Алина Егорова - Медальон сюрреалиста

Аркадий из-за своих замашек сибарита походил на эстета. Он выглядел привлекательнее работяг и среднестатистических клерков, прилежно топающих каждый день в свои скучные офисы. В его лености и вальяжности было своеобразное очарование. Аркадий мог себе позволить не думать о деньгах и не работать вообще. Он был свободен. Свобода притягательна, она делает человека не таким, как большинство, а то, что недоступно большинству, всегда в цене.

Постепенно — шаг за шагом — они сблизились. Со свойственной пролетариату прямотой Аркадий предложил расписаться. Так и сказал: давай распишемся. Не «будь моей женой» или хотя бы «давай поженимся», а «давай распишемся» — просто, по-деревенски, без всяких словесных красивостей и расшаркиваний. Они тогда возвращались с вечеринки, прогуливались по набережной, наблюдая, как на рассвете соединяются крылья мостов. Арина не сразу поняла, о чем идет речь.

— Чего молчишь? Или я для тебя не хорош?

— Я думаю, — ушла она от ответа, сообразив, что Аркадий шутит, но до конца суть его шутки Арине была не ясна.

— А, понятно. Тебе надо подумать, у вас, у женского пола, так положено. Ну, думай.

Не получив никакого ответа, в ближайшее время Аркадий на фуршете в особняке представил Арину отцу как свою невесту. Александр Тимофеевич, нисколько не удивившись, дал добро и пообещал закатить шикарную свадьбу, Хася скосорылилась, но возражать не посмела — в доме всем заправлял Меньшиков-старший. Арина не ожидала такого поворота событий, но решила на людях держать лицо, словно все шло, как надо. Она собиралась выяснить этот вопрос наедине с Аркадием, устроить ему разбор: как он мог без ее согласия объявить о помолвке?! Но сразу скандала не получилось — из-за присутствующих гостей, общего веселья, выпитого вина, — а потом предъявлять претензии стало вроде бы поздно. Девушка махнула на все рукой, решив, что раз свадьба не завтра, то до нее может дело и не дойти. В любом случае, права побега невесты из-под венца еще никто не отменял.

Арина не могла себе точно сказать, любит ли она Аркадия или нет. Определенно он ей нравился: красивый, высокий, уверенный. Богатый! Арина никогда не гналась за чужими деньгами, не стремилась хорошо устроиться замужем и вообще замуж не рвалась. Но если не кривить душой, она понимала, что Аркадий привлекает ее прежде всего достатком. Лиши его отцовских денег, он станет совсем другим — простым парнем без всякого лоска, работягой в какой-нибудь автомастерской или мелким торговцем с соответствующим образом жизни. На такого Арина вряд ли обратила бы внимание. Это обстоятельство ее и смущало. Но она к Аркадию уже привыкла, и ей было с ним хорошо и нескучно. Ей нравились его пространные, немного наивные рассуждения обо всем, нравилось, что он спрашивает ее мнения по философским, иногда политическим вопросам, нравилось проводить с ним время и порой совершать сумасшедшие поступки. С кем еще можно ночью по всему городу кататься на трамвае? Однажды Аркадий уговорил следовавшего в парк вагоновожатого прокатить их с Ариной по Питеру. Водитель свернул с маршрута; сначала катал по центру, а потом увлекся и завез к черту на кулички, где трамвай отчего-то сломался. Выбирались они оттуда пешком, потому что в ту глухомань не желал ехать ни один таксист. А кто еще способен устроить прогулку по крышам? А пикник на скамейке около Михайловского театра? А еще он умопомрачительно целуется!

Устав от сомнений, Арина приняла решение: раз судьба предлагает ей «золотого мальчика», с которым ей хорошо, какая разница, кем был бы этот мальчик в других обстоятельствах? Жизнь идет здесь и сейчас, и она так скоротечна, что не стоит отказываться от радостных моментов из-за каких-то предположений.

