– Здесь европейцы, – пояснил смотритель, и в его голосе звучала неприкрытая скука.
Я заметил, что он не австралиец и не англичанин. Может, он американец?
– Есть ли у вас картины с лошадьми?
Он смерил меня довольно дружелюбным взглядом.
– Да, есть. Но в этом месяце мы выставляем работы австралийцев и второстепенных художников из Европы. – В его произношении ощущалось едва заметное пришепетывание. – Но если вы хотите посмотреть картины с лошадьми, то они стоят там, на полках, – указал он на еще одну занавеску из полосок, висевшую напротив первой. – Вы ищете что-нибудь конкретное?
Я пробормотал фамилии нескольких австралийцев, чьи картины я видел в Мельбурне. И его тусклые глаза оживились.
– У нас есть кое-какие их работы.
Он провел нас в третью и, на наш вкус, наиболее интересную комнату. Половину ее занимали двухъярусные стеллажи, а на другой половине размещалась контора. Здесь же картины упаковывали. Застекленная дверь вела в запыленный и словно высушенный садик. И в этой комнате свет падал сверху через крышу.
Возле двери стоял мольберт, а на нем повернутое к нам тыльной стороной небольшое полотно. Принадлежности свидетельствовали, что над полотном недавно работали.
– Тоже пробуете свои силы? – поинтересовался Джик и подошел, чтобы поглядеть.
Бледный смотритель дернулся, будто хотел остановить Джика, и тут вдруг что-то в выражении лица моего приятеля потянуло меня к нему словно магнитом.
Гнедой конь в повороте на три четверти. Его элегантная голова поднята – он явно к чему-то прислушивался. На заднем плане – гармоничные контуры усадьбы. Остальное – отлично скомпонованные деревья и луг. Работа уже более или менее закончена.
– Чудесно! – воскликнул я в восторге. – Она продается? Я хотел бы ее купить.
Поколебавшись мгновение, смотритель ответил:.
– Простите, но писалось на заказ.
– Жаль! А вы не могли бы продать эту картину мне, а заказчику нарисовать еще?
Тот с сожалением улыбнулся:
– Боюсь, что не смогу.
– Назовите вашу фамилию, – попросил я.
Моя просьба понравилась ему.
– Меня зовут Харли Ренбо.
– А здесь есть еще ваши работы? Он показал рукой на длинные полки:
– Одна-две. А картины с лошадьми находятся в нижнем ряду, против стены.
Мы втроем принялись вытаскивать их.
– Вот хорошая, – сказала Сара, разглядывая маленькую картину, изображавшую серого толстого пони и двух сельских парней в старомодной одежде. – Вам нравится?
Она показала ее нам. Мы бросили свое занятие и посмотрели на картину.
– Очень красиво, – сказал я со снисходительным одобрением. Джик отвернулся, словно полотно не заинтересовало его, а Харли Ренбо молча стоял возле нас.
– Ладно, – заявила Сара, – просто я думала, что она хорошая. – Она поставила ее на полку обратно и вытащила следующую. – А как вам эта кобыла? Мне кажется, славная.
– Сентиментальная мазня! – едва сдержался Джик, но Сара все-таки обиделась.
– Может, я ничего не понимаю в искусстве, но мне просто нравится. Потом мы нашли еще одну работу с причудливой подписью: «Харли Ренбо». Большое полотно, покрытое лаком и без рамы.
– О! – сказал я тоном ценителя. – Ваша!
Он молча наклонил голову. Мы смотрели на работу, которую смотритель признал своей.
Явное следование Стаббзу. Удлиненные лошади вписаны в загадочно-унылый пейзаж. Приличная композиция, скверная анатомия, хорошее исполнение и нуль оригинальности.
– Чудесно, – сказал я. – Где вы рисовали?
– О… прямо здесь.
– По памяти? – восхитилась Сара. – Сколько умения!
Харли Ренбо, видя наш интерес, принес еще две свои картины. Они были не лучше первой, но одна из них намного меньше по размеру.
– Сколько стоит меньшая? – спросил я. Джик взглянул на меня, но промолчал.
Харли Ренбо назвал такую сумму, что я сразу затряс головой.
– Жаль, – вздохнул я. – Мне очень нравится ваша работа, но… Началась вежливая и нудная торговля. Однако, как водится, мы сошлись на цене более высокой, нежели хотел покупатель, но более низкой, чем надеялся продавец. Джик покорно достал свою кредитную карточку, и мы забрали трофей.
– Боже милостивый! – взорвался Джик, когда мы отошли на такое расстояние, что смотритель не мог нас слышать. – Ты еще в нашем колледже рисовал лучше! Зачем тебе понадобилась эта мерзость?
– Затем, – ответил я удовлетворенно, – что Харли Ренбо – копиист по натуре.
– Но ты купил не копию известного произведения, а его собственную картину! – Он ткнул пальцем в сверток, который я нес под мышкой.
– Это вроде отпечатков пальцев? – спросила Сара. – Чтобы найти другие его творения?
