«Самое худшее, что можно было бы себе выдумать — это Келлер в компании тестя моего шурина», — подумал Петр Николаевич, но стоически продолжил свой путь, делая вид, что никого не замечает вокруг.
— Я боюсь, господа, — возразил третий голос, которого Дурново не признал. — И не уговаривайте. Все эти средства содержат в себе тинктуру шпанских мух, которая есть обыкновеннейший кантаридин. Мне рассказывали, что победитель ваххабитов Ибрагим-паша как-то принял несколько граммов тинктуры шпанских мух и умер в страшных судорогах от образовавшегося приапизма.
— Ибрагим-паша — чахлая турецкая натура, — сказал граф Келлер. — Для русского человека ваш этот кантадерин опасности не представляет, разве что человек этот ростом с гулькин нос. Тут уж ничего ему не поможет, разве палку привязать, было бы к чему. Ах, Боже мой, Петр Николаевич, дорогой!
Дурново замер на месте и обреченно поднял голову.
— Я только что как раз о вас вспоминал, — сообщил граф Келлер. — Шуба-то не нашлась?
— Представляете, Николай Давыдович, — сказал Келлер своему собеседнику, — сам директор Департамента полиции от воров уберечься не может. В собственном доме. Мне доктор Бертенсон рассказывал, что есть такая болезнь, клептомания называется. Это когда человек удержаться не может, чтобы что-нибудь не стащить. Ему все равно, шуба это или конфеты…
— Не знаю такой болезни, — буркнул Петр Николаевич и поспешил укрыться за спинами своих коллег.
— Вы что, прямо из борделя? — спросил его камергер Федосеев, отвлекаясь от разговора.
— С чего вы взяли?! — дернулся Дурново.
— А где еще приличный человек сам вынужден одеваться? Только не говорите, что это камердинер вам орден морским узлом на загривке завязал, и панталоны английскими булавками к жилету пристегнул…
— Не был я ни в каком борделе, — Петр Николаевич торопливо укрылся за занавеску.
У окна директор Департамента полиции был уже не так заметен и мог до начала благотворительного вечера отстояться тут, у гардины. От разговора с Келлером у него было такое чувство, словно он, как во времена своей морской юности, час драил языком медяшку.
— Я слышал из верных источников, — как ни в чем не бывало, продолжил свою речь градоначальник фон Валь, словно Петр Николаевич исчез или вообще был пустым местом, — что цесаревич не хочет царствовать, а Георгием Государь с Государыней не довольны. И что Государь, де, наметил уже Михаила себе преемником. А еще говорят, что цесаревич был влюблен в сестру кайзера Маргариту, но жениться ему на ней не позволили и через две недели выдают ее за принца Фридриха Карла Гессенского. Мне сказали, что цесаревича на нее присутствовать от имени Государя посылают.
— А я слыхал, что цесаревич сам решил отказаться от престола, — сказал Федосеев. — И собрался жениться на Кшесинской 2-й, с которой уже давно состоит в связи. Правда-правда, на фабрике Жоржа Бормана все об этом знают, она цесаревича туда за конфетами по ночам посылает, когда лавки кондитерские закрываются.
— Мне об этом не докладывали, — сказал Валь. — Вообще-то мы за ним все время следим. Он же сущее дитя, переходя улицу, даже по сторонам не смотрит. Того и гляди под лошадь угодит. Так мы придумали за ним пожарный обоз посылать, всюду его сопровождает с факелами и колоколами. Весь гужевой транспорт расступается, и цесаревич безопасно идет по улице.
— А, так вот почему Черевин удивлялся, что цесаревич вбил в голову, будто в городе постоянно пожары происходят, — сказал Федосеев.
— Один раз он только обратил внимание на полицейского, да и тот просто шел на службу с бумагами. Цесаревич дал ему 25 рублей и сказал, чтобы тот не говорил, что его видел. Тот потом растрепал об этом на весь участок.
— А Государь знает про его похождения? — спросил Оржевский, попыхивая папиросой.
— Я еще летом говорил об этом Черевину, тот сказал Воронцову, но Государю так и не решились донести, а рассказали все великому князю Алексею Александровичу, — ответил фон Валь. — Великий князь настоял, чтобы цесаревич снял для своей maitresse на Английском проспекте в доме испанского посольства — том самом, что рядом с фабрикой Жоржа Бормана, — квартиру, куда и ездил бы под видом посещения Кампоши, но посол наш гишпанский, сами изволите знать, разорился и отъехал. Так что теперь цесаревич якобы ездит на Мойку к дяде во дворец, а сам шасть — и к Кшесинской. А Государю так никто и не донес.
