– Сколько же ты хочешь, Ваня, за запись нашего с тобой разговора? – сразу перешел к делу Бобров, решив больше не испытывать терпения Чаусова.
Раз Иван начал разговор на эту тему, значит, что-то собирается ему предложить или от него ждет предложения. Вот он его и сделал.
– А нисколько, Николай Алексеевич! – рассмеялся Чаусов натянутым опасливым смешком. – Мне не нужны деньги.
– А что же тебе надо, Ваня? – опешил он.
– Мне нужно оставаться работать там, где я работаю. Клянусь, об этом разговоре забуду, и не вспомню никогда, и служить буду верой и правдой, как прежде. И еще мне нужно, чтобы вы Викторию не тревожили.
Работать?! Остаться работать после грубейшего гадкого шантажа?! Совсем рехнулся, ублюдок! Либо рехнулся, либо по тупости своей не догоняет, что после таких вещей ни о каком доверии речи быть не может. И Виктория…
Так, кстати, что он про Викторию ляпнул?!
– Что я не должен тревожить?
Над столом Боброва остались лишь его голова и шея, которую жутко давил галстук. Он весь почти уполз под стол, дотянулся руками до носков, задрав брючины, и терзал теперь ногтями кожу под тугими резинками. Говорил же Ритке, что резинки тугие. Нет, говорит, нормальные. Дура! Они впились в его щиколотки, будто клещи, и ему весь день хотелось содрать с себя носки или хотя бы почесать саднившее место. Но все народ да народ, все дела да дела. Теперь вот не выдержал.
– Не что, а кого, – вежливо поправил его Чаусов. – Вы не должны тревожить Викторию, Николай Алексеевич.
– А я ее тревожу? – глумливо изумился Бобров, с неохотой вытаскивая пальцы из-под резинок носочных. – Каким, интересно, образом?
– Я просматривал тут записи с камер внутреннего и наружного наблюдения, – медленно начал говорить Чаусов, уставившись на своего босса весьма недружелюбно. – И кое-что заметил.
– Да? И что же?
– Вы перешли к активным действиям, Николай Алексеевич. Вы начали ее лапать.
Так вот прямо и сказал, гнида! Совсем обнаглел, совсем забыл, с чьих рук хлеб жрет! Он вот не побоится и не посмотрит, что…
А ведь побоится, и посмотрит, и слушать его станет, до тех пор пока выхода не найдет.
Бобров никогда еще за свою жизнь не испытывал ничего подобного. Никогда! Он никогда не чувствовал себя таким беспомощным, таким ненавидяще беспомощным, как сейчас перед этим типом. Он ведь в самом деле бессилен, пока не придумает, как от него избавиться.
– Лапать?! Что ты называешь словом «лапать», Ваня?!
– Вы хватали ее за плечи, за талию. – Его лицо брезгливо сморщилось, сделавшись от этого еще более угрожающим. – А совсем недавно поцеловали ее в щеку.
– Так она не против была, Ваня.
Бобров уложил сделавшиеся ватными руки на стол, медленно поводил взглядом по кабинету, будто видел его впервые. Вспомнил тут же, что сам настоял на том, чтобы во всех помещениях в конторе установили камеры, его кабинет не был исключением. Но он же не знал тогда, отдавая приказ, что его глупая блажь вдруг перерастет в сильное серьезное чувство к секретарше. И что он в самом деле начнет ее лапать.
Или забыл он, ведомый желанием, что камера и у него в кабинете стоит? Или плевать ему на это было? Или просто знал, что никто, кроме Чаусова, записи эти не просматривает, и надеялся на него? А тот просмотрел и теперь ему предъявляет обвинения в домогательстве. Получается, что так.
– Так она не была против, Ваня, – повторил Бобров, не дождавшись от Чаусова никакой реакции. – Она не замужем.
– Зато вы женаты, Николай Алексеевич.
– Что это меняет?
– Многое, если не все! – снова начал закипать его охранник. – Вы поматросите и бросите, а у нее опять трагедия. Ей боли и без того хватает, понимаете!
– Понимаю, не такой уж я бесчувственный, – попытался пойти на мировую Бобров, даже из-за стола выбрался, и подсел к Чаусову, и по плечу намеревался его отечески потрепать, только тот не дался, увернулся. – Но и ты меня пойми, как мужик мужика. Она же красавица!
– Да, красавица, – вдруг согласился Чаусов, хотя еще месяц назад так не считал.
– А легко мне день за днем видеть такую красавицу рядом с собой и не соблазниться?
– Вот поэтому я вас и прошу оставить ее в покое, – снова завел прежнюю песню Иван и покосился на него. – Вам для забавы, Николай Алексеевич, а ей потом как жить? Она и так не ест и не пьет ничего, одни глазищи и остались.
