Раздражение усилилось.
— Ружье есть ведь? Могу ей показательный расстрел сотворить. Выводите!
— Да, тут надо навык иметь, — примирительно произнес Семей Иванович. — Дело непростое. Кузьмины в прошлом году кололи, так она вырвалась и давай по двору гонять… Верещит, кровь струей… А Гришка с одного раза… Двадцать рублей берет да вырезки три кило. И, конечно, свежатинки поджарить с водочкой… Давай, Валера, еще по капле.
— У меня знакомая на мясокомбинате работает, резчиком птицы, — как ни в чем не бывало сказала Валентина. — Сидит на табуретке в резиновом фартуке, перчатках, а по конвейеру куры, за голову подвешенные, она их одну за другой из зажимов вынимает и ножницами — чик! Голова в мусорный ящик, туловище — на транспортер… Кровь хлещет, вонь, ужас!
— Да что вы все черт-те о чем! — с досадой бросил Валера и встал. — Пойду пройдусь по воздуху…
Декабрь стоял теплый и сухой, обычной для деревни грязи почти не было. Попов вышел за ворота, оглядел пустынную улочку, обошел дом, через заднюю калитку вернулся на участок. На выложенной кирпичом тропке стояли большие резиновые галоши, в которых тесть ходил по огороду. Попов вспомнил, что послезавтра будут исполнять Кисляева, и у него окончательно испортилось настроение.
«Подать рапорт к чертовой матери!» — мелькнула шальная мысль, но облегчения не принесла. Следующий Лунин… Как может Сергеев рассчитывать на успех в такой авантюре? Выгонят без всякого рапорта, это в лучшем случае…
На пути оказался люк с откинутой крышкой. В деревне нет канализации и подземных коммуникаций, потому и люков быть не могло. Попов заставил себя идти прямо, не обращая внимания на галлюцинацию, но в последний миг, когда нога уже провалилась в пустоту, отчаянно дернулся в сторону и упал на бетонное перекрытие подземного бассейна для воды.
— Ну вот, — раздался досадливый голос Валентины. — Напился и валяется… Куда это годится?
Очередная операция спецгруппы «Финал» началась, как обычно, с инструктажа и чтения приговора. По делу преходили шесть человек с обычным для молодежных групп «букетом»: хулиганства, кражи, грабежи. Четверо совершили серию изнасилований, две потерпевшие были зверски убиты. Эпизоды чередовались в хронологической последовательности: кража белья с веревки на двадцать рублей, ограбление Сидоркина — часы за тридцать рублей, кольцо эа сорок рублей шестьдесят копеек, туфли за шестьдесят рублей, изнасилование и убийство Соловьевой, изнасилование Титовой, драка в кафе «Романтика», ножевое ранение Ковалева…
Четыре основных обвиняемых отличались одинаковой дерзостью, жестокостью и бесстыдством, по мнению Попова, все четверо заслуживали высшей меры, но совершеннолетия достиг один Кисляев, он-то и получил на всю катушку.
— А ведь это второй приговор, — сказал Иван Алексеевич, неодобрительно покашливая. — Первый раз ему пятнашку дали! Молодой, пожалели… У двух девчонок родители на одном заводе, ну и поднялась волна, телеграммы, письма, подписи, чуть не забастовка, прокурор опротестовал за мягкостью, отменили… Теперь уберем его, а остальные отсидят свои шесть-восемь, заматереют, озверятся вконец, и добро пожаловать из-за проволоки в наше гуманное общество… Гуманисты! Вечно не тех жалеют…
— Иван Алексеевич, а вам было жалко кого-нибудь из… — Попов замялся, подыскивая слово. — Из объек… Из приговоренных?
— Зверье жалеть? — грубым голосом отозвался Ромов, вскинув голову, по тут же осекся, покивал головой и другим, рассудительно-повествовательным тоном продолжил: — А знаешь, Валерочка, было… Помните Матрашева? Его до сих пор жалко. Хорошенький такой мальчишечка, культурный, воспитанный…
— Ну даешь, аксакал! — усмехнулся Викентьев.
— А что? — запальчиво спросил Ромов. — Скажешь, правильно его расстреляли? Он же не убил никого, порезал двоих! Если бы не указ, самое большее шесть лет! Самое большее! Попал не ко времени, не повезло… Сейчас бы уже отбыл и забыл, семья, дети…
Дело Матрашева в свое время наделало много шума. Первого мая в пригородном лесопарке он затеял с отдыхающими пьяную ссору и пырнул одного мужчину ножом в живот. А девятого мая хулиганил на пляже, начальник районного уголовного розыска сделал ему замечание и тоже получил проникающее ранение брюшины.
