А если его заловят? Донесут отцу? Похолодев от этой мысли, Пашка стал выдумывать себе оправдание.
"Скажу, что ключ от дома потерял. Вот и решил посмотреть, нет ли в отцовском кабинете запасного", - решил он.
Оправдание, что и говорить, получилось никудышнее.
"Нет, лучше скажу, что ключ-то я потерял, но не искать его пришел, а просто хотел переночевать в школе, - тут же перерешил Пашка. - А что, нормальное дело: темнеет, а мне ночевать негде. Нет, не годится! Как же ночевать негде? Настя-то дома..."
В траве у самых ног что-то зашуршало. Пашка наклонился и увидел ежика. Почуяв человека, тот замер.
"Не бойся, я сам боюсь. Жалко, Чибиса нет. Он же говорил, что ещё ни разу не видел живого ежика, - подумал Пашка и дотронулся пальцами до колючих иголок. - Анке бы тебя показать, то-то визгу было бы!"
Ежик свернулся в клубочек, тихонько зафыркав.
"А ведь страшно будет одному в школе, - вдруг пронеслось у Пашки в голове. - Может, ежа с собой взять?"
На крыльцо вышли рабочие. Они оглядывались на ходу, прощаясь со сторожем.
"Не успел! - чуть ли не вслух ахнул Пашка. - Сейчас Михалыч дверь запрет - и все. Не через окно же забираться!"
Но ему повезло. Наверное, сторож решил показать, как исправно он несет службу. За углом школы стояли бочки с краской, штабелем лежали доски. Туда он и направился, крича вслед уходящим рабочим:
- Бросили все, не накрыли! А как ночью дождь ливанет?
- Михалыч, устали, не до того. Ты уж сам упоряди, - обернулась пожилая женщина в строительном комбинезоне.
Пока Михалыч, недовольно бормоча что-то себе под нос, накрывал стройматериалы прозрачной пленкой, Пашка пригнулся, пулей вылетел из кустов и шмыгнул в школу. За дверью он прислушался и, пока не вернулся сторож, прокрался через вестибюль.
В школе стояла такая тишина, что Пашкины кеды чиркали по полу с оглушительным писком.
"Надо ступать аккуратнее, - подумал он. - Спешить некуда".
Пашка на цыпочках поднялся на второй этаж и подошел к директорскому кабинету. И тут он увидел, что дверь кабинета опечатана!
Этого он совсем не ожидал. Даже носом зашмыгал от огорчения. Теперь Пашка вспомнил, как после выпускного вечера завхоз закрывал классы, в которых не надо делать летний ремонт. Толстую нитку он вдавливал в пластилин печатью - так, что нитка оказывалась точно поперек дверной щели. Открыть дверь, не нарушив печать, было невозможно. Выходит, завхоз закрыл и кабинет директора на время его отъезда...
Но не отступать же теперь!
"Будь что будет", - сказал себе Пашка.
Главное, чтобы нарушенную печать обнаружили не раньше завтрашнего дня. Пашка решил, что перед уходом сорвет печати на нескольких классах, чтобы создать впечатление чьей-то глупой шалости.
Он быстро нашел нужный ключ. Дверь тихонько скрипнула. Пашка заперся изнутри и наконец вздохнул с облегчением.
Прямо в окно смотрело закатное солнце. А со стен с укоризной смотрели великие ученые и писатели...
"Да-а, жутковато тут будет спать, - подумал Пашка. - Вон, уставились как!"
Тут он наконец взглянул на сейф - и ноги у него подкосились. Сейф тоже был опечатан!
"Да сколько же можно печатей лепить!" - чуть не крикнул он.
Кажется, настал конец его поискам. Нарушить печать на двери - это ещё можно. Мало ли кто с той стороны подходит! Но здесь, внутри кабинета... Нет, такая наглость точно не останется безнаказанной. Отец обязательно устроит расследование, и в первую очередь не поздоровится сторожу и завхозу. Конечно, Пашка привык добиваться своей цели, но не такой же ценой!
Он сидел на отцовском стуле и лихорадочно соображал. Но что тут сообразишь? Вздохнув, он поднялся, осмотрел печать. Обычная, школьная. Точно такую отец всегда ставил на всякие документы. Стоп! А откуда он её доставал? Конечно же, из стола!
Ключик от стола сразу нашелся в общей связке. Печать как миленькая лежала на своем законном месте, выглядывая из футлярчика.
"Да-а, пап, школу твою можно брать голыми руками! И не гангстеру какому-нибудь, а обычному пацану. Хорошо, что воровать тут нечего", подумал Пашка.
Как только сейф открылся, он сразу узнал сундучок. Тот самый, из которого совсем недавно похитил план местности... Пашка глядел на сундучок, не веря в свое везение. Неужели все оказалось так просто? Сейчас он не спеша прочитает бумаги и обязательно наткнется на подробное описание церкви. И тогда...
