В этот момент из уборной вернулась Шерил, и я решил воспользоваться ситуацией. Сказал, что мне пора, чмокнул именинницу в щеку и поспешил к выходу.
Почему-то обратно я решил идти мимо Юстона и Эверс-холт-стрит. Возможно, просто захотелось прогуляться, хотя на улице по-прежнему бушевал холодный ветер; а возможно, намеренно выбирал маршрут так, чтобы оказаться поближе к архиву.
Собираясь перейти через дорогу, я увидел женщину, стоящую на тротуаре рядом с подъездной аллеей Боннингтона. Ссутулилась, голову опустила — я сначала подумал, это Элис после угара сверхурочной, но, увы, неоплачиваемой работы наконец идет домой.
Потом заметил капюшон, а через секунду «Элис» начала выцветать и сливаться с ночной улицей. С каждым моим шагом фигура казалась все бледнее. Потом женщина подняла взгляд, и я так и примерз к асфальту, потому что взгляд ощущался, а глаз не было. Верхняя часть лица представляла собой бесформенную пульсирующую красную массу. Пышные темные волосы, затем карминовые губы и по-детски округлый подбородок, а посредине краснота, сплошная краснота.
Понять, во что она одета, было куда сложнее: во что-то белое, но что именно, разве определишь? Женщина показывала на здание архива, подняв бледную, эфемерную руку. Она будто с трудом преодолевала притяжение земли: каждое движение медленное и вымученное, такие бывают во сне, когда пытаешься сбежать от чудища.
Собравшись с силами, я вышел на проезжую часть — чуть не под колеса красного автобуса «Рутмастер», который засигналил, словно раненый бык. В последнюю секунду я отскочил обратно на тротуар.
Я боялся, что скрытая корпусом удаляющегося автобуса женщина исчезнет — именно так чаще всего случается в кино. Однако она стояла на месте, и я бросился бежать, лихорадочно нагоняя максимальный настрой. Попробовал накрыть ее сетью своих ощущений, подобрать ноты, создать музыкальный образ. Задача не из легких: женщина была передо мной, но ее силуэт настолько размылся, что зацепиться почти не за что. Впечатление, будто смотришь в телескоп не с того конца, ничего подобного со мной раньше не случалось. Пусть еще пару секунд задержится, и я со всем разберусь...
Вдруг метрах в пяти от нас открылась дверь, и эфемерную незнакомку пронзил луч яркого света. Она поспешно отвернулась и р-раз — испарилась, а я оказался лицом к лицу с Джоком Тайлером, который смотрел на меня глазами перепуганного зайца. В руках ранец, поднятый в качестве оправдания или защиты — неужели боится, что поколочу?
— Вот, за ранцем вернулся, — пролепетал он. — Это она?.. Черт, ты, наверное?..
Я мысленно перебрал возможные ответы, большинство которых крутились вокруг слова «дебил». Увы, ничего помимо эмоциональной разрядки ни один из них не принесет.
— Не забудь закрыть дверь, — бросил я и зашагал прочь.
Беседа за празднично накрытым столом постепенно угасла.
«Угасла» еще мягко сказано... Если честно, она умерла. Даже мой отец, которого хлебом не корми — дай языком почесать, махнул рукой и угрюмо уставился в тарелку. Миссис Калшо, директор нашей начальной школы, нехотя клевала овощи. Сидящий рядом с мамой клоун с несчастным видом ущипнул себя за нос, а мама чуть ли не равнодушно покачала головой.
Тут все неожиданно посмотрели на меня.
— Сыграй нам, Фикс, — вкрадчивым голоском попросила Пен. — Ты столько красивых мелодий знаешь!
Я покачал головой, но гости настойчиво кивали. Школьные приятели, старые враги, девушки, с которыми я спал, хозяин магазина на углу Артур-стрит — все жаждали бесплатных развлечений.
Я медленно поднялся.
— Может, любимую песню Кэти? — предложил папа. — Помнишь, ты перед самой ее гибелью играл?
Отличная шутка — гости даже захихикали, а родители переглянулись, и мама кивнула, будто папа заработал очко в какой-то неизвестной игре.
— Пусть твоя песенка вернет сестру к жизни! — попросил старший брат Мэтью и с комической торжественностью перекрестил: благословляю, мол.
Достали! Впрочем, как всегда. Хотелось, чтобы они заткнулись, и самый простой способ достичь этого — подчиниться. Прижав вистл к губам, я взял одну ноту, долгую, пронзительную, высокую. На вызывающе самодовольных лицах гостей тут же возникло смятение. Потом нота развилась в безутешно рыдающую, визжащую мелодию, и они раскрыли рты от удивления.
Какую именно мелодию играю во сне, вспомнить удается далеко не всегда, однако на этот раз в сознании четко отпечатались «Белые лебеди». После первого куплета гости хватались кто за плечо, кто за живот, бессильно сползали со стульев и с громкими стонами роняли голову в тарелку.
