Перед отъездом я еще раз вызвал Семина и попытался пристыдить за то, что он мне наврал, описывая наружность Короля, но он уныло пробормотал:
— Теперь один черт какой он был! — рыжий или черный, все одно какому в могиле гнить, ведь «пришили» его в Иркутске.
— Как же «пришили», если Бабкин приезжал к тебе от него? Сам же ты говорил.
— Ничего я не говорил. Выдумываете вы все, чтобы только запутать, — пробубнил он, угрюмо глядя в сторону.
Кто-то, очевидно, успел его настращать. Мне удалось только узнать, что за эти дни ему дважды приносил передачу неизвестный молодой парень в ватном стеганом костюме, какие обычно носят лесорубы. Передачу, как обычно, просматривали и в одном из пирогов обнаружили записку, в которой была только одна фраза:
«Помни, за тобой ходит колун».
Это означало: «Если предашь, то будешь убит». Вахтер, нашедший записку, по оплошности прочел ее при одном из заключенных, разносившем передачи по камерам. Тот, видимо, передал Семину.
Опасаясь, как бы с Семиным действительно чего-нибудь не произошло, я поручил его особому вниманию и начальника милиции и начальника тюрьмы, а сам отправился в Борск.
И вот мне снова предстояло некоторое время работать рука об руку с Нефедовым, но уже не в качестве его подчиненного. Это мне было приятно, хотя я уже заранее представлял себе, как он начнет подтрунивать над моей поездкой в Каменск. И, конечно, я не ошибся. Стоило мне появиться на пороге его кабинета, как он, не успев поздороваться, «заскулил»:
— Совсем было уехали, да что-то назад быстро приехали? Видно, в управлении думали, золото какое выискали, а оказалось, что такого добра у них у самих хоть пруд пруди!
Но этим он и ограничился, начав расспрашивать и рассказывать о служебных делах. Меня очень обрадовало, что после нашего с ним телефонного разговора он сразу же, с налету, обеими руками вцепился в дело Бабкина, точно у него и без того не было забот, и проделал уже немалую работу.
Прежде всего он установил, где живет и чем занимается Бабкин. Оказывается, тот работал в обозе треста очистки города, но за частые прогулы и беспробудное пьянство недавно был выгнан оттуда. С тех пор он только тем, кажется, и занимался, что сидел часами в закусочной, неподалеку от вокзала, и пил там со своей женой, такой же отвратительной пьянчугой, как и он сам, и в компании с другим таким же сбродом. Однако для такого времяпрепровождения нужны были деньги, а явного источника их у обоих супругов как будто бы не было.
Поговорив с Нефедовым, я оставил свой чемодан пока что у него в кабинете и пошел знакомиться со старым делом Бабкина, которое хранилось в архивах суда.
Развернув пыльную объемистую папку уголовного дела Бабкина, на одной из первых же ее страниц я нашел подпись бывшего следователя Глотова, убийцу которого я разыскивал. Однако теперь, поговорив с Нефедовым и товарищами, я оставлял под большим вопросом версию, что Бабкин расправился с Глотовым из-за мести. Никто из нас не припоминал такого факта, чтобы преступник мстил судье или работникам следственного аппарата. Видимо, мне следовало глубже разобраться в обстоятельствах, прежде чем составлять определенное заключение.
Познакомиться с Бабкиным было нетрудно. От Нефедова я уже знал, где чаще всего Бабкин проводит время с приятелями, и направился в привокзальную закусочную.
Кто бывал в подобного рода забегаловках, как их попросту называют, тот знает, что иногда эти предприятия превращаются в притон пьяниц и жуликов, а это постепенно отпугивает от них других посетителей. То же самое в свое время случилось и с этой закусочной. Я помню, мне пришлось довольно долго воевать с начальником ОРСа, пока я не добился снятия с работы заведующего закусочной, а двух работавших там официанток пришлось даже привлечь к уголовной ответственности за то, что они принимали от воров, конечно, по дешевке, краденые вещи, открывая им за это кредит.
Новый заведующий, видимо, старался навести здесь порядок; по крайней мере, на вид закусочная стала куда приглядней: на столиках появились новые клеенки, на буфетах — цветы, но между посетителями я заметил и прежних завсегдатаев. Среди них восседал Бабкин. Его я сразу узнал по приметам, сообщенным мне Нефедовым. Обрисовывая Бабкина, он сказал:
— Вид у него такой, точно он под дверь к кому-то подглядывал, а ему на физиономию сверху и наступили.
