— А что такое? У нее же все анализы в норме, я смотрел.
— Вот именно, Аркаш, вот именно!
Хирург задумчиво посмотрел на нее, и улыбка сползла с его губ.
— Не понял. Что, вообще ничего нет? Так не бывает.
— У тебя профессиональная деформация сознания, — грустно усмехнулась Ираида Андреевна. — Ты существования здоровых людей не признаешь в принципе.
— Да, не признаю, потому что их ничтожно мало и к нам такие не попадают.
— Но с Чернявской, поверь мне, все в порядке. Если хочешь, можешь сам результаты перепроверить.
— Да на черта мне их перепроверять, я все видел! Но сегодня должны были быть инфекции готовы…
— Все нормально, Аркаш, я же тебе говорю. Нет у нее никаких инфекций.
Хирург задумался. Потом поднял глаза:
— Ну, и что ты ей сообщила?
— Да так и сообщила. Объяснила зависимость между сознанием и телом: может быть, она слишком настроила себя на необходимость забеременеть… Ты же понимаешь…
— Понимаю, понимаю, — покивал он в ответ. — Ладно, Ирина, я все-таки карточку ее потом посмотрю.
— Да посмотри, конечно, может, что увидишь…
Гинеколог с двадцатилетним стажем Ираида Андреевна Соломеец вернулась в свой кабинет, села за стол и стала задумчиво перелистывать календарь. С одной стороны, она все сделала правильно. С другой, чувство неудовлетворенности собой никак не оставляло ее. «Ну, и что, по-твоему, я должна была девочке сказать? — наконец поинтересовалась она у чувства неудовлетворенности. — Правду? Неужели? А ей намного легче стало бы от правды? Ну, может быть, она пошла бы к другим врачам, где ей, в лучшем случае, подтвердили бы то же самое, а в худшем — начали лечить от несуществующих у нее болячек». «А то, что ты сказала, лучше?» — спросило чувство неудовлетворенности. «Да, лучше».
Но чувство неудовлетворенности никуда не делось. Ответ его не устраивал, и Ираида Андреевна знала почему.
Она не могла объяснить, что происходит с ее пациенткой Чернявской Антониной Сергеевной. Не могла, и все.
Тоня вернулась домой в каком-то странном состоянии. Она так устала от осмотров, анализов, ежедневных поездок («Господи, и как только Витя выдерживает!»), что не могла ничего делать. И странное дело — слова врача ее совершенно не успокоили. «Лучше бы у меня что-нибудь нашли!» — думала Тоня, ожесточенно взбивая подушку.
Она улеглась на кровать, забыв про то, что у нее не приготовлено второе, но сон не шел. В голове звучало слово, произнесенное врачом, — «бесплодие». Тоню передернуло. Господи, неужели ужасный диагноз может относиться к ней?! Она, конечно, знала, что женщины бывают бесплодны и мужчины тоже, что для многих пар иметь своего ребенка — несбыточная мечта, но даже не представляла, что сама может попасть в их число. Страшный диагноз был… как-то очень далеко. Это была чья-то чужая несчастная жизнь, в которой не было детей, а такого с ней никогда не могло случиться.
Тоня уселась на кровати и уставилась в окно.
Так, хватит раскисать, сказала она себе. Вечером надо посоветоваться с Витей и решить, что дальше делать. Может быть, болезненные месячные просто случайность и все наладится. Скорее всего — так оно и есть.
Успокоив себя, Тоня накрутила котлет, потушила картошку в молоке, как Витя любит, и заставила себя заняться другими домашними делами. Они ее успокаивали, работа спорилась в Тониных руках. Она и сама знала, что на нее уборка действует, как на многих успокоительные капли.
Через два часа, когда уже стемнело, чисто вымытый дом блестел, а Тоня ходила по комнатам, обдумывая, что бы еще такое привести в порядок. Усталость у нее почти прошла, и теперь она не сомневалась, что со здоровьем все наладится. Действительно, ее недомогание последнего времени — просто случайность.
Тоня вышла в кладовку, и взгляд ее упал на комод. Вот чем она займется! Давно пора было очистить его, и нечего откладывать на весну. Может быть, все ящики она сейчас и не успеет разобрать, но хотя бы верхние два пора освободить от чужого хлама.
И Тоня решительно выдвинула верхний ящик. Сверху лежала фотография, которую она собиралась переложить в свою коробочку, но не успела, а под фотографией белел листок бумаги. Она удивленно потянула его на себя. В ее руках оказалась половинка обычного тетрадного листа в линейку, на котором аккуратными, почти печатными буквами было написано стихотворение. Тоня прочитала его, но ничего не поняла. Перечитала еще раз.
