«Долго же Лариса отогревается, — подумал он, прислушиваясь к мерному шуму воды в ванной. — Намерзлась, бедняга». Что-то насторожило его в шуме воды. Шум был слишком равномерный и жесткий, совсем не такой, как если бы вода лилась на человеческое тело. И не слышалось плеска, звуков моющегося человека. «Может быть, она уже одевается?» Но шли минуты, а вода лилась так же ровно и монотонно.
Обеспокоенный Рукавишников подошел к двери, позвал:
— Лариса? Ты скоро? Чай заварен...
Может быть, она там заснула?
— Лариса!
Никакого ответа. Алексей Иванович постучал громче. Еще громче.
Монотонный шелест дождя, падающего на озеро...
Дверь была не заперта. Вода, заполнившая ванну до краев, тоненькой струйкой бежала по черному кафелю на пол. Черные волосы, словно водоросли, колыхались на поверхности воды, скрывая лицо девушки. На какую-то долю секунды Алексей Иванович замер, как будто его разбил внезапный паралич. И в эту долю секунды, — не подумал, нет, просто не успел бы подумать, а сразу осознал — и умом и сердцем, каждой клеточкой своего существа, — случилось непоправимое. Это было как падение с огромной высоты — когда времени хватает лишь на то, чтобы понять: обратной дороги нет.
...Он кинулся к ванне, выхватил ее тело из воды. «Искусственное дыхание, искусственное дыхание», — шептал он, словно хотел успокоить и себя, и Ларису, но уже понимал, что все это бесполезно, — и по тому, как повисли ее руки, и по тому, каким неподатливым было ее горячее тело. Бегом он принес девушку в комнату, положил на постель. «Искусственное дыхание... — снова пробормотал он, еще не представляя, как его нужно делать. — Кажется, сначала положить на живот, чтобы вылилась вода...» Ничего не помогало. Рукавишников начал щупать ее пульс и от волнения хватал то за одну, то за другую руку. Наконец он сообразил, что надо вызвать «скорую помощь»...
Позвонив, он пошел в ванную комнату, закрыл душ. На полу плескалось море воды, но Алексей Иванович не обратил на это внимания. Он и сам промок насквозь пока вытаскивал Ларису.
Рукавишников накрыл девушку одеялом, подложил под голову подушку. Ему вдруг показалось, что она жива, приходит в себя. Он начал трясти ее, повторяя, как в бреду:
— Лариса, Ларисочка, ну очнись же, очнись!
...«Скорая» приехала минут через десять. Врачиха и сестра, обе молоденькие, усталые, медленно, как показалось Рукавишникову, очень медленно разделись.
— Где можно помыть руки?
— Руки? — переспросил он и вспомнил, что ванна залита водой.
Он провел их в кухню, дал полотенце. На плите свистел чайник. Алексей Иванович выключил его.
— Что случилось? — спросила врачиха, входя в комнату. Она поеживалась, зябко потирала руки.
— Вот... — Рукавишников протянул руку к дивану, на котором лежала Лариса. Мокрые черные волосы разметались на подушке.
— Что с ней? — врачиха подошла к дивану, внимательно вглядевшись в лицо девушки. Сестра стала у нее за спиной, выглядывая из-за плеча.
— Она мылась в ванной, — он говорил с трудом, еле ворочая языком. — Довольно долго мылась. Я стал беспокоиться...
Врачиха откинула одеяло, взяла безжизненную руку, отыскивая пульс. Ссадины на руке, на большой красивой груди Ларисы стали багровые.
— Когда я вошел, она была в воде. Я пытался сделать искусственное дыхание...
Врачиха отпустила Ларисину руку, вынула из халата стетоскоп и приложила под левой грудью. Сестра с жалостью посмотрела на Рукавишникова.
— Ваша дочь?
— Нет. И не дочь, и не жена, — сказал Алексей Иванович, чтобы сразу внести ясность. — Просто знакомая.
— Какая хорошенькая, — сестра покачала головой и снова посмотрела на Рукавишникова. Теперь к жалости примешалось любопытство.
— Она умерла, — сказала врачиха. Алексея Ивановича поразило, как спокойно и деловито она это сказала. — Видимо, захлебнулась.
— А реанимация? Реанимация! Неужели ничего нельзя сделать? — Он почувствовал, как срывается у него голос, и никак не мог унять внутреннюю дрожь.
— Какая реанимация, гражданин, — врачиха отошла от дивана. — Девушка мертва. Где можно мне сесть? — она посмотрела на обеденный стол, с которого Рукавишников еще не успел убрать бутылки. Несколько тарелок с колбасой и сыром выглядели нелепо.
— Вот сюда, пожалуйста сюда, — пригласил он ее к письменному столу. Сдвинул какие-то рукописи, книги.. Одна книга упала, и сестра подобрала ее.
— Скотт Фицджеральд, — пробормотала она. — В нашу библиотеку не дали ни одного экземпляра.
