Мы вошли. Матрена оказалась калиброванной Муркой. Роста маленького, но в три обхвата, щеки Матрены налитые и, казалось, вот-вот треснут, брови густо выкрашены в черный цвет, волосы сильно завиты. На ней был цветастый халат до пола, она курила папиросу и продолжала раскладывать пасьянс, лишь мельком взглянув на нас.
– Мне нужен Брага, – с порога сказал Чехонин.
– А ты кто такой? – спросила Матрена, перекладывая карты.
– Капитан Чехонин. Уголовный розыск.
Матрена развернулась к нам всей своей массой, вынула изо рта папиросу, выпустила густую струю дыма. Ее поросячьи глазки раскрылись, поблескивая задорным удивлением, бордовые губы раскрывались неторопливо:
– Ты, видать, из смелых. Люблю таких. Ко мне чего приперся?
– Твой адресок дали.
– Давалку ту отобью. Нету у меня Браги. Где он – не знаю.
– А ты узнай и передай, чтоб завтра был в пять вечера на площади у памятника товарищу Сталину. Брать его не буду, потолковать хочу. У нас мокрое дело, женщину убили, Брага к ней захаживал. Он на мокруху не ходит, я знаю, но если завтра не придет ко мне на свиданку, пойдет по мокрухе он. И тогда ему ничто не поможет, поймаем. Так и передай: придет – не он убил, не придет – повесим на него.
Не дожидаясь ответа Матрены, Чехонин вышел, я за ним. Мне представилась редкая возможность повстречать человека-глыбу, который не распылялся попусту ни в словах, ни в жестах, ни в делах. Рядом ним остальные выглядели ничтожно мелкими, включая меня, его побаивались все, хотя он сроду даже голоса не повышал. И когда говорил с Матреной, во мне зрела уверенность, что бабенка не только передаст Браге его приказ, но и уговорит пойти на встречу.
Так я рассуждал сам с собой о Чехонине, возвращаясь домой. А жил я с мамой тоже в неспокойном районе, но все же не в Блошихе. Мы квартировали в четырехэтажном доме, вокруг было полно уцелевших маленьких хаток иногда без заборов, полно и разрушенных, от которых остались одни стены. Вдруг я услышал сдавленный женский крик:
– Помогите! На помощь...
Определив, откуда крик, совершенно не думая об опасности, я кинулся к полуразрушенной хате, перескочил через канавки и груды щебня, очутился внутри. Двое насиловали женщину, повалив ее на гнилые доски пола. Я ринулся к ним, завязалась драка. Меня учил один наш сотрудник кое-каким приемам, но применить их на деле мне пришлось впервой. Однако моя неопытность не помешала, и вскоре насильники трусливо бежали. Я подошел к женщине, присел:
– Как вы? Они вам что-нибудь сделали?
– Не успели, – всхлипывала она. – Спасибо вам... Вы настоящий герой. Не могли бы меня проводить?
– Конечно. Давайте руку.
Мы вышли на улицу, я помогал женщине перепрыгивать бугорки и канавки, держа ее за руку и чувствуя, как она дрожит. Когда очутились перед фонарем, она оглядела свою одежду, вздохнула:
– Чулки порвались. А я их выменяла на тетину пудреницу. Меня зовут Агния, что означает огонь. А вас?
Я немного смутился. Моя спасенная была старше меня, моего роста, с прехорошенькой мордахой и чистыми глазами. Встретив ее на улице, я бы прошел мимо, но после того, как выручил ее из беды, она как бы стала частью меня и показалась мне красивой девушкой, с прекрасным именем, а мое имя... Только другого не было, я пожал протянутую ладошку и назвался:
– Устин.
Агния взяла меня под руку, а под руку с девушками я никогда не ходил, поэтому весь одеревенел, опасался сделать неловкое движение.
– Вы так смело бросились мне на помощь... Не страшно было? – спросила она, заглядывая мне в лицо. – Ведь их было двое, а вы один...
– Я об этом не думал, – ответил я совершенно честно. Ее восторги оказались чертовски приятны. Наконец свершилось – я чувствовал себя героем, прямо-таки распух от важности.
– А я бы подумала, – вздохнула Агния. – Нет, не решилась бы. Мне стыдно признаться, но я большая трусиха, всего боюсь.
– Почему же ночью вы оказались одна на улице?
– У подруги заболталась, потом побежала, а тут они... затащили в тот дом... Думала, конец мне пришел. Вы любите жизнь? – Она вдруг звонко рассмеялась. – Глупый вопрос, не правда ли? Кто же ее не любит, особенно сейчас, когда нет войны. Но я люблю жизнь со всеми ее неприятностями, трудностями, грехами. Верю, что впереди много счастливых, незабываемых дней. Мне интересно жить каждый час, каждую минуту, хочется все успеть, все изведать, все попробовать.