Совершенно очевидно: их убивала музыка. Мне от этого, было немного не по себе, немного стыдно, но останавливаться не хотелось. Просили песню — вот я исполнял, глядя, как те, кто попробовал отползти, валятся на бок, а бессильно откинувшиеся на спинку стула сохнут и разлагаются с невероятной скоростью.
Я убил всех. Никаких больше дурацких ситуаций, никаких требований. Они получили именно то, что просили! Доиграв, я будто не вистл опустил, а автомат, в котором расстрелял все патроны.
А потом послышалось слабое бульканье. Звук ужасный, передающий невыразимую словами боль и страдания: мол, или прикончи, или верни меня к жизни, только не оставляй в подвешенном состоянии, словно кролика на заборе из колючей проволоки.
Вистл подвел: последнюю жертву придется убить голыми руками.
Я медленно обернулся. Жутко признаваться себе в этом, но обязанность есть обязанность. Я знал: если отступлюсь, вистл станет глухонемым. За ниспосланный небом дар нужно платить; срок платежа — сегодня, место — сейчас.
Скрючившаяся у моих ног жертва подрагивала, словно золотая рыбка на кафельном полу ванной. В гостиной темно и ничего, кроме тех слабых конвульсий, я не видел и не чувствовал. Схватив за плечо, я перевернул несчастного на спину. Мои руки скользнули к дряблому горлу, а он даже не сопротивлялся.
Р-раз — и я пережал трахею, и тут одна за другой загорелись лампы.
— Что, не мог заснуть? — спросила Пен. Она пришла на кухню босая в алом шелковом пеньюаре и отчаянно терла глаза.
Я глотнул кофе. Настоящий, сваренный на плите в принадлежащей Пен турке 1930 года изготовления, черный и крепчайший. Бессонница, естественно, не пройдет, зато руки наверняка дрожать перестанут.
— Ты замечала, как подпрыгивают киногерои в самый жуткий момент кошмарного сна? Подпрыгивают и садятся в кровати, причем спина идеально прямая. Будто у них что-то вроде психической катапульты срабатывает. В нужный режиссеру момент бац! — и проснулись.
Пен налила себе кофе из турки. Там оставалось глоточка три и немного гущи, зато те глоточки самые крепкие и чудодейственные.
— Снова приснилась сестра?
— Нет, на этот раз Рафи, — покачав головой, буркнул я.
Пен молча уселась напротив и, увидев, что я допил кофе, протянула свою чашку.
— Тебя никто не винит. Никто не говорит, что ты напортачил.
— Я действительно напортачил.
— Ты пытался ему помочь. Увы, не смог. Наверное, никто бы не смог ничего сделать.
Эх, жаль, что я об этом заговорил! Вообще-то честностью я не страдаю, но рядом с Пен волей-неволей изменишься. Она никогда не лжет, даже во спасение или чтобы не причинить человеку боль. Вот и приходится отвечать любезностью на любезность.
— Возможно, не делать ничего и было наилучшим вариантом, — пробормотал я.
Изгнание нечисти — работа с определенной долей натяжки. Этим занимаешься, потому что способен, а еще потому что, однажды начав, остановиться практически невозможно. Однако рано или поздно появляются профессиональные заболевания. К старости (если удается до нее дожить) изгоняющие нечисть становятся довольно странными. Пекам Штайнер, например, последние годы провел в плавучем доме и отказывался сойти на землю, уверенный, что призраки объявили охоту на людей и в первую очередь на него.
Я вспомнил, каким был Рафи, когда мы с ним познакомились: надменный, элегантный, красивый, эдакий танцор с тысячей восторженных партнерш. А потом в воображении возникла ванна с ледяной водой и глаза Дитко, горящие в темноте так, будто бушующее внутри пламя вот-вот вырвется из-под кожи и сожжет его, оставив лишь горстку черного пепла.
Я ведь и не пытался убедить себя, что четко представляю план спасения. Вовсе нет! Ни с чем подобным раньше я не сталкивался и тут чуть в штаны от страха не наделал. Однако разве мог я просто сидеть и смотреть, как горит друг? Нужно было что-то делать, а у меня хорошо получалось только одно. Достав вистл, я на секунду закрыл глаза и попытался прочувствовать дух, настроиться на его волну. Элементарно: квартирка Рафи насквозь пропиталась аурой незваного гостя. Я поднес вистл к губам и начал играть.
На первых же нотах демон Асмодей зашипел, забурлил, как котел, с которого сняли крышку, и распахнул глаза Рафи куда шире, чем предполагалось природой. Устав от восхождения из преисподней, он вяло потянулся ко мне, ругаясь на неизвестных языках, но подняться из ванны не мог. Я просто отступил к противоположной стене и заиграл громче, чтобы заглушить резкие гортанные звуки, извергавшиеся из губ Дитко.
