Вот этого вопроса я опасался во время всей нашей беседы, и все-таки подполковник задал его.
— Кхм, — проговорил я, чувствуя, как к лицу приливает кровь. — Катался я вечером по городу, случайно оказался в том районе.
Подполковник взялся за ручку.
— А в подъезд-то зачем заходили?
— Э-э-э, — пробормотал я. — Друг у меня там живет. Поднимался к нему, но его, увы, не оказалось дома.
— Ну-ну, — с откуда-то появившимися в голосе Стрельцова ироническими интонациями, проговорил он. — А теперь давайте-ка заполним с вами протокол допроса, и пойдете в камеру отдыхать.
— Как это «в камеру»? — изумился я. — Вы что меня, не отпустите?
— Нет, — покачал головой подполковник, и в его маленьких светлых глазах появилось торжествующее выражение. — Я задержу вас на три дня, а затем отправлю в следственный изолятор. За свои поступки надо отвечать.
У меня вытянулось лицо.
— Позвольте! Я честный, порядочный гражданин. Мне нельзя в следственный изолятор. Да и меня дети ждут! У меня тренировки!
— Пусть ваш начальник подыскивает себе нового тренера, — мрачно пошутил Стрельцов. — А теперь давайте-ка запишем весь наш разговор в протокол.
Я тяжко вздохнул. Черт возьми, не ожидал я от подполковника таких крутых мер. Думал, попугает да отпустит. А он «закрыть» меня решил.
Битый час мы заполняли протокол допроса, потом подполковник вызвал сержанта, который вывел меня из кабинета.
Меня вновь отвели в изолятор временного содержания, но не в тот, что находился рядом с дежуркой, своего рода отстойник, а в подвал, где находилось несколько камер, соответствующих общепринятым стандартам мест заключения временно задержанных и осужденных на пятнадцать суток. Небольшая четырехугольная комната, нары, дверь с зарешеченным окошечком, вверху окно в клеточку. Апартаменты мне выделили одиночные, спасибо подполковнику Стрельцову. Не могу сказать, что камера очень уж понравилась, но все же лучше, чем наверху на виду у всех, в обезьяннике. Все бы ничего, да вот только кушать хотелось. Подполковник забыл распорядиться меня накормить, а сам я просить не стал, так что голод давал о себе знать. Хорошо, хоть калорий много не потеряю, съел утром свой завтрак и Кати. Часа через полтора смирился с тем, что придется ночевать в изоляторе временного содержания пару дней… А потом мне, дураку такому, ввязавшемуся в историю с расследованием убийства фотографа, предъявят обвинение по двум эпизодам — избиение патологоанатома и двух полицейских — и отправят в СИЗО… Собирался уже устраиваться на ночлег, как вдруг дверь лязгнула и открылась и в камеру заглянул уже знакомый мне конвоир — младший сержант.
— Гладышев, на выход! — потребовал он.
— Опять на допрос к этому бездушному подполковнику, — проворчал я, поднимаясь с нар. — Как тридцать седьмой год у вас здесь, покоя арестованному не даете, на психику давите — то в камеру, то на допрос.
— Ладно, Гладышев, пошевеливайтесь, а то у меня других дел полно.
— Зэков, что ли, в камерах пытать, выбивая признательные показания? — беззлобно сказал я, выходя в коридор.
— Вам, Гладышев, язык не доставляет в жизни лишних хлопот? — поинтересовался полицейский.
— Бывает, — признался я со вздохом. — Частенько из-за него страдаю.
Младший сержант тем же путем, что привел меня сюда, вывел на первый этаж и вновь завел в кабинет к подполковнику Стрельцову.
Тот все так же сидел за столом, заваленным бумагами, и что-то писал. «Так геморрой можно заработать!» — подумал я, но свои мысли вслух не высказал, помня замечание младшего сержанта о моем дурацком языке. Спасибо сержанту, второй раз меня за сегодняшний день от необдуманных поступков при общении с подполковником уберег…
— Садитесь, Гладышев! — буркнул подполковник.
Я сел, где указали, со скромным видом, положив, как прилежный ученик, руки на колени, и терпеливо ждал, что скажет подполковник. Однако тот не торопился. В течение нескольких минут он с сосредоточенным видом что-то писал на листе бумаги, держа меня в напряжении, давил на психику, интригуя, — видимо, гад, готовил мне неприятный сюрприз. Но я ошибся в подполковнике, подозревая его в интриганстве. Он, как оказалось, заполнял на меня документы… Впрочем, все по порядку. Подполковник еще целую минуту корпел над составлением какого-то документа, затем взял лежавший на краю стола чистый бланк и, придвинув ко мне, сказал:
— Заполните и распишитесь, — сам же снова взялся за заполнение бумаг. — Это подписка о невыезде, — не поднимая головы, изрек подполковник.