Как раз шла кампания по борьбе с хулиганством, недавно вышел соответствующий указ, налицо был цинизм, пренебрежение к отдыхающим в праздник труженикам, посягательство на представителя власти. Большой общественный резонанс, показательный процесс, теле-, радиорепортажи, статьи в газетах. Город с удовлетворением: воспринял суровый приговор. Но Ромов был прав: при других обстоятельствах Матрашев вряд ли получил бы больше шести-восьми лет.
— Конечно, правильно! — зло выплюнул Сергеев. — Если гадов не уничтожать, они нормальным людям жизни не дадут! «Двоих порезал»! Этого мало, что ли?
— Я с тобой согласен, — кивнул аксакал и сделал неопределенный жест рукой. — Просто говорю, по-человечески было жаль мальчонку. А если не убирать самых опасных, то дела совсем плохие пойдут…
— Да уже идут полным ходом, — вмешался Викентьев. — За год больше двадцати тысяч человек убивают! А приговаривают к расстрелу двести преступников. И что интересно: убийства растут, а смертных приговоров с каждым годом все меньше… Может, потому и рост? Двести милиционеров убито, а наши сорок пять бандитов уложили. Ничего себе пропорция!
— Да, похоже они верх берут, — скорбно покивал Ромов. — А им еще подыгрывают этой гуманностью. Горба? того могила исправит! А им вместо пули — срок. И куда? На другую планету?
— Там уже стонут, на тех планетах, — буркнул Викентьев. — В колониях-то что творится? Побеги, убийства, захваты заложников! В зоне деньги, водка, наркотики, на администрацию кладут с прибором, паханы шишку держат! И все на глазах — за пять-десять лет!
Викентьев пристукнул кулаком по столу.
— Одно время мы уж и думать забыли про такое, а оно опять возродилось!
Иван Алексеевич вскочил со стула и семенящим шагом подбежал к столу руководителя группы.
— А знаешь, как порядок навели?
Он наклонился к Викентьеву, быстро глянул на развалившегося в углу Сергеева, напряженного, как обычно, Попова.
— Очень просто! Перед войной спустили в лагеря директиву: паханов, авторитетов, воров в законе, нарушителей режима, особо злостных…
Ромов резко провел ладонью над столом.
— И все! Голову отрубили — гадюка неопасна… Пусть незаконно, но скажу я вам, про захват заложников и слыхом не слыхивали!
Попов поморщился.
Тогда эти директивы не только на паханов спускали… И вообще, разве это метод? Вроде правовое государство строим…
Иван Алексеевич покрылся красными пятнами.
— Вот увидишь, что построите! — голос у него осип. — Я уже на излете, Михалыч тоже, а вам расхлебывать! И не позавидуешь вам, ребята. Если со зверями гуманность разводить — схавают они вас, и дело с концом! Схавают, свои законы установят, и по их законам поганым вы жить будете…
Иван Алексеевич закашлялся, поймал чуть не вылетевшую челюсть и, согнувшись, добрел до своего стула.
— Вечно одно и то же, — с досадой произнес Викентьев. — Политика, философия, мораль… Прямо депутатское собрание! Неужели спокойно нельзя, без крика?
Операция шла по графику. Вовремя прибыли в Степнянск, вовремя забрали из особого блока Кисляева, вовремя выехали обратно.
Объект не хотел выходить из камеры, пытался ползать на коленях и целовать ноги Викентьеву, в котором безошибочно распознал старшего, на маршруте безостановочно плакал, икал, портил воздух и обещал исправиться, потом, лихорадочно давясь словами, начал убеждать, что взял чужую вину и поможет не только найти настоящих преступников, но и раскрыть все самые страшные убийства, совершенные в Тиходонске с незапамятных времен.
— Отвезите обратно в тюрьму, я самому главному прокурору все расскажу, а хотите, про других все буду передавать, слово в слово пересказывать… Отвезите обратно в родненькую тюрьму! Ну, миленькие, что вам стоит?!
Попов не испытывал ни жалости, ни сочувствия, он был глубоко убежден, что Кисляев не должен жить на свете, но сейчас в душном и вонючем кузове спецавтозака, под полубезумный монолог бывшего человека, обволакиваемый волнами животного ужаса, он в очередной раз ощутил наряду с отвращением стыд и неловкость от того, что участвует в каком-то нечеловеческом деле.
Если бы исполнение осуществлялось автоматически… Но все равно кто-то должен нажать кнопку, повернуть тумблер, опустить рубильник. Потому что, если даже и изобретут самоорганизующиеся мыслящие машины, в их программы никогда не введут такой вид деятельности, наоборот: установят специальные, многократно продублированные запреты, чтобы не ставить под угрозу весь человеческий род… Валера вспомнил, что читал об этом в фантастическом рассказе еще до зачисления в «Финал» и тогда, естественно, не задумывался над проблемой так, как сейчас.
