— Нет, — немного подумав, ответил Стрельцов. — А вдруг не расколется? Нам один Лось не нужен. Нам вся банда нужна. Во главе с Батоном. Нам бы проследить за этим Лосем и найти убежище Батона и его банды. Да и взять потом всех разом…
— Верно мыслишь, — одобрительно произнес Кошелев. — Я бы тоже не торопился с арестом Лося.
— А вы не могли бы свести меня с этим барыгой? — посмотрел на инспектора третьей бригады Жора. — Поговорить мне с ним надо.
— Хорошо, — уверенно, но не сразу ответил Александр Павлович. — Хоть сдавать свою агентуру и не принято, но если это поможет поймать убийц и насильников, то почему нет? Но сам пойми, дело деликатное, чтобы потом об этом барыге никому не проговорился.
— Конечно, Александр Павлович, — ответил Жора. — Спасибо. — И искренне пожал инспектору руку.
Скупщик краденого занимал полуподвальную квартиру в двухэтажном шестиквартирном доме, что стоял между купеческим особняком и четырехэтажным доходным домом почти в самом начале Печатникова переулка, недалеко от пересечения с Трубной улицей, бывшей Грачевкой, имеющей дурную репутацию. На Грачевке и прилегающих к ней переулках еще лет десять назад жили спившиеся купцы и мещане, проститутки, недоучившиеся студенты, громилы и ворье всех мастей, имеющие здесь свои «малины».
Потом эти улицы и примыкавшие к ним переулки стали вычищать от преступного и деградированного «элемента», как значились они в документах обер-полицмейстера его превосходительства барона Андрея Романовича Будберга. На месте хибар, лабазов, стихийных торговых рядов и воровских хаз стали вырастать шикарные доходные дома с лифтами и ванными. Грачевка с переулками стала также понемногу высвобождаться от притонов и «веселых» домов с красными фонарями на входе, но полностью очиститься от всего этого не успела: помешали бурные события, происходившие в Февральскую и Октябрьскую революции. Потом началась Гражданская война, и лишь по ее окончании, уже во времена НЭПа, Советская власть принялась за продолжение ликвидации трущоб и разного рода барахолок с криминальным окрасом.
В двадцатом году было принято постановление о ликвидации Хитрова и Сухаревского рынков. Хитров рынок в целом был ликвидирован, а вот постановление Моссовета о «зачистке» Сухаревки было исполнено не в надлежащей мере: торговля и подвизающийся возле нее криминальный элемент тихой сапой переместились в узкие переулки Сретенки. А где воры — там и скупщики краденого, так как ни те ни другие друг без друга существовать не могут.
Барышник с Печатникова переулка на прожженного и видавшего виды скупщика краденого отнюдь не походил. Вместо жуликоватого мужика в поддевке с хитрыми и маленькими бегающими глазками да потными ладонями, все время думающего о личной наживе, — а именно так нарисовал в своем воображении барыгу Жора, еще никогда не видевший представителя подобной воровской специализации, — перед его взором предстал представительного вида мужчина лет сорока пяти в распахнутом шелковом красно-коричневом шлафроке, под которым были чистая белая рубашка и льняные домашние брюки. Глаза его, немного навыкате, смотрели проницательно и умно. Курчавые волосы, такая же черная бородка с проседью и нос с небольшой горбинкой выдавали в нем человека с примесью восточной крови, склонного к торговле не совсем честной или совсем не честной. Впрочем, в сюртуке или визитке[17] и черных лаковых туфлях он запросто мог сойти за профессора-естествоиспытателя, а то и за дипломатического работника Наркомата иностранных дел или успешного похоронного церемониймейстера. Много было в этом человеке намешано.
— Знакомьтесь, — с некоторой иронией в голосе произнес Кошелев и произвел жест рукой в сторону хозяина квартиры: — Скупщик краденого, а в просторечии «мешок», или барышник Артур Гершевич Бриль, которого его клиенты, жулики и бандиты зовут не иначе, как Артурчик, мой негласный осведомитель с одна тысяча девятьсот пятнадцатого года. Но это, разумеется, только между нами, — уже строже добавил он.
