До Тонтона надо было ехать с пересадкой. И для того, чтобы попасть на Лорна-террас в то же время, что и в прошлое воскресенье, мне надо было приехать строго определенным поездом. Именно это и имел в виду Виктор. Том предлагал изменить план и отправиться на машине. Обещал, что машину поведет сам. Но я покачал головой и отговорил его.
Предположим, сказал я, что это не засада, которой боялся Уортингтон. Предположим, что мальчик действительно в отчаянии и ему нужно со мной поговорить. Дадим ему шанс.
Однако относительно возвращения – тоже достаточно проблематичного, – мы пришли к компромиссу. В Тонтоне мы наймем машину с водителем, который будет следовать за нами от станции, заберет нас, когда мы об этом попросим, и отвезет домой в Бродвей.
– Дорого! – пожаловался Том Пиджин.
– Ничего, я заплачу.
Когда поезд мягко подкатил к станции Тонтон, оказалось, что Виктор ждет нас на платформе. Я нарочно сел в первый вагон, чтобы вовремя отследить непрошеных встречающих. Но парень, похоже, был один. И, по-видимому, сильно встревожен. И к тому же продрог на январском ветру. Все прочее было покрыто мраком неизвестности.
На платформу выскользнули псы Тома, ехавшие в одном из последних вагонов. Все присутствующие немедленно разделились на два лагеря: собачников и собаконенавистников.
Я рассчитывал – или, по крайней мере, надеялся, – что Виктор не узнает Тома с его собаками, хотя его тетя Роза и прочая семейка после налета недельной давности признали бы их наверняка.
Идя на встречу с Виктором, я не стал облачаться в черную маску, но воспользовался опытом полицейских, переодевающихся в штатское, чтобы сменить облик. На мне была бейсболка козырьком набок по нынешней моде, синий спортивный костюм и поверх него – голубая утепленная безрукавка. В толпе я не выделялся, но, если принять во внимание, что обычно я ношу серые брюки с белой рубашкой, отличие было разительное.
Дети Бомбошки, увидев меня, зафыркали в кулак. Том при встрече равнодушно скользнул по мне взглядом, как по незнакомцу. Так что я счел свой маскарад успешным. Поэтому теперь я уверенно подошел к Виктору со спины, бесшумно ступая в своих кроссовках, и негромко сказал ему на ухо:
– Привет!
Мальчишка резко развернулся. Похоже, мой облик его несколько удивил, но главным для него сейчас было то, что я вообще появился.
– Я боялся, что вы не приедете, – сказал Виктор. – Я слышал, как они говорили, что отделали вас как следует. Я не знаю, что делать. Я хочу с вами посоветоваться. Они мне все врут.
Парня слегка трясло – скорее от нервов, чем от холода.
– Для начала я бы посоветовал убраться с этой ветреной платформы, – сказал я. – И кстати, твоя мать не догадывается, куда ты пошел?
Внизу, у платформы, нанятый мною шофер полировал темно-синий микроавтобус, достаточно большой для такого случая. Из здания станции появился Том Пиджин. Он перекинулся несколькими словами с шофером и загрузил доберманов в заднее отделение.
Виктор, который все еще не подозревал, что эта машина и собаки имеют какое-то отношение к нему, ответил на мой вопрос, а вместе с ним – и на дюжину других:
– Мама думает, что я дома. Она пошла к папе в тюрьму. Сегодня день свиданий. Я подслушал, как они с тетушкой Розой сговаривались, что мне сказать, и сочиняли байку про какую-то женщину, к которой пошла мама, и что у этой женщины какая-то мерзкая болезнь, и мне будет противно на нее смотреть. Каждый раз, как мама ходит навещать папу, они выдумывают новый предлог, почему мне нельзя идти с ней. Я стал слушать дальше, и они договорились, что после того, как мама повидается с папой, они еще раз попытаются заставить вас открыть, где та кассета, которую вы получили от дедушки Пэйна. Они говорят, что эта кассета стоит миллионы. Тетушка Роза говорит, что, когда вы говорите, что не знаете, это все чушь. Пожалуйста, скажите ей, где кассета, или расскажите, что на ней, пожалуйста! Я терпеть не могу, когда она заставляет людей что-то ей рассказывать! Я дважды слышал, как они кричали и стонали у нас на чердаке, а она только смеется и говорит, что у них зубы болят.
Я отвернулся, чтобы Виктор не заметил нахлынувшего на меня ужаса, который наверняка отразился у меня на лице. Одна мысль о том, что Роза пытает людей, выбивая им зубы, заранее сломила любое сопротивление, какое я мог бы оказать ей.
Зубы!