Ропот листьев цвета денег,
Комариный ровный зуммер…
Глаз не в силах увеличить
Шесть на девять тех, кто умер,
Кто пророс густой травой.
Впрочем, это не впервой.
«Что за бред?» — покачала она головой. Зачем Витя сюда это засунул? И вообще, что за странные строчки такие?
Стихов Тоня не любила и не понимала, ну, может быть, только стихи для детей. Правда, ей нравились несколько стихотворений Есенина, а после знакомства с Виктором она специально брала в библиотеке томики поэтов Серебряного века, которых он очень любил, и старательно вчитывалась в строчки, пытаясь убедить себя, что стихи ей нравятся. Но на самом деле ей не нравилось. Совсем не нравилось.
В начале их супружеской жизни Виктор, вдохновленный ее возникшим интересом к поэзии, время от времени по вечерам, когда она уже лежала в постели, начинал с выражением читать ей что-нибудь «из своего самого любимого», а любимого у него было очень много. Тоня даже не могла запомнить все фамилии, которые он называл, и только сильная влюбленность в мужа удерживала ее от того, чтобы не заснуть на десятой строчке очередного поэтического творения. Но она внимательно слушала, пытаясь понять, что же находит Виктор в этом наборе звуков. Так и не поняла. И, окончательно удостоверившись в своей непонятливости и необразованности, поставила на себе крест. Впрочем, вскоре «творческие вечера» прекратились, потому что Виктор приезжал домой измученный и ему было не до стихов. А когда аврал у него на работе закончился, чтения как-то не возобновились.
И вот сейчас Тоня недоумевала, что за глупость Виктор написал и зачем-то засунул в ящик. «Может быть, он нарочно так сделал, чтобы я прочитала?» — подумалось ей. Она уселась с листочком у окна и принялась перечитывать.
Ерунда. Вот ерунда! Тоня даже рассердилась. Зачем специально усложнять простые вещи, да еще выражать мысли таким совершенно заумным языком, если можно сказать понятно? Пусть Виктор, если ему хочется, приходит в восторг от стихов, а ей не нравится, и она ему честно об этом скажет сегодня вечером. Тоня решительно положила листочек на стол, почему-то разозлившись.
«Да что со мной? — спросила она у себя. — Подумаешь, стихи непонятные, зачем злиться-то…» Ответ лежал на поверхности и был ей очевиден. Злилась, потому что стихи были непонятные, оттого она чувствовала себя глупой. Тоня и так знала, что не блещет умом, но тут ей на секунду показалось, что Виктор положил листок со стихом в ящик, чтобы показать ей, какая разница между ним, умным, и ею, дурочкой, если не сказать еще сильней. «Вот назло тебе разберусь!» — решила вдруг Тоня и стала перечитывать идиотские строчки.
«Ропот листьев цвета денег». На расшифровку первых четырех слов у нее ушла минута. Сначала тупо смотрела на слова, не в состоянии понять, что имеется в виду и как четыре существительных могут образовать нечто целое. Ропот листьев цвета денег… Какого цвета деньги? Она вспомнила монетки. Серые? Серебристые? Красноватые? Тоня перевела взгляд за окно, посмотрела на голые стволы и вдруг поняла. Шорох зеленых листьев, потому что многие бумажные деньги и в самом деле зеленоватые, вот что имелось в виду! Ей представилась яблоня, вся шелестящая долларами, и она улыбнулась. Как все просто.
«Комариный ровный зуммер». Ну, тут все ясно. Комар звенел не переставая и, наверное, ужасно раздражал того, кто писал стихи.
Внезапно две строчки, еще пару минут назад лишенные всякого смысла, сложились в Тониной голове в ясную картинку: лето, вечер, человек сидит за столом и что-то рассматривает, а над ухом звенит комар, но писк его не раздражает. Почему не раздражает?
«Глаз не в силах увеличить шесть на девять тех, кто умер, кто пророс густой травой».
Тоня поняла, что проще разбирать стих по предложениям. В этом речь шла о том, что кто-то умер. Но при чем здесь шесть на девять? И вдруг, может быть потому, что совсем недавно она держала в руках фотографию, Тоня догадалась, что имел в виду тот человек, который сидел за столом и что-то рассматривал. Он рассматривал фотографию, а все, кто был на фотографии, уже умерли, и он не мог себе представить их лица большими, как на фотографии размером шесть на девять, а только всматривался в их черты, пытаясь вспомнить, какими они были на самом деле. Но на их могилах уже была густая трава — их всех похоронили так давно, что могилы заросли, и никто не ухаживал за ними, потому что, если бы ухаживал, были бы цветы, а не трава.