Нелепые и непонятные, дерзкие, эпатажные, похожие на бред сумасшедшего и в то же время гениальные произведения Сальвадора Дали вызывали противоречивые чувства у посетителей его театра-музея в Фигерасе. Одни пробегают галопом по этажам галереи, заглядывая в каждое помещение, где толком ничего не успевают посмотреть. Точно так же ведут себя посетители в рядом стоящем здании с ювелирными украшениями Дали, с той разницей, что там они сбавляют ход и уже делают вид, как будто бы что-то понимают в драгоценностях. Конечной точкой их культпохода неизбежно становится ближайшее кафе, где подают к эспрессо хрустящие заварные булочки. Другие совершают осмотр неторопливо, всматриваются в произведения, пытаясь понять замысел маэстро. Гибрид человека с комодом, обглоданные телефонные трубки, Тристан и Изольда в неожиданных образах, слоны на тонких комариных ногах… Попытки в «Тлеющем осле» найти осла заканчиваются недоумением. Как бы люди ни старались, они не понимали шедевров Дали. Им не помогают ни рассказ гида, ни литература, ничего! Такие посетители покидают музей в полнейшем разочаровании. Третьи же восхищаются и понимают каждую картину и скульптуру. Восхищаются рукой творца, похищающей для своей Галы золотое руно, восхищаются жемчужиной, прекрасным кораблем с бабочками на мачте вместо парусов и бабочкой вместо страниц книги. А если что-то остается непонятным, они находят собственный смысл. Последнее казалось увлекательным. Ариадна Металиди относилась скорее к третьему типу посетителей музея. Некоторые картины ей нравились, некоторые озадачивали, и она долго их изучала, пытаясь понять тот глубинный смысл, который вложил в них автор. Ее спутнику, Аркадию Меньшикову, до произведений Дали не было никакого дела. Он вообще не любил музеи и приехал сюда, поддавшись уговорам своей невесты.

— Провести неделю рядом с Фигерасом и не побывать в музее Дали?! Да тебе потом нечего будет вспомнить об Испании! — с иронией сказала Арина, выбирая платье для поездки в родные пенаты художника. За все время их пребывания в курортном местечке Калейла Аркадий только и делал, что лежал около бассейна с телефоном и пивом. Когда они только приехали в Калейлу, Арина сначала пришла в замешательство — не ожидала, что ее друг окажется таким пассивным, пыталась его растормошить. Но все ее старания были тщетными, Аркадий лениво отмахивался, дескать, ему и в отеле хорошо. В лучшем случае соглашался прогуляться до моря. В итоге Арина ездила одна, что было не так приятно, как с компанией, зато она всюду побывала, а не сидела в резервации. Собираясь в музей Сальвадора Дали, девушка не особо рассчитывала на Аркадия, предложила ему поехать вместе из вежливости, а он неожиданно согласился.

Погожим деньком Сальвадор снова отправился к оврагу. Трудно было сказать, что его туда влекло: желание завершить рисунок или он хотел снова увидеть юную цыганку. В последнем юноша не признался бы даже сам себе.

— Пусть только появится, я ей задам! Я ей покажу, как меня передразнивать, — бормотал по дороге Сальвадор. Как он ни старался рассердиться на цыганскую девчонку, это у него не получалось. Перед глазами стоял ее гибкий, облаченный в тряпье образ, в ушах звенел дерзкий смех. Цыганка была совсем не похожа на тех домашних, заласканных родителями, разодетых, словно куклы, девочек, которые Сальвадора окружали в Фигерасе. Девочки были красивыми: кружевные платья и банты, уложенные в сложные прически атласные волосы, серьги, как у сеньор, и модные шляпы — все это вызывало восхищение. Юного Сальвадора тоже трогала эта кукольная красота, но проявлял свои чувства он своеобразно. Парень презрительно фыркал, изображая полное равнодушие. Желая перетянуть внимание на собственную персону, он шумно сморкался, демонстративно отрыгивал, корчил рожи, паясничал. Девочки обиженно разбегались, жаловались своим не менее разодетым мамам на несносное поведение дона. Доньи, охая и ахая, возмущались, обращая всеобщее внимание на дурно воспитанного юнца. Сальвадор торжествовал: опять он стал центром Вселенной!

Несмотря на пленительную внешность, домашние барышни Сальвадору казались капризными и глупыми. В его представлении все девчонки были глупыми, за исключением сестры Анны Марии. Сестру он боготворил и не мог сравнивать ни с кем. Она и умна не по годам, и воспитанна, и восхитительно красива в свои неполные двенадцать лет, и добра, и нежна. А цыганка… Цыганка была совсем не такой: угловатой, дерзкой, свободной. У нее, у оборванки, было то, чего не имел он, потомственный аристократ, сын состоятельных родителей, — пьянящая свобода.

Сальвадор добрался до того самого места, где в прошлый раз делал набросок. При ясной погоде местность выглядела иначе: краски были яркими, насыщенными, как у спелых южных фруктов. Требовалось полностью поменять палитру и вносить существенные изменения в набросок, а переделывать Сальвадор не любил. Он был пылким, как ураган, рисовал по вдохновению за один присест. Оторвать от работы его могли только веские обстоятельства, делающие невозможность ее продолжения, или внезапно нахлынувшая апатия. Он мог в один миг вдруг перегореть идеей и уничтожить результат своего труда.