И зубы, и запястья, и бог весть что еще…
Теперь я понимал, что мне абсолютно необходимо узнать тайну, которую мне полагалось знать, и решить, что делать с этой тайной. Я предполагал, что Виктор сумеет выкопать из глубин своей памяти те обрывки сведений, которых мне недоставало, чтобы слепить правдоподобную тайну. Пока что того, что имелось у меня, было недостаточно.
– А где твоя тетушка Роза сегодня? – спросил я, внутренне содрогнувшись. – Она тоже пошла к папе?
Виктор покачал головой.
– Я не знаю, где она. К папе она не ходит – он с ней не разговаривает с тех пор, как она его заложила.
Мальчик помолчал, потом страстно добавил:
– Как бы я хотел жить в нормальной семье! Я один раз написал Мартину и спросил, нельзя ли мне немного пожить у него. Но он сказал, что у них негде. А я так просил…
Голос у него срывался.
– Что же мне делать?
Очевидно, Виктор уже очень давно нуждался в совете и поддержке. Неудивительно, что теперь он был близок к срыву.
– Давай прокатимся? – дружелюбно предложил я и открыл дверцу за спиной водителя микроавтобуса. – Я привезу тебя домой прежде, чем тебя хватятся, и мы успеем обсудить все, что нужно.
Виктор заколебался, но ненадолго. В конце концов, он ведь сам вызвал меня сюда, чтобы я ему помог. Похоже, парень действительно готов был тянуться к любому, кому можно доверять, пусть даже его семья считала этого человека врагом. Нет, вряд ли Виктор мог нарочно изобразить подобное отчаяние.
Если даже это и засада, то тогда Виктор – это ягненок, который не догадывается, что он жертва.
Я спросил, не знает ли он, где можно найти Адама Форса. Этот вопрос вызвал куда более длительные колебания, и в конце концов Виктор покачал головой. Я подумал, что он, видимо, знает, но сказать это мне для него все равно что «донести».
Том Пиджин сидел рядом с шофером, нервируя того одним своим присутствием. Мы с Виктором уселись на задних пассажирских местах. Собаки были у нас за спиной, отделенные только сетчатой перегородкой. Шофер все время молчал как рыба. Как только мы сели в машину, он тронулся с места. Мы попетляли по сомерсетским сельским дорогам и наконец очутились на просторах национального парка Эксмур. Летом эти вересковые пустоши представляют собой унылое и угнетающее зрелище, навевающее воспоминания о несбывшихся мечтах. По небу ползут длинные облака, сливающиеся с туманной моросью. Но в это январское воскресенье небо было чистым, солнце ярко сияло и над холодными равнинами свистел ветер. Водитель свернул с дороги и остановился на площадке, отведенной для туристской парковки. Указав на еле заметную тропу, шофер лаконично сообщил, что если пройти по ней достаточно далеко, то окажешься в местности, где никаких троп нет вообще.
Он сказал, что будет ждать нас, так что мы можем гулять, сколько захотим. Он привез упакованный ланч на всех в корзине для пикника, как я и договаривался.
Псы Тома Пиджина вырвались на волю и принялись бешено носиться взад-вперед, вынюхивая что-то в зарослях вереска и роясь в жирной темно-красной почве. Сам Том тоже вылез из машины, потянулся и с явным наслаждением вдохнул свежего, чистого воздуха.
Виктор, перенесшийся из Тонтона с его тесными многоуровневыми домами на простор, под открытое небо, выглядел почти беззаботным, почти счастливым.
Том со своими черными спутниками быстро зашагал по тропинке, и вскоре все четверо исчезли за пригорком. Мы с Виктором последовали за Томом, но постепенно замедлили шаг. Виктор повествовал о своих домашних проблемах – по всей видимости, до сих пор ему было не с кем этим поделиться.
– Мама хорошая, – говорил он. – И папа на самом деле тоже – только не тогда, когда возвращается домой из паба. Тогда, если мама или я попадемся под горячую руку, он и выпороть может.
Виктор сглотнул.
– Ну, то есть я не в том смысле… Но в последний раз он сломал ей несколько ребер и нос, и половина лица у нее была вся черная. И когда тетя Роза это увидела, она пошла к копам – странно, на самом деле я ведь не раз видел, как она сама била папу. Она дерется, как боксер, когда заведется. Будет бить до тех пор, пока человек не примется молить о пощаде, а она тогда смеется и бьет снова, еще пару раз, а потом отступает назад и улыбается… И еще иногда потом целует!
Виктор с тревогой покосился на меня, словно проверяя, как я отнесусь к такому поведению тети Розы.
Я думал о том, что я, видимо, еще дешево отделался тогда, неделю назад. Слава богу, тетя Роза повстречала равного себе – моего друга с собаками, который теперь гулял по пустоши…