И вдруг в окно тихонько постучали. Такого страха Пашка не испытывал никогда в жизни! Даже когда сидел вместе с Саней на крыше церкви и смотрел, как скользит вниз деревянный настил. Даже когда буздыринцы грозились посадить его в муравейник!
Ноги его приросли к полу, по спине заструился пот. Пашка ничего не соображал: ни того, что кабинет находится на втором этаже и некому постучать в окно, ни того, что стук слишком тихий...
Когда он наконец нашел в себе силы оглянуться, то все равно не сразу понял, в чем дело. Лишь тупо смотрел на голубя, который устраивался на заоконном карнизе.
Потом Пашка до того разозлился, что забыл о всякой осторожности. Он готов был чем-нибудь запустить в глупую птицу и уже подыскивал на столе подходящий предмет. Но, опомнившись, только подскочил к окну и замахал руками. Удивленный голубь скользнул когтями по цинковому карнизу и сорвался вниз.
Как ни странно, это происшествие успокоило Пашку. Он взял сундучок и сел на диван.
Стопка пожелтевших бумаг была ему знакома.
"Надо запомнить, как выглядит узел на бечевке, которой они увязаны", подумал Пашка.
Развязав бечевку, он нетерпеливо взъерошил бумаги. Все они показались ему одинаковыми - письма без конвертов. С которого начать? Пашка решил прочитать все по порядку, по датам. Но сначала он развернул сложенный вчетверо лист, который лежал сверху.
Это тоже было письмо. Даже непонятно, почему оно лежало отдельно. Ага, вот почему: оно же незаконченное! Пашка заметил, что на обратной стороне листа написана всего одна строчка, в конце которой стоит запятая.
Он начал читать.
"6 июня 1936 года. Караваево.
Дорогие мои Лида и Сашенька, я жив и здоров, и душа моя всегда с вами. Каждый день я беспрестанно думаю о вас, вспоминаю милые подробности нашего прошлого, и целые картины проходят перед моими глазами. Тяжело бывает на душе, но надежда на встречу с вами не покидает меня, как бы ни была она призрачна...
Я страшно волнуюсь, мои родные, что не имел от вас ни одной весточки с тех пор, как меня выслали в Караваево. Боюсь, что и мои письма к вам не попадают. А в последнее время я потерял возможность их отправлять: пишу и складываю в стол... Теперь письма к вам почти заменили мне дневник, который я веду регулярно. Как ты была права, Лида, когда умоляла меня не задерживаться и ехать в Берлин всем вместе!
Но дела мои не так уж плохи. Живу я в чудесном городке у добрых людей, много пишу, и с каждым днем мне хочется сделать все больше. На всякий случай я попросил Любовь Матвеевну Солдаткину, милейшую хозяйку дома, сохранить для вас мои письма. Кто знает, что ждет нас и нашу родину в будущем?
Если эти письма когда-нибудь попадут к вам в руки, то обратите внимание на чертеж местности, который я к ним прилагаю. Я указал церковь, остальное вы поймете сами. Конечно, вы помните тот день, когда мы въехали в нашу обновленную усадьбу. У меня он стоит перед глазами так ясно, как будто все происходило вчера. Как ты радовалась, Сашенька, когда мы вместе прятали послание к потомкам! Хотя тебе и было всего шесть лет, я надеюсь, что ты запомнила, каким тайником мы воспользовались. Точно такой же тайник я устроил и здесь. В нем все самое ценное, что у меня осталось. Часть этого клада составляет то, что мне чудом удалось вывезти из Москвы, часть - то, что я успел сделать здесь.
Тайник надежен, и теперь можно почти не сомневаться в сохранности дорогих для меня вещей.
Если когда-нибудь Бог поможет вам вернуться в Россию,"...
На этом письмо обрывалось. Пашка начал читать с начала, надеясь понять, какой же тайник имел в виду этот человек. И только теперь заметил в правом верхнем углу точно такой же рисунок, какой они с Саней видели и на плане, и на стене бабушкиной комнаты: колосок-человечек с торчащими вверх волосками.
Когда Пашка закончил чтение, за окном совсем стемнело. Даже фонарик пришлось достать. Больше ни в одном письме не было сказано ни слова о кладе. Но Пашка об этом уже не думал. Он неподвижно сидел на диване растерянный, присмиревший.
Он словно бы подсмотрел чужую жизнь - совсем не такую, к которой привык сам. Что-то необычное было в интонациях писем и даже в аккуратном, удлиненном почерке автора.
Непонятный, раньше совсем не знакомый стыд прожег Пашку. Вместе со стыдом он почувствовал жалость и любовь к человеку, слова которого невольно подслушал.
Он сидел в темноте и готов был заплакать от отчаяния. Но не потому, что не нашел ключа к разгадке тайны. Ему было страшно жалко, что этот человек не встретился со своей женой и дочкой, что они, наверное, так и умерли в разлуке...
