Мимикьяновская Интуиция вела себя так тихо, словно она покинула родной дом и уехала в отпуск.
Раздался уверенный стук женских каблуков. В комнату вошла Генриетта Павловна. В руках у нее находился поднос. Она принесла чай.
15. Генерал нарушает табу
Мать Генриетты Павловны Эссель работала экономкой у первого главного конструктора СКБ «Экран» академика Дороша.
Она была коренной сибирской немкой. Ее предки попали в эти края еще в далекие времена Екатерины Великой, переселявшей за Урал безземельных саксонских крестьян.
Говорили, что отцом Генриетты был кто-то из немецких военнопленных, работавших после войны на строительстве здания конструкторского бюро.
В пятьдесят шестом, вскоре после того, как последним пленным солдатам разрешили вернуться на родину, у нее родилась дочь, которую она назвала Генриеттой.
После окончания профессионального училища, готовящего поваров, Генриетта всю жизнь проработала в заводской столовой. Она дважды была замужем, один раз – не удачно, второй раз – напротив, – очень удачно, но любимый муж погиб в автомобильной аварии.
Когда в поселке появился одинокий доктор наук, Генриетта Павловна начала подрабатывать у него экономкой. Ходили слухи, что в его большой квартире она выполняла не только обязанности не только наемной хозяйки. Но отношения с ней Гергелевич не оформлял, и семейной парой они по улицам поселка не ходили.
У Генриетты Эссель имелась статная фигура, полная грудь и высокая, как у Екатерины Великой, прическа из черных, с легкой сединой волос. Ягодицы перекатывались у нее под юбкой, словно большие подшипники из твердого баббита. Темные глаза смотрели строго, а выдвинутая вперед нижняя челюсть свидетельствовала о твердости характера. Но Генриетта Павловна совсем не представляла собой какой-то мужеподобный тип. Напротив, от ее сильной фигуры и правильного лица с нежной светлой кожей шло манящее женское очарование.
Ефим знал, что вплоть до восемнадцатого века разговорным языком крестьян и ремесленников Южной Германии являлся совсем не старонемецкий, как можно было предположить, а тюрско-татарский язык. Не из этих ли могучих крещеных степняков и происходила Генриетта Павловна? – думал майор.
В начале пятидесятых главный конструктор СКБ «Экран» Дорош жил как раз в той квартире, где теперь пенсионерствовал бывший начальник отдела номер один Гарри Григорьевич Гергелевич, по прозвищу Генерал. Так что, Генриетта Павловна приняла эту квартиру, словно бы по наследству от матери.
Рассказывали, именно в ее столовой академик Дорош принимал приезжавшего в СКБ Лаврентия Павловича. В поселке существовала легенда: здесь за ужином, после тарелки острых бачуринских пельменей, всемогущий министр сказал Зиновию Матвеевичу:
– Ты, Зиновий, не обижайся, что мы такие средства на атомную бомбу кидаем! Это все маскировка для Запада! Думаешь, мы всерьез с ними в гонку за атомную бомбу впряглись, а тебе не поверили? Нет! Хозяин все понял! Он тебе верит! Он сказал: «Дорош прав! Природа устроена так, как он говорит. Если Дорош то, что обещал, сделает, история Дороша не забудет! Во всех городах мира памятники ему поставим! Из золота». А ты, Зиновий, знаешь, как Хозяин сказал, так и будет! Ты только не подведи!
Ефим взял из рук Генриетты Павловны блюдце с золотистым ранетковым вареньем и повернулся к Генералу:
– Гарри Григорьевич, а почему вы милиции не сказали, что Чапель к вам заходил?
Гергелевич пожал плечами:
– Так, меня никто и не спрашивал. Никто ко мне из милиции не приходил.
– Ну, сами бы в милицию зашли, – упрекнул майор. – Рассказали бы о его визите. Ведь человек все-таки пропал! Неужели не знаете?
– Да знаю, конечно… Здесь в поселке все про всех знают… Но он сам просил не говорить никому, что он у меня был! И еще, когда я его провожал, он на лестничной клетке меня предупредил: «Если искать станут, вы не беспокойтесь, мне тут на недельку в одно место смотаться надо, дело служебное, секретное, не нужно чтобы о нем знали…» Вот я в милицию и не пошел.
– Понимаете, Гарри Григорьевич, получается, вы его последним видели… – с нажимом произнес майор.
– Ну! Разве? – удивился Гергелевич.
– Да, так…
– Ну, я этого не знал… – покачал головой Генерал. – Мне показалось, он вроде с кем-то еще из бывших «экранщиков» встретиться собирался…
В солнечном мире столовой повисло молчание.
