она так раньше любила - длинные пешие и верховые прогулки, вышивание и чтение, общение с сестрой, теперь ничего для нее не значили. Она вела пустую, бессмысленную жизнь в то время, как все вокруг кипело и бурлило, а Де Шавель сражался на войне и, возможно, уже падал, сраженный русской пулей, пока она сидела здесь в безопасности и безделии.
По крайней мере, до сих пор не было крупных боев, но вот тридцать тысяч пали под Смоленском, а когда писалось это сообщение, французская и русская армии стояли лицом к лицу перед решающей битвой за Москву.
Но теперь уже все позади. Мертвые лежат непохороненные на поле боя, победа или поражение решены, а она так ничего и не знала о результате сражения. Впервые интуиция подсказывала ей, что Де Шавель убит, и она не сомневалась, что предчувствие не обманывает ее. Когда в комнату вошла Яна, Валентина не подняла головы и не сказала ни слова, горничная с тревогой посмотрела на нее и зажгла свечи, затем задернула шторы и подбросила дров в затухающий камин.
- Уже пора ужинать, мадам, - напомнила она. - Ее светлость спрашивает, не спуститесь ли вы к столу?
- Нет, Яна, - покачала головой Валентина. - Сегодня у меня нет аппетита. Увижусь с сестрой завтра утром.
- Я слышала, что было сражение, - сказала Яна, она с тревогой смотрела на хозяйку.
- Да, теперь уже два сражения. И были большие потери.
- А полковник, мадам?... - осмелилась задать она вопрос.
- Нет возможности узнать это, - медленно произнесла Валентина. - И пока я сижу здесь, я никогда этого не узнаю. Я решила, Яна. Я не могу больше здесь оставаться и возвращаюсь в Варшаву.
Седьмого сентября рано утром началась Бородинская битва, которая должна была определить судьбу Москвы. Началась она артиллерийским обстрелом из шестисот французских пушек. За последнее время погода испортилась, дожди превратили дороги в черное месиво, и несчастные голодные лошади скользили и спотыкались, повозки без конца застревали в чавкающей грязи. Последнюю часть пути пушки пришлось буквально тащить на себе измученным солдатам, боевой дух упал, люди часто срывались и раздражались, даже маршалы.
Даву и Мюрат без конца ссорились, они никогда особенно друг друга не любили, и различие в характерах между суровым храбрым солдатом и безрассудно-заносчивым королем-гасконцем являлось причиной их по-детски бессмысленных и злобных стычек. Император был мрачен и страдал от бессонницы. В то сентябрьское утро он был немного простужен, его немного знобило.
Местность была болотистой с небольшими кочками, слева виднелась поблескивающая лента Москвы-реки. Бородино, расположившееся неподалеку, было обычной деревней; русские силы оценивались в двадцать тысяч, причем у них было больше пушек и более крупного калибра, чем у французов. Они окопались в редутах справа от дороги, ведущей на Москву, позиции их защищались небольшими перелесками, невысокими холмами и коварными болотами.
В течение нескольких часов: артиллерия обеих армий обстреливала позиции друг друга, грохот стоял невыносимый, и во французских окопах осталось не так уж много человек, получавших удовольствие от этой увертюры к спектаклю, в котором им вскоре предстояло сыграть главные роли. Ни в одной из стран, где приходилось воевать французам, их путь не был столь тяжелым. Когда майор Макдональд сравнивал Россию с Испанией, он был введен в заблуждение изнуряющей жарой; тогда еще не было ни бесконечных дождей, ни мух, ни болезней, тогда еще хватало питьевой воды, а люди и лошади не погибали тысячами. На пути французской армии не было ни еды, ни крова - русские крестьяне уходили или уводились своей собственной армией, деревни поджигались, и всюду небо было черным от дыма горящих домов и полей. Не было животных; тех, кого не успели увести, убивали и бросали гнить на дорогах, часто трупы сбрасывали в реки, и отравленная вода тоже становилась смертельным оружием. А по ночам, когда люди были измотаны и голодны, на них совершали молниеносные налеты казаки, так что вконец измученные французы были фактически лишены сна. Отставших или отбившихся солдат находили с перерезанным горлом, часовые выходили на дежурство по двое или по трое, опасаясь кинжальных набегов русских отрядов, которые наносили удары и тут же скрывались, прежде чем французы успевали открыть огонь.
Не было ни одного серьезного, хорошо подготовленного сражения, в которых так преуспели французы, у них не было возможности излить свое раздражение и злость на постоянно отступающего противника, и отсутствие настоящих боевых действий сказывалось на дисциплине. Из полумиллиона человек, переправившихся через Неман в тот жаркий день два месяца назад, лишь сто восемьдесят тысяч сейчас были в состоянии воевать.
Остальные умерли от болезней, были убиты партизанами или же погибли под Смоленском. Там русские войска опять отступили с огромными потерями после кровавой схватки, прежде чем Наполеон смог нанести им сокрушительный удар.
Тысячи солдат дезертировали, но их вылавливали и убивали русские.
Но все же в сердце французской армии сохранились отборные войска. Император держал их в резерве во время сражения под Смоленском.
На рассвете с русских позиций раздались звуки сигнальных труб, возвещавших о начале, наступления со стороны французов, и первые шеренги французских войск двинулись по неровному полю к небольшим редутам, основные же силы сосредоточились против наиболее укрепленного редута в центре поля. В день боя над полем бушевал сильнейший ветер.
Де Шавель в то утро вывел свои войска против главного укрепления, его штурмом руководил маршал Ней, один из лучших офицеров, под началом которых приходилось служить Де Щавелю. Это был человек с трудным и вспыльчивым характером. Сын бочара из Эльзаса, чья крепкая коренастая фигура и квадратное лицо с грубыми чертами выдавали крестьянское происхождение, по характеру был человеком действия, тевтонское начало которого странным образом сочеталось с французским темпераментом. Он с радостью выполнял любое приказание, каким бы сложным оно ни было, в бою был смел до безрассудства, за ним солдаты шли в огонь и в воду. Но переживая по поводу своего происхождения, он всюду подозревал неуважение или насмешку, а также не отличался особым политическим чутьем.
Де Шавель восхищался им и хорошо его понимал. Ему больше нравился обидчивый отважный генерал, чем не менее храбрый Мюрат. Только накануне вечером Мюрат спросил его, не желал ли бы он вернуться в Данциг к маленькой графине, затем засмеялся и пошел дальше. Де Шавель редко вспоминал о Валентине, за исключением тех случаев, когда он чувствовал потребность в женщине, и тогда перед ним в воображении возникало именно ее лицо и тело. Он бы отдал душу за то, чтобы держать ее в своих объятиях, но это было просто желание, а не любовь, для любви в его сердце не осталось места.