А откуда он знает, что она не ест и не пьет ничего, а?! Бобров вдруг жутко разволновался. Даже почувствовал, как кровь к лицу прилила. Был бы помоложе и поотчаяннее, ухватил бы этого молодца за воротник его белоснежной, даже на вид хрустящей сорочки и тряханул как следует. И вопрос свой задал бы ему с пристрастием. И попробовал бы тот ему не ответить.
Но Бобров был много слабее своего охранника. И телом и духом, чего уж! Не хватило бы ни физических, ни душевных сил, чтобы с ним тягаться. Поэтому все, на что он решился, – это глупо захихикать и погрозить ему шутливо пальцем.
– Уж не желаешь ли сам, Ваня?
– Что не желаю? – прикинулся тот сразу Иванушкой-дурачком, хотя тоже покраснел, как и Бобров.
– Не что, а кого! – продолжил Бобров куражиться, алея все ярче, понял, понял, что попал в самую точку. – Не пытаешься ли сам клинья к нашей красавице подбить, а, Ванюша?
– А хоть бы и так, кто мне помешает? – огрызнулся Чаусов, отворачивая от него пунцовое лицо. – Я холост, она тоже.
– Так вроде не в твоем вкусе была наша Виктория. Ты ведь все больше по блондинкам ходок был.
Бобров сидел рядом с ним. Видел его лицо, отлично просмотрел каждую морщинку на нем, их и всего-то было две, по одной в уголках глаз. Вздувшийся венозный валик на правом виске тоже рассмотрел отлично. Крепкую шею оценил по достоинству, на такой Вика повисни, Чаусов и не дрогнет даже, выдержит. Силищи в нем…
Да, такого победить будет сложно, невозможно практически, если идти врукопашную один на один, снова нечаянно подумал Бобров и тут же испугался. Ну, что за мысли в голову лезут, что за мысли? От таких мыслей смятение одно, и боль в душе, и страх еще такой, что липкими ладони делает. Разве можно так о живом человеке?
– По блондинкам был ходок, – не стал спорить Чаусов, склонив подбородок к груди, кивал так он, стало быть. – А вот жить с Викой вдруг захотел.
– Жи-ить??
Боброва будто кто под дых ударил, настолько неожиданным стало для него откровение Ивана. Нет, ну думал, тот девушку пожалел, защитить решил от домогательств похотливого начальника, а он вона как завернул. Жить он с ней собирается! А у него он спросил?!
– А чего это я у вас спрашивать должен? – не понял Иван. – Благословения, что ли? Так у меня на это дело свой отец имеется.
– Благословения моего тебе не будет, Ваня, – размякшим от потрясения голосом промямлил Бобров, поднялся неловко и поплелся за свой стол. – Потому как я тоже собираюсь жить с Викой.
– Жи-ить??? – Теперь пора пришла Ивану глаза таращить. – Как это жить?!
– Как муж с женой.
Бобров пожал плечами. Дотянулся до узла галстука, попытался ослабить его, чтобы хоть чуть-чуть легче дышать стало, но пальцы не слушались, и узел не поддался. Это дура Ритка ему такие петли по утрам на шею цепляет. Не галстук, а удавка просто. И как жил с ней столько лет? Непонятно…
– Так у вас жена имеется, Николай Алексеевич, – напомнил Чаусов, изумленно моргая. – Ее-то куда денете?
– А вот это уже не твоя печаль, Ваня, – попытался осадить его Бобров.
Но голос выдавал в нем слабину и безволие. И Иван мгновенно почувствовал это, и приосанился тут же, и глянул на него не как на соперника, а как на досадливую помеху, которую устранить ему со своего пути будет совсем несложно.
Разговор этот между ними состоялся чуть меньше недели назад. И до вчерашнего вечера они больше не виделись с глазу на глаз и не говорили ни о чем таком. Бобров передавал все задания для Чаусова через его заместителя, а по большей части вообще обходил его, потихоньку сваливая его обязанности все на того же зама. Чаусов если и психовал, то никак не проявлял себя. При случайной встрече в холле либо на парковке почтительно наклонял голову и здоровался. Бобров отвечал так же уважительно и сдержанно. И казалось, что такой худой мир продлится еще очень долго, но то, что произошло вчера…
– Мыкола, ты чего там застрял?
Противный голос Маргариты вывел Боброва из задумчивого созерцания собственных коленок. Тоже жирноватыми они ему показались. Непозволительно для мужчины жирноватыми. Пора на велотренажер, давно пора.
– Мыкола! – взвизгнула жена под дверью ванной. – Мне тоже туда надо, ты чем там занимаешься, а?
Мыколой Ритка стала звать его совсем недавно. То ли вычитала где, то ли в кино видела, но нацепила себе на язык противное имя, и хоть убей ее.
– Не называй меня так! – пытался он возмущаться на первых порах.
– Почему?! – округляла она бледно-голубые глаза в густой подводке.
– Не нравится!
– Ой, а мне как нравится, так нравится, Мыкола!