Взгляд Ефима бродил по комнате пока не уперся в географическую карту в медной раме под стеклом. Она висела на стене у двери в коридор. На ней была изображена Европа с прилегающей акваторией Атлантического океана. Что-то привлекло в ней майор. Он поднялся и подошел к двери.
Карта, как карта. Ничем не отличающаяся от тех, что есть в школьных атласах.
Кроме одного.
За западной оконечностью Европы, недалеко от Гибралтара неизвестный географ поместил большой остров, похожий очертаниями на уменьшенную Австралию. Судя по коричневой раскраске, остров был гористым с двумя большими зелеными долинами. Поперек острова лежала надпись черной латиницей: Atlantida.
Об этом острове больше двух тысяч лет назад написал древнегреческий философ Платон. Он утверждал, что на нем располагалось могучее государство с очень высоким уровнем развития цивилизации. Возможно, даже превосходящим тот, что мы имеем сейчас.
Атланты могли с большой скоростью передвигаться по суше, летать по воздуху и плавать под водой. Они располагали какими-то устройствами, позволяющими получать энергию из окружающего эфира. Их эскулапы могли лечить самые тяжелые заболевания, проводить трепанацию черепа и вставлять в сердца искусственные клапаны.
Жители острова не знали войн и социальной вражды. Их города были благоустроены: атланты жили в просторных каменных зданиях, к каждому из которых были подведены водопровод и канализация. Они ходили по широким мощеным улицам и плавали в лодках по чистым каналам.
У атлантов было все. Но обласканные судьбой островитяне не хотели вспоминать о старой истине: боги награждают своими милостями не для того, чтобы люди жили для наслаждения. Во всяком случае, не только для этого.
Боги уничтожили цветущий остров, отправив на морское дно.
Причина сурового наказания состояла в том, что граждане Атлантиды забыли о своем высоком предназначении – развитии собственного ума, просвещении остального человечества и постижении устройства Вселенной. Они начали жить лишь ради накопления золота, веселого времяпровождения и услаждения своих тел.
И богов охватила ярость. Кому много дано, с того спрашивается строго. Иногда очень строго.
Большинство серьезных ученых считало, что Платон все это просто выдумал. Рассказывая об Атлантиде, он лишь иллюстрировал свои мысли о том, как современные ему граждане Эллады должны строить собственную жизнь. На самом деле, острова Атлантиды с его высокоразвитой цивилизацией никогда не существовало.
В левом углу на белом поле что-то чернело. Майор приблизил к стеклу глаза. И разобрал напечатанное мелким шрифтом: Paris, 1812.
Майор знал: Генерал очень любил карты, особенно старые. В шкафах, что стояли у него в кабинете, хранилась целая картографическая коллекция. Время от времени, Гергелевич, вывешивал одну из карт в столовой, на обозрение себе и гостям дома. Увлекающийся коллекционированием старый конструктор не раз показывал гостям дома, и в частности Ефиму, свои сокровища.
Но эту карту с Атлантидой Ефим у него никогда не видел.
И понятно почему. Космических пришельцев, неопознанные летающие объекты и домовых Гарри Григорьевич считал выдумкой невежественных людей. Он на корню пресекал даже попытки начать разговор о подобных вещах. Атлантида также, входила в перечень тем, на упоминание которых в своем присутствии Генерал наложил табу – строгий запрет.
Удивительным было то, что Гергелевич почему-то сам нарушил свое табу и повесил прямо у себя перед глазами эту фантастику.
Размышления майора прервала Генриетта Павловна.
– Ефим Алексеевич, можно вас на минуту. У меня лампочка в кухне над мойкой сгорела. Я ее никак вывернуть не могу. Вы не могли бы вашу мужскую силу применить, а?
– Грета, ты, что это гостя работать заставляешь? – недовольно приподнял мохнатые брови хозяин.
– Так Ефим Алексеевич же у нас, как свой, – пожала сильными плечами сибирская немка.
– Должен же я отблагодарить хозяйку за чай! – сказал майор и отправился вслед за Генриеттой Павловной. Они прошли по длинному темному коридору, и они оказались в просторной кухне. Ее стены до уровня человеческого роста покрывала бежевая керамическая плитка. Она смотрелась совсем новой, но, если присмотреться, приблизить глаза, становилось заметно – по глазированной поверхности змеились тонкие, как волос, извилистые трещинки. Плитка была ровесницей много чего повидавшей квартиры.
Центром кухни, бесспорно, являлся старый сервант. Своими размерами и архитектурой он напоминал дворец. Граненые стекла в его дверцах вздрагивали при каждом шаге и нежно звякали.
