— В таком случае говори ты, бездельник! Соблазнитель! Бесчестный!
— Я? А что вы хотите, чтобы я сказал?
— Тебе стыдно, да? Так вот: если у вас обоих храбрости не хватает, я сама все расскажу синьору из Милана!
И, ухватившись за лацканы пиджака Чекотти, глядя прямо ему в глаза, она стала жаловаться:
— Знаете, что она сделала со мной, со своей матерью, эта бесстыжая? Она меня обманула! Я думала, что она у своей тетки, а она в это время встретилась с этим проходимцем Амедео! Она поджидала его, как какая-нибудь уличная девка, у выхода из кафе этого подлеца, этого отравителя Онезимо. Что вы на это скажете?
Полицейский сначала высвободился, потом заверил вдову, что ему нет дела до поведения ее дочери и что, кроме того, ей не придется больше опасаться дурного влияния со стороны Амедео, так как он его увозит в миланскую тюрьму.
— Но, синьор, именно это-то и невозможно!
— Почему?
— Потому что эта парочка занималась Бог знает чем как раз в то время, когда убили этого несчастного Таламани. Кстати сказать, это был прекрасный человек, вежливый и все такое… А ведь это чудовище Амедео не мог одновременно находиться в разных местах, как по-вашему?
Чекотти почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
— И вы только теперь являетесь, чтобы сказать мне об этом?..
— Это по ее вине! Чтобы спасти свою репутацию, она позволила бы вам увезти его, эта бессердечная! Но, к счастью, я здесь! Для меня справедливость на первом месте! А ведь я была бы очень довольна, если бы этот Россатти, этот соблазнитель, совсем уехал отсюда! Но, что делать, Габриелли всегда были на стороне закона.
Инспектор повернулся к девушке:
— Это правда?
— Да, синьор… Простите меня.
Вне себя от злости Маттео набросился на Амедео:
— А вы что же? Почему вы мне не сказали?..
Россатти придал своему лицу серьезное выражение и сдержанно произнес:
— Честь молодой девушки поставлена на карту, синьор инспектор.
— Не морочьте мне голову вашими глупостями. Подтверждаете вы или нет то, что рассказала эта женщина?
— Я не имею права ничего сказать.
Чекотти с удовольствием закатил бы ему затрещину. Он сделал попытку напугать вдову Габриелли, так как не знал, что страх неведом женщинам из Фолиньяцаро.
— Известно ли вам, как закон карает за лжесвидетельство?
— Лжесвидетельство? Так вы думаете, что мне доставляет удовольствие чернить собственную дочь перед посторонними?
— Хорошо, можете идти…
И он добавил в силу привычки:
— Оставьте вашу фамилию и адрес.
Все расхохотались, кроме Маттео.
…Когда они остались втроем, Чекотти, покраснев под ироническими взглядами двух остальных, некрасиво выругался, потом воскликнул:
— Я уверен, что обе они лгали!
Тимолеоне Рицотто добродушно улыбнулся:
— Очень возможно, синьор, но как это доказать?
В эту ночь инспектор Маттео Чекотти спал очень плохо. Накануне вечером он вынужден был освободить Амедео Россатти; показания Терезы свидетельствовали о его невиновности по крайней мере до тех пор, пока не удастся доказать, что она говорила неправду. После этого ему пришлось позвонить комиссару Рампацо и признаться, что дела идут, пожалуй, не совсем так хорошо, как ему сперва показалось из-за чрезмерного оптимизма, и что его возвращение откладывается до ареста убийцы Эузебио Таламани. Слушая смущенный голос своего подчиненного, комиссар Рампацо испытывал какое-то нездоровое злорадство. Он сделал несколько нелестных замечаний о людях, продающих шкуру неубитого медведя, и повесил трубку, радуясь про себя, что не послал своего любимца — инспектора Ансельмо Джаретту — в это осиное гнездо.