— Галина, — строго сказала врачиха, — ты опять за книги! Подай, пожалуйста, портфель...
Рукавишников метнулся в прихожую. Принес маленький портфельчик. Наверное, врачиха заметила, как дрожат у него руки.
— Вам нехорошо? Галя, сделай укол. — Она назвала какие-то лекарства, но Алексей Иванович не расслышал.
Пока сестра готовила шприц, позванивая иглами в железном ящике, Рукавишников сидел на стуле, вцепившись руками в колени.
— Как зовут умершую? — спросила врачиха.
Алексей Иванович вздрогнул. Это слово никак не укладывалось у него в мозгу. Час назад он чувствовал себя чуть ли не спасителем замерзавшей на улице девчонки... Всего час назад.
— Ее зовут Лариса.
— Назовите фамилию, отчество. Год рождения.
Рукавишников покачал головой:
— Это все, что я знаю. Час назад я встретил ее на улице. Совсем замерзшую, без денег, без паспорта. И привел сюда. — Он не сказал: «Привел к себе». Ему казалось, что все это происходит в каком-то чужом доме и сам он посторонний здесь. Случайный свидетель.
— Наверное, она поссорилась дома... Что-то случилось... Лариса не рассказала... Не успела рассказать. Может быть, ее побили. У нее было разорвано платье и синяки, — он говорил не поднимая головы, не замечая, как напряженно, все больше и больше хмурясь, смотрит на него врачиха. Наконец он почувствовал ее взгляд, поднял голову. — Это все, что я знаю...
— О господи! Вот так история, — испуганно сказала сестра.
— Что же делать, Галина? — спросила врачиха. — Наверное, милицию надо вызвать?
— Да, наверное...
— Вы не вызывали?
Рукавишников мотнул головой. Он встал, подошел к телефону и, стиснув зубы, поднял трубку...
Все последующие события Алексей Иванович помнил плохо. Сестра сделала укол, и на него навалилась тупая, тягучая усталость. Он равнодушно отвечал на вопросы приехавших милиционеров, принес им из прихожей легонькое Ларисино пальто, равнодушно смотрел, как эксперт фотографировал труп, показывал, как лежала девушка в ванне. И делал с покорной обреченностью все остальное, о чем его просили. Только один раз он вспылил, закричал на сотрудника, составлявшего протокол. После каждого ответа Алексея Ивановича сотрудник кривил губы в усмешке и многозначительно приговаривал: «Понятно».
— Значит, познакомились с покойной у Московского вокзала? Понятно... Пригласили к себе? С какой целью? Понятно.
— Ничего вам не понятно! — крикнул Рукавишников. — И никому пока не понятно! А вы заладили, как попугай....
— Прошу без оскорблений, — строго сказал сотрудник. Но от комментариев уже воздерживался. Писал свой протокол молча и сосредоточенно.
Врачиха и сестра сидели в сторонке, внимательно следя за всем происходящим. Только сестра время от времени вздыхала, качая головой, и, как показалось Рукавишникову, поглядывала на него с сочувствием.
Когда все было закончено, Рукавишников подписал протокол и санитары унесли Ларису, сотрудник сказал Алексею Ивановичу:
— Временно, пока будет идти расследование, прошу из города никуда не уезжать.
Врачиха попрощалась с Рукавишниковым кивком головы, а Галина пожала руку.
— Вы не убивайтесь так сильно...
Оставшись один, Алексей Иванович лег на раскладушку и пролежал до утра, бездумно рассматривая причудливые блики, отбрасываемые уличными фонарями на потолок.
Он задремал лишь тогда, когда начало светлеть. Но тут же проснулся. Наверное, потому, что вздрогнул, увидев во сне, как проваливается в бездонную пропасть. Проснувшись и отойдя от испуга, долго лежат с закрытыми глазами, отдаляя момент, когда придется увидеть следы ночного кошмара, пугаясь оттого, что надо будет опять с кем-то разговаривать, отвечать на вопросы, на которые не существовало ответов. Наконец он взял себя в руки и вскочил с раскладушки. В комнате горел свет, было натоптано. Алексей Иванович подошел к дивану. На подушке лежало несколько длинных черных волосинок...
В прихожей, в ванной тоже горел свет. Выходная дверь на лестницу была чуть приоткрыта.
Умывшись в кухне, Рукавишников оделся и вышел на улицу. Мороз немного отпустил, На остановках толпились люди. Шум и сутолока большого города вернули Алексею Ивановичу ощущение жизни. Он зашел в парикмахерскую, побрился.
Первым, кого он встретил в редакции, был Гриша Возницын.
— Ну как, старик? Самочувствие нормальное? — Гриша внимательно посмотрел на Рукавишникова. — А что мы такие кислые? Кажется, все было вчера в норме. Никто не перебрал, и новорожденный в том числе. Я помню, сколько осталось недопитого... — Он вдруг хитро улыбнулся. — Да, кстати, а та замерзающая снегурочка?