– О, у моей жены варит голова! – восхитился Джик. – Но эта картина – а он, кстати, еще ерепенился и не хотел сбавить цену, – она ни капельки не похожа ни на одного известного мне Маннинга.
– Потому что ты вообще избегаешь смотреть на изображения лошадей.
– Такой никчемной мазни я насмотрелся под самую завязку!
– А как насчет Рауля Милле? – спросил я.
– О Боже! Ты прав…
Мы шли по раскаленной улице, почти не ощушая жары.
– Не знаю, как вы, – вдруг выпалила Сара, – а я сейчас куплю себе бикини и остаток дня проведу в бассейне.
Мы все купили себе купальные принадлежности, досыта наплескались в воде и улеглись на полотенца сохнуть. В тенистом саду стояла тишина. Кроме нас, здесь больше никого не было.
– А что касается той картины с пони и двумя парнями… – обратился я к Саре.
– Она и вправду славная, – повторила она, защищаясь. – Мне она понравилась.
– …так это был Маннинг.
Она резко поднялась и села.
– Почему же ты не сказал мне об этом?
– Я ждал, пока это скажет наш друг Ренбо, но он почему-то промолчал.
– Настоящая или копия? – спросила она.
– Настоящая, – ответил Джик, щуря глаза от солнца, пробивавшегося через пальмовые листья.
– Она, – подтвердил я, – из старых работ. Тот серый пони долго жил у молодого Маннинга, художник десятки раз рисовал его. Он – тот самый пони, которого ты видела в Сиднее на полотне «Перед бурей».
– А вы оба так много знаете… – заметила она, вздыхая и снова ложась.
– А инженеры знают все про гайки и болты, – сказал Джик. – Здесь ленч дают?
Я взглянул на часы. Почти два.
– Пойду узнаю. – Я надел рубашку, натянул штаны на высохшие плавки и нырнул в прохладу вестибюля. Портье сказал, что ленча не бывает. Мы можем купить неподалеку еду на вынос и съесть все в саду.
Выпить? То же самое – купить бутылку на вынос. Автомат с мороженым и пластиковыми стаканчиками за дверью.
Выходя, я посмотрел на автомат. Рядом с ним висела аккуратная табличка: «Мы не купаемся в вашем туалете. Пожалуйста, не писайте в наш бассейн!» Я засмеялся, вернулся к Джику и Саре и объяснил им, как обстоят дела с питанием.
– Пойду, – сказал я. – Что вы хотите?
– Сам решай.
– А пить что будете?
– Чинзано, – заказала Сара, а Джик добавил:
– Только белое сухое.
Я поднял с полотенца ключ от номера и отправился за деньгами – поднялся по лестнице на два этажа и повернул на балкон.
По балкону мне навстречу шел мужчина моего возраста и сложения. И еще я услышал, как сзади кто-то поднимается по лестнице.
У меня не возникло никаких мыслей. Такие же обитатели мотеля. А кто бы еще?
Я совсем не был готов ни к самому нападению, ни к той жестокости, с которой оно было совершено.
Они одновременно приблизились ко мне – один спереди, другой сзади, схватили за руки и ноги и, предварительно вырвав из рук ключ, вышвырнули с балкона. Вся процедура заняла около пяти секунд.
Полет с третьего этажа длился и того меньше. Я успел подумать, что мое тело, пока еще совершенно целое, сейчас разобьется вдребезги.
Я ударился о молодое деревце, которое росло возле лестницы. Ветки, согнувшись, треснули, и я пролетел сквозь них на дорогу.
Ужасный удар, как короткое замыкание, выключил мое сознание. Словно я нырнул в бездну. Я лежал, не понимая, жив я или мертв. Было тепло. Просто ощущение тепла – и никаких мыслей. Я не мог шевельнуть даже пальцем, все тело – сплошная безвольная масса.
Прошло минут десять, рассказывал мне потом Джик, прежде чем он пошел меня искать, да и то только для того, чтобы попросить купить лимон к чинзано.
– Боже! – прозвучал возле меня голос Джика.
Я хорошо его слышал. И понимал, что слова имеют какой-то смысл. И подумал о том, что я еще жив: раз мыслю, следовательно, существую…
Наконец я раскрыл глаза. Необычайно яркий свет ослеплял. Там, откуда доносился голос Джика, никого не было. Может, мне только почудилось. Но тут окружающее стало проступать более ясно.
Я уже понял, что падение мне не привиделось. Ощущения, временно покинувшие тело, теперь бурно заполняли его, выплывая из каждой поврежденной кости и мышцы. И разобрать, что у меня не болит, было трудно. Однако я все отчетливее осознавал, что шея и спина у меня целы. Я вспомнил, как ударился о дерево. Вспомнил, как ломались ветки. Появилось ощущение, будто меня разорвали на клочки и растерли в порошок. Лучшего сравнения не придумать… А через какое-то время я снова услышал голос Джика.