Действительно, низкий, скошенный назад лоб Бабкина и переносье были точно приплюснуты чьей-то тяжелой подошвой, а голова от этого же глубоко втиснулась в плечи. Он был невысокого роста, довольно тщедушный субъект, лет сорока. Дряблую кожу его бороздили ранние глубокие морщины, охватывавшие, точно рядами скобок, углы рта и лоб. Создавалось впечатление, что череп его ссохся, и кожа на лице стала для него велика и потому сморщилась.
Маленькие желтые глазенки Бабкина были окаймлены рубчатыми, почти лишенными ресниц красными веками. Они превращались в узкие щелки, когда он смеялся. А смеялся он отвратительно, широко открывая рот, обнажая при этом не только остатки гнилых, почерневших зубов, но и бледные, дряблые десны. Красноватые прозрачные уши Бабкина обладали способностью двигаться, отчего казалось, что он к чему-то постоянно прислушивается.
Однако, каким бы безобразным и отвратительным ни казался мне Бабкин, это еще ни в какой мере не подтверждало, что именно он, а не кто другой убил Глотова. Правда, преступники, особенно убийцы и насильники, часто обладают отвратительной внешностью, но нередко встречаются и разительные исключения.
Долго разглядывать Бабкина я не стал. Здесь меня знали. Недаром, едва я вошел, как из угла уже донеслось едва слышное: «Мелодия!», а из другого — «Тихарь». Это означало, что пришел милиционер в гражданской одежде и нужно держать ухо востро.
Не подавая вида, что слышал эти слова, я съел пару бутербродов, запив их стаканом чая, и ушел.
Пока что у меня начала складываться следующая версия. Бабкин, пытаясь снова собрать грабительскую шайку, вспомнил старого своего знакомого по лагерям Семина и поехал к нему в Озерное, чтобы уговорить принять в ней участие. Возможно, что Короля он упомянул в разговоре с Семиным больше для острастки, желая припугнуть его этим именем. Ведь если бы в Борске действительно проживал такой крупный бандит, то мы с Нефедовым, наверное, знали бы о нем. Когда же Семин отказался вступать в какие-либо дела с Королем и Бабкиным, то последний в отместку подсунул ему вещи Глотова, которого убил из мести или по другим неизвестным еще мотивам.
Правильность этой версии мне предстояло подтвердить фактами.
Глава одиннадцатая
НЕРАДОСТНАЯ ВСТРЕЧА
Изучение судебного дела Бабкина, наблюдение за ним самим в закусочной и опрос хозяина его квартиры, который я успел сделать, пока чета Бабкиных была в отсутствии, заняли у меня почти весь день. Нужно было подумать и о себе. Ведь мы — работники милиции — не бесплотные духи, нам тоже нужно есть, пить и спать.
Полагаясь на приглашение стариков Чекановых, в случае какой-либо неустойки в Каменске, возвращаться к ним, я захватил из кабинета Нефедова свой чемодан и отправился давно знакомым, сотни раз исхоженным путем на свою старую квартиру. На душе у меня было неспокойно. Мне предстояло вновь встретиться с Галей, и перспектива этой встречи меня очень смущала. Совершенно иными глазами смотрел я теперь на наши отношения. Сам испытав едкую горечь незаслуженной обиды и все еще мучаясь от невыносимого оскорбления, нанесенного моим самым искренним чувствам, я видел в Гале товарища по несчастью, страдающего тем же тяжким недугом, как и я сам. В то же время мне было совестно перед нею за то горе, которое я ей невольно причинял. Если бы на квартире Чекановых не оставались мои вещи и я не опасался обидеть стариков, не заглянув к ним, я бы не стал больше тревожить Галю своим появлением.
Сеял мелкий осенний дождик. Крупные прозрачные капли висели на телеграфных проводах и голых ветвях молодых топольков. Ноги разъезжались по липкой глинистой грязи, покрывавшей деревянные тротуары. Черная, точно обгоревшая, стояла корявая черемуха в палисаднике Чекановых, грустя по своему утерянному пышному наряду.
Фунтик, лохматый белый песик Чекановых, не забывший меня за время отсутствия, радостно юля, бросился по своей скверной привычке обнимать передними лапами мои сапоги. Я нагнулся погладить его, но звяканье железной цепи у колодца в глубине двора заставило меня поднять голову. Там стояла Галя, в черной стеганке, грубых сапогах, повязанная серым теплым платком.
— Вернулись? Совсем? — не то с радостью, не то с испугом воскликнула она, не замечая, что вода из косо поставленного на сруб ведра льется ей на ноги. Оставив чемодан, я подбежал к Гале и хотел взять ведро, как бывало раньше, когда я помогал ей носить домой воду, но она не отпустила дужки ведра из своих пальцев. И опять лоб ее нахмурился и в глазах, в упор смотревших на меня, нельзя было прочесть ничего, кроме недоброжелательства.