Агния говорила просто, легко и в то же время необычно, я так не умел, поэтому помалкивал, чтоб не показаться дураком. Было приятно идти с ней под руку и хотелось, чтоб дорога никогда не кончилась.
– Вы нездешняя? – спросил я, заполняя паузу, опять же опасаясь показаться полным болваном, не умеющим связать два слова.
– Недавно здесь поселилась. Моя тетка – она была инвалидом – прописала меня в своей квартире, не так давно умерла. Я никак не найду дела по душе, ничего не умею и проживаю то, что оставила тетя. Чем вы занимаетесь, Устин?
– Работаю, – сказал я. И преподнес место работы скромно, но не избежал гордости в интонации: – В уголовном розыске.
Сейчас она упадет, думалось мне. А я возьму ее на руки и понесу... незнамо куда. Да хоть на край света понес бы!
– В уголовном розыске? – ахнула Агния. Но не упала, а рассмеялась. – Вы милиционер? Вот уж не подумала бы. Мне представлялось, что там работают седые и очень важные дядечки, строгие и страшные. Вы ничуть на них не похожи. Мы пришли...
Она остановилась напротив меня, смотрела мне в лицо. Мое горло сдавило нечто неведомое, застряло и не давало свободно вздохнуть. Я думал: вот сейчас она скроется в подъезде, и я больше никогда не увижу ее – такую пушистую, такую красивую, искреннюю и теплую. Мне впервые захотелось поцеловать девушку (раньше не до того было), поцеловать по-настоящему, по-мужски. Но разве это возможно? Да и ком, застрявший в горле, не позволял толком слова сказать. В тот миг я даже не догадался, что нужно договориться с ней о встрече.
– А знаете что, Устин... – сказала она, не дождавшись от меня ни полслова. – Приходите ко мне завтра вечером, а? Сегодня не могу вас пригласить: у меня не прибрано.
– Завтра? – едва не взлетел я выше фонарного столба. И закивал, как дурак: – Да... Конечно. Да. Я приду.
– До свидания. – Она сжала мои пальцы, сжала слабо, а меня от ее рукопожатия в жар бросило.
У подъезда Агния оглянулась и помахала мне рукой. Я почти не спал в ту ночь, девушка с огненным именем стояла перед моими глазами, а в горле так и застрял ком, который я не мог проглотить.
Ровно в пять мы с Чехониным стояли у памятника товарищу Сталину. Похолодало, ветер раскачивал голые ветки деревьев, они издавали скрип. Стемнело рано.
– Скажите, Анатолий Романович, – обратился я к Чехонину, – за что можно убить женщину?
Мой вопрос был наивный, но я тогда таким и был – донельзя наивным.
– Ты о версиях спрашиваешь? – Капитан закурил. – Их пока нет. Впрочем, у Мурки были украшения, но их могли взять попутно, чтоб зря не пропадали. В среде, где вращалась Мурка, убивают за любое отступление от их правил, Устин. Они живут своей, далеко не всегда понятной нам жизнью, живут ради удовольствий, отвоевывают их друг у друга, потом платят за них годами заключения. Поэтому мотивов может быть много.
– Но ведь в убийстве участвовала тоже женщина.
– Ну и что? Могла возникнуть спонтанная ссора. Например, мужчину не поделили.
– Ревность? Так пoшло?
– Это ты по молодости говоришь, – с отеческой улыбкой произнес Чехонин. – Ревность хоть и пошлое чувство, но не чуждо всем людям, а в той среде низменные страсти стоят на первом месте. Но я не все перечислил. Мурка могла обмануть, предать, обокрасть... – Вдруг он весь собрался и тихо промямлил: – Не вертись. Он пришел. Высматривает, одни мы или приготовили ему засаду. Идет сюда.
Брага подошел, держа руки в карманах драпового полупальто, в надвинутой на глаза фуражке, не поздоровался. Ну и рожа у него! Как наждачная бумага. Да, правда, голова у него была непропорционально большая, тело тоже непропорциональное, и ростом он невелик. Брага пристально изучил нас по очереди. Вообще-то глаза его бегали очумело, видимо, он не был спокоен, поэтому предупредил:
– Если чего задумал, начальник, я просто так не дамся.
– Мое слово надежное. – Ох, до чего же здорово сказал это Чехонин! Не напыщенно, а твердо, весомо. – Ты приходил к женщине из седьмой квартиры на Коммунаров, дом тридцать?
– Знаешь же, – шмыгнул носом Брага. – Чего спрашиваешь?
– Ее нашли убитой с финкой в груди.
– Это не я, – просипел Брага злобно.
– Как ее зовут? Мы не нашли документов.
– Предъявки (на блатном языке так назывались документы) у ней имелись, сам видал, а чего в них написано, я не любопытствовал. Настоящего имени не знаю, а звали ее Дамка.
– Она из ваших?
– Вроде нет, но к нашим прибилась. В лагере сидела с моей гражданской женой. Та отписала мне, чтоб я подмог Дамке.