— А я слышал, господа, — высунулся из-за занавески Дурново, которому захотелось промочить горло, — что дети Государя ужасно трусят отца. Фредерикс рассказывал, — Петр Николаевич указал пальцем в сторону обер-шталмейстера, — что когда у цесаревича временно взяли его кучера, он осведомился, отдадут ли его ему обратно. Барон спросил у цесаревича, почему тот сам не узнает об этом у царя, на что наследник отвечал, что не решается.
Директор Департамента полиции выглянул наружу из-под локтя Оржевского и поманил к себе пальцем лакея. Лакай подал ему шампанское, которое Дурново, словно запасливый хомяк, тотчас спрятал за гардину на подоконник. Теперь можно было спокойно наблюдать за происходившем в зале, прикладывая к губам бокал и заедая конфетками.
Неподалеку он увидел плотную высокую фигуру бразильца Феррейры д’Абреу, любезничавшего с щеголявшей новым платьем цвета светлой сирени г-жой Пистолькорс. «Любезничай, любезничай, — зло подумал Дурново. — Эти двое тебя выведут на чистую воду! А Пистолькорс-то какова! Вьется, как муха вокруг дерьма. Мужа ей, что ли, мало?»
Он еще больше помрачнел, вспомнив, как однажды в «Пассаже» толкнул лбом в бедро ее супруга и поцарапался о его шашку. На что штаб-ротмистр, театрально наклонившись, спросил: «Что вам, милостивый государь, угодно?» Даже агенты, охранявшие Дурново, едва скрывали улыбку. «Ну ничего, — подумал Петр Николаевич, — супруга твоя крови тебе попортит.» Ходили слухи, что этим летом в лагерях на нее обратил внимание великий князь Павел Александрович, да и великий князь Владимир стал заглядываться на нее, когда она навязалась в подруги к Марии Павловне и стала часто бывать во дворце на набережной.
— При таком градоначальнике, как вы, — сказал Оржевский фон Валю, — можно быть спокойным за безопасность наследника. И я теперь могу спокойно отбыть к новому месту службы в Вильно и не бояться, что эти милостивые господа из полиции допустят еще какое-нибудь покушение. Полицейские при вашем предшественнике совершенно развратились, взяточничество было просто ужасное. Вот скажите мне: как, получая шесть тысяч, Грессер жил не в пример лучше меня, хотя мое жалование было почти десять тысяч. Его жена одевалась лучше, чем моя, хотя моя — урожденная Шаховская! А все потому, что оба они брали взятки.
— Лично я тоже взяток не беру, — сказал Федосеев.
— Сыскное отделение с Путилиным во главе при Грессере 120 тысяч ежегодно получало и ничегошеньки не делало, а у меня Секеринский с Охранным отделением на всю Россию 90 тысяч получал, и это его люди 1 марта злоумышленников выследили, а полиция тут вовсе нипричем была, — продолжал, расходясь, Оржевский.
— Ваши филеры случайно их схватили, — подал голос из-за занавески Дурново. — Они даже не знали, что у них с собой бомба. А Грессер действительно большой долдон был. Но вы езжайте спокойно к себе в Вильно, никаких заговоров не существует, а если и существуют, то мы с ними разберемся.
— А как же слухи, ходящие по городу? — спросил Федосеев.
«Ходят слухи, что ваша супруга в монастырь собралась, — подумал про себя Дурново, — а на самом деле она с генералом Черевиным херес распивает.»
— Не всяким слухам верить можно, — сказал он громко. — Все это немцы придумали.
— Почему придумали? У них в Европе заговоры социалистов и взрывы адских снарядов в порядке вещей. От них и к нам перешло по грехам нашим. И нечего себя обольщать: люди без разума и совести, одержимые диким инстинктом разрушения, выродки лживой цивилизации развелись ныне у нас эпидемически.
— Немцы могут и заговор выдумать и заговорщиков у нас найти среди помянутых выродков, и деньги им на адские машины ссудить… — к беседовавшим подошла женщина, до этого стоявшая неподалеку вместе с дочерью и внимательно прислушивавшаяся к разговору.
Это была княгиня Радзивилл, тетка хозяйки графини Клейнмихель, с этого сезона вывозившая в свет свою старшую дочь Луизу.
— А зачем же тогда предупреждать? — спросил у нее Дурново.
— Чтобы потом сказать: мы же предупреждали вас.
— Но мы можем быть спокойны, — сказал Федосеев, — поскольку все наши ловцы душ носят имя Петр, — Черевин, Дурново, Секеринский, Оржевский, Рачковский, — и за ними Государь как за каменной стеной. Петр Николаевич, разлейте шампанское, выпьем здоровье Государя.
— У меня нету, — Дурново отдернул занавес и показал пустой подоконник с одиноким бокалом. — Я бокал у лакея с подноса брал. А что, уже кончилось?