Страшные сновидения мучили Чекотти: толстый начальник карабинеров оказывался в них сообщником убийцы; он цеплялся за инспектора, наваливался на него всей своей тяжестью в то время как какой-то злодей с ножом угрожал населению Фолиньяцаро; когда преступник обернулся, несчастный полицейский увидел его лицо и вскрикнул, узнав прелестные черты Терезы Габриелли, очаровательной лгуньи. Собственный крик разбудил Маттео: он сидел на постели, освещенный слабым светом зари, по его лбу струился пот. Он закурил сигарету, пытаясь вернуть себе спокойствие, необходимое для дальнейшего расследования. Как честный человек, он признался себе, что с того момента, как он увидел Терезу, он слишком много о ней думал, гораздо больше, чем об убийце или жертве. Несомненно, она была чрезвычайно мила, эта Тереза. Из-за своего маленького роста она казалась девочкой, прекрасно сложённой девочкой. Из-под пышных темных кудрей на вас смотрели восхитительные глаза, чья кажущаяся невинность могла ввести в заблуждение любого мужчину, менее искушенного в женском вероломстве, чем инспектор. Он чувствовал, он знал, что должен избегать этой Терезы, как чумы, но когда у чумы такая обольстительная внешность, очень трудно противиться желанию заключить ее в свои объятия. Должно быть, она влюблена в Амедео… Иначе, как объяснить поступок, который может дорого ей обойтись? Закон, чьим представителем он является, не любит шутить с теми, кто прибегает к лжесвидетельству, чтобы помешать работе правосудия. Между тем, пока он не сумеет заставить Терезу признаться во лжи, нельзя будет арестовать Россатти, несмотря на то, что его виновность совершенно очевидна.
Выкурив сигарету, Маттео выпил стакан воды и снова лег. Через некоторое время он уснул тяжелым сном. Его разбудил стук в дверь. Как истинный полицейский, всегда готовый к действию, он сразу сел на постели и предложил посетителю войти. Это был Онезимо Кортиво, хозяин кафе. Маттео принял его не слишком любезно.
— Что вам нужно?
Онезимо улыбнулся добродушно, но с оттенком иронии, которая не ускользнула от квартиранта.
— Я пришел посмотреть, не заболели ли вы часом.
— А почему я должен был заболеть?
— Потому что сейчас уже половина десятого…
— Не может быть!
— Это именно так… И поскольку не в ваших привычках поздно спать, особенно при выполнении задания (Чекотти невольно покраснел, услышав этот почти неприкрытый намек), то я решил подняться, подумав, что может быть убийце Таламани пришло в голову рассчитаться и с вами. Приятно было убедиться в своей ошибке… Я вам приготовлю кофе, хотите?
— Нет, спасибо, я не буду завтракать.
Онезимо, казалось, не понял, что ему предлагают удалиться. Напротив, он приблизился к постели.
— Значит, вы сегодня еще не уезжаете?
— Почему вы так думаете?
— Ну как же! Теперь, когда вы поняли, что Амедео не виноват в смерти клерка нотариуса… Ах, эта маленькая Тереза, хорошо же она скрывала свои похождения… Видите ли, синьор инспектор, живем мы в своей деревушке, и нам кажется, что мы знаем все, что здесь происходит, а вот эти молодые люди встречались, и никто об этом не догадывался… Удивительно, правда?
Прекрасно понимая, что Кортиво насмехается над ним, Маттео сухо ответил:
— Не только удивительно, но, безусловно, неверно!
Онезимо прикинулся удивленным:
— Неверно?
— Эта Тереза лжет! Но я найду способ заставить ее во всем признаться, и тогда пусть пеняет на себя! Можете Думать, что угодно, синьор Кортиво, но я твердо намереваюсь увезти Амедео Россатти в Милан не позже, чем сегодня вечером!
Лицо Онезимо выразило сомнение.
— Кто может знать, что готовит нам будущее, синьор инспектор?
Маттео почувствовал, как у него сжимаются кулаки.
* * *
…Чекотти решил зайти к нотариусу, своему единственному союзнику, чтобы расспросить его о Терезе Габриелли и выяснить, какие средства могут заставить ее отказаться от своих слов. Он находился еще довольно далеко от жилища мэтра Агостини, когда увидел женщину, выходившую оттуда. Ему показалось, что он узнает мать Терезы в этой фигуре, облаченной в черное платье, и он подумал, что бы это могло означать. Посетительница свернула в какую-то улочку и скрылась.
Дон Изидоро сразу встал на точку зрения Маттео: он тоже считал, что Тереза солгала. Желая окончательно в этом убедиться, он позвал дочь, и инспектор рассказал ей о приходе синьорины Габриелли в полицейский участок. Обычная мягкость тут же покинула Аньезе, теперь это была настоящая фурия. Она закричала, что Амедео не думал ни о ком другом, кроме нее, никогда и не смотрел на эту нахалку Терезу; если бы между ними что-нибудь было, она бы не преминула это заметить, и, во всяком случае, он не впал бы в такое отчаяние, узнав о ее официальной помолвке с Таламани. С трудом переводя дух, она прервала свою горячую речь, чтобы спросить:
— А сам Амедео что об этом говорит?
— Ничего.
— Как так?
— Он утверждает, что честь не позволяет ему подтвердить или отрицать слова девушки, убежденной в том, что он ее любит.