Я не верил ни своим глазам, перед которыми лежал бланк подписки, ни ушам, ни тому, что говорил подполковник.
— Неужели меня отпускают?
— Пишите, пишите! — потребовал подполковник, бросив быстрый взгляд. — Пока не передумал.
М-да, оказывается, хороший человек этот подполковник Стрельцов. Не интригующую паузу выдерживал, чтобы огорошить меня обвинением в убийстве Вики Леоневской, а заполнял документы на освобождение. Я взял придвинутую ко мне Стрельцовым ручку и быстро стал заполнять пустые графы подписки о невыезде. Поставив подпись, подвинул бумагу к подполковнику. Поставил подпись еще под несколькими документами, а потом подполковник сказал:
— Все, Игорь Степанович, вы можете быть свободны! Когда потребуется, вас вызовут.
С трудом веря, я поднялся.
— До свидания, господин подполковник! Рад был познакомиться с честным и порядочным служителем закона.
Я развернулся и двинулся к выходу. Когда уже взялся за ручку двери, Стрельцов проговорил:
— И вот что, Гладышев: забудь о том заключении, что выдал Киселев. Там такие люди замешаны, что если будешь докапываться до истины, тебя в порошок сотрут и по ветру развеют. Это мой тебе дружеский совет!
Что у людей за привычка такая: как только сделают хорошее дело, так сразу фамильярничать начинают, на «ты» называть. Что ж, каков привет, таков ответ. Я тоже перешел на «ты».
— И я хочу дать тебе дружеский совет, подполковник: не раболепствуй перед сильными мира сего — в самый неподходящий момент предать могут. И еще: ты время от времени прохаживайся, не сиди на одном месте, тогда на старости лет на проктолога тратиться не придется. Бывай!
Прикрывая за собою дверь, успел заметить, как подполковник зло сузил глаза. Его недобрый взгляд не сулил мне ничего хорошего. Интересно, что значат слова Стрельцова: «в деле замешаны большие люди»? Какое отношение «большие люди» могут иметь к обычному фотографу? И что это за «большие люди»? Уж не те ли двое, что запечатлены фотографом на даче? И зачем Стрельцов мне это сказал? Дал подсказку, среди кого искать убийцу Аверьянова? Ребус какой-то!
Забрав у младшего сержанта свои вещи, я вышел из дверей ОВД. Чем пахнет свобода? Да чем угодно, хоть теми же самыми бомжами или клопами, лишь бы ты находился за пределами камеры. Сейчас же свобода пахла едва уловимым запахом бензина, остывающим к вечеру асфальтом, ароматами начинающейся осени… Я миновал КПП, шутливо отдав честь, дежурившему там полицейскому и вышел на улицу.
Здесь меня ждал очередной сюрприз. На площадке перед ОВД прогуливался, тяжело ступая больными ногами, завуч нашего ДЮСШа Иван Сергеевич Колесников. Бывший легкоатлет, чемпион страны, а ныне заслуженный пенсионер, он страдал болезнью спортсменов — варикозным расширением вен. Перетренировался когда-то Иван Сергеевич, и вот с годами его большие ноги с шарообразными коленями болят все больше и больше. Да еще работа у него сидячая — тренером он теперь не работает, тяжело ему, вот и проводит большую часть рабочего времени сидя в своем кабинете в кресле. Потому старик и разминал ноги всякий раз, когда появлялась возможность прогуляться.
Голова у Колесникова, как я уже говорил, круглая, похожая на заварочный чайник, стоящий на самоваре, а лицо, пардон, на бульдожью морду смахивает, такое же свирепое и с обвисшей кожей. Но завуч с виду такой злой, хотя и держит нас, тренеров, в ежовых рукавицах, но в то же время, если что, в обиду начальству не дает, всегда стоит за нас горой. Да и так в жизни, если что случится, помогает. И сейчас мне, ей-богу, было неудобно за то, что он из-за меня притащился к ОВД вроде как встречать освободившегося из заключения отморозка.
— Д-д-добрый в-вечер, Иван Сергеевич! — проговорил я, заикаясь. — Ка-ак вы нашли-то меня здесь?
— Здравствуй, Гладышев! — не очень приветливо отозвался Колесников. — Да вот уж нашел! Девица какая-то в спортшколу приехала, сказала, что тебя возле дома полицейские повязали. Телефон ты рабочий не успел ей дать, вот она и прикатила.
— Ну, спасибо и вам, и ей, — пробормотал я. — Только не стоило так беспокоиться, дядя Ваня! С больными ногами по городу таскаться. Меня так и так выпустили.
