села напротив.
Если бы Грейс не знала Осборна, подумала бы, что его надутые губы означали обиду. Но ее Осборн умел только карикатурно обижаться. На самом деле он был рад, что проведет день в одиночестве.
— Если ты не допишешь ее до конца недели, я допишу ее сам. И кое-кто проглотит язык от удивления, — заключил Осборн и рассмеялся.
Свет обволакивал Осборна. Его кожа казалась молочной. Шрамы на животе, почти зажившие, были похожи на ветви дерева, проросшего внутри, но пытавшегося проткнуть Осборна. Царапины на груди почти затянулись. И только на запястье, всегда скрывающиеся под несколькими широкими браслетами, все еще виднелись чуть розовые шрамы.
Грейс отпила немного кофе и задумалась. Боль напоказ — жалкое зрелище. Но это Осборн, она примет и это.
Насладившись мыслями, парень решил не медлить. Жаркий, до одурения жаркий и солнечный день подходил как нельзя лучше.
— Ты точно не пойдешь со мной?
— Нет, мне нужно остаться, — сказала Грейс и улыбнулась ему. Солнце блеснуло в ее глазах. Осборн на мгновение ослеп. А потом вновь прозрел. Кажется, его ангел сидел напротив.
— Хорошо. Тогда жди меня вечером.
Грейс отставила кружку в сторону, подползла к Осборну и обняла.
— Я в тебе не сомневаюсь, — прошептала она и легла на кровать.
Осборн долго еще лежал на полу. Ему казалось, что он горит изнутри, и огонь забирал все засохшее, отдавая на растерзание жизни новые побеги, а когда наконец остыл, поднялся, погладил лежавшую на кровати Грейс по щеке и начал собираться. Он не мог ее подвести. Кого угодно, хоть весь мир, но не ее. И не себя.
Осборн долго одевался. С особым наслаждением доставал из комода скинутые в кучу футболки, выбирал самую-самую, ту винтажную находку, которая бы описывала настроение. Грейс, сидевшая на подушке у изголовья кровати, сразу поняла, что он наденет футболку с Элисом Купером, купленную на одном из концертов. А Осборн долго делал вид, что этого не осознает, и то откладывал ее в сторону, то брал вновь и размышлял, а потом наконец сдался.
Грейс снова выиграла.
— Я же буду там до ночи. Не заскучаешь? — спросил он, когда натягивал недавно порванные джинсы.
— Я найду, чем себя развлечь.
— Если совсем зачахнешь, позвони. Я прилечу на крыльях любви!
Грейс улыбнулась в ответ и достала из-под подушки куртку Осборна.
— И что она там забыла? — усмехнулся он.
— Кажется, тебе вчера не хватило сил повесить ее на гвоздь у входа, а я не хотела тебя будить, чтобы сделать это за тебя.
Взгляд Осборна стоил всех уборок и поисков потерянных башмаков, которые сопровождали их совместную жизнь.
— Если что, приезжай.
Она ничего не ответила. Только улыбнулась и протянула ему круглые очки в белой оправе, такие же, что были у Курта Кобейна. Осборн, как обычно, забыл бы их и вернулся.
Когда Осборн вышел из корпуса, засунув руки в карманы красной кожанки и старавшись не сутулиться, чтобы гитара не сваливалась с плеч, когда помахал Грейс, а она ответила, когда наконец скрылся в уже поредевшей стене золотистых кустов, девушка быстро закрыла окно, собрала разбросанные вещи с пола, разложила их по ящикам и была готова к работе.
Она не собиралась учиться. Забросить учебу насовсем Грейс все же не могла. У каждого человека есть обязательства. И обязательством Грейс был Осборн.
Осборн считал, что даже если родители, владельцы крупной консалтинговой фирмы, отказались бы спонсировать его жизнь, все равно не расстроился бы. Музыка ведь не требует диплома, только душу, а этого товара у Осборна в достатке. Не будь рядом Осборна, Грейс бы делала еще меньше того минимума, которого придерживалась. Но Осборн тогда бы не мог не беспокоиться. Учеба, дававшаяся ему не без сложностей, была бы мукой. И пусть он бы не расстроился, если бы вылетел из университета, Грейс посчитала, что приобщение к социуму лишним не будет. В самоотречении от мира людей есть благая трагедия. Хочет быть вне мира — пусть будет. В отречении от социального он добился своего. Если вдруг исчезнет, никто не вспомнит о нем. Сокурсники его не запомнили, многие преподаватели знали Осборна только на бумаге — его именами подписывались многие работы, написанные в соавторстве с Грейс. Все было идеально — так легко исчезнуть из одного, низшего, мира, чтобы потом когда-то оказаться в другом, мире известности, и не бояться, что кто-то вдруг решит оторвать от него кусочек, положенный по старой дружбе. В отречении от общения с другими людьми Осборну виделось испытание духа, подвиг настоящего артиста, готового отказаться от взаимодействия с человеческим родом.
Но Грейс настаивала на своем, на посещении занятий для того, чтобы видеть людей.
Ветер бился об окно подстреленной птицей, из последних сил пытавшейся проникнуть в обитель спасения. В тумбочке Осборна звонил телефон. Грейс знала — это на второй мобильник звонят родители.
Вскоре комната погрузилась в тишину. По первому этажу всего раз прошел охранник, который вскоре оказался на полянке с сигаретой в одной руке и газетой в другой. Соседи Осборна в комнаты не вернулись, а остальные жители общежития и вовсе делали вид, что Грина не существует. Такая тишина — наиболее подходящее время для работы.
Грейс не стала одеваться, завязала волосы, чтобы не лезли в лицо, и начала работать.
В ящике Осборна всегда все вверх дном. Он никогда не умел прятать то, что хотел скрыть, и его дневник со всеми цитатами, которые заучивал, злачными местами, которые он посещал, с аккордами и песнями, которые проговаривал и проигрывал на воображаемом инструменте ночами, хранился во втором ящике, прикрытый только электронной книгой и пачкой сигарет. Грейс не читала его записи, незачем. Но была в этой записной книге, разрисованной всеми известными Осборну группами, важная заначка.
Ветер вдруг сильно подул. Шторы подлетели, коснулись голого плеча Грейс. Она не обратила внимания на природу. Проблемы вечности куда более прозаичны, чем человеческие.
Грейс не знала, в какой из дней Осборн притащил это домой, но предполагала, что на второй или третий день после того, как о случившемся начали говорить. Осборн бы просто не смог пропустить сенсацию. Сенсация — всегда