Артур Гершевич неодобрительно покачал головой (в нем угадывался человек тонкий) и укоризненно посмотрел на Кошелева. Похоже, он хотел промолчать, но все-таки не удержался и недовольно промолвил:
— Напрасно вы, Александр Павлович, так… необычно характеризуете меня перед молодым человеком. Наша с вами многолетняя дружба… — Тут он заметил слегка скривившееся лицо Кошелева и быстро поправился: — Хорошо, хорошо, не буду настаивать, я выражусь иначе: наше многолетнее и плодотворное сотрудничество позволяло мне надеяться, что вы более лестно меня представите и более приглядно отзоветесь о роде моих занятий.
— Видал, какой изысканный язык? — сказал Кошелев, серьезно посмотрев на улыбающегося Георгия. — Как будто бы университетские курсы посещал. А в действительности четыре класса приходской школы окончил.
— Все очень просто, я много читаю. — Бриль бросил взгляд в сторону Стрельцова: — Вы, молодой человек, можете подумать обо мне невесть что худое и составить противуестественное мнение. А ведь я, — тут Артур Гершевич сделал паузу, — искренний и добровольный помощник народный милиции. Почти добровольный… — быстро добавил он, не давая Кошелеву возразить. — Что же касается моего ремесла, то моей вины здесь нет, поскольку я являюсь жертвой неодолимых обстоятельств, вынудивших меня стать скупщиком. Думаете, мне это приятно? Совсем нет. В хедере,[18] где я волею моих родителей постигал начальные науки и божественную сущность бытия, мой меламед[19] прочил мне будущее раввина или блестящего революционэра, но жизненные обстоятельства сложились таким образом, что я, еще будучи совсем юным и несмышленым подростком, попал в дурную компанию и…
— Артурчик, угомонись ты наконец. Ты же не на суде присяжных, — перебил его Александр Павлович. — Это твое не последнее слово.
— Да? — поднял на него печальный взор Бриль.
— Да, — вполне серьезно подтвердил Кошелев. — Вот, это агент уголовного розыска Георгий Стрельцов. И у него к тебе имеется небольшой разговор…
— Разговор? — почему-то обрадовался Бриль. — Это же славно! Почему бы не поговорить с приятным человеком. К тому же весьма образованным, что я вижу по его глазам. А глаза, товарищи, никогда не врут, поскольку являются настоящим зеркалом души…
— Артур Гершевич, — у Георгия не повернулся язык назвать Бриля Артурчиком, — я тут узнал, что у вас гобелены какие-то интересные появились. Нельзя ли на них взглянуть?
— Почему же нельзя? — несколько удивленно от такого вежливого обращения агента уголовного розыска переспросил Бриль. — Очень даже можно. Тем более что пока покупатель не пришел и не забрал их с собой.
— Я думаю, вашему покупателю придется отказать в приобретении гобеленов, — заметил Александр Петрович, — поскольку они были украдены из дачи артистки Ермоловой. И товарищ Стрельцов будет вынужден забрать их у вас как улики, которые надлежит приобщить к делу. Он как раз занимается этим расследованием.
— Жаль, — покачал годовой Бриль. — Не только потому, что я теряю определенную и весьма значимую для меня сумму — а я, прошу заметить, как и все прочие люди, проживающие в нашем большом городе, хочу кушать и хорошо одеваться, — а больше мне жаль оттого, что эта ситуация будет огорчительной для человека, который намеревался приобрести эти гобелены.
— Это будет для него уроком, — хмуро заметил Кошелев. — Ведь он заведомо знал, что гобелены ворованные. Но это его почему-то не остановило. А как, кстати, зовут этого вашего покупателя? — как бы ненароком поинтересовался он.
— Его зовут Генрих Карлович, — поспешил ответить Бриль. — Если вам это интересно, он муж сестры нашего знаменитого коммуниста-революционэра и гениального литератора Карла Радека. А потом — что значит: «он заведомо знал, что гобелены ворованные»? Вы думаете, если я торгую не очень законно доставшимися мне вещами, то кричу об этом на каждом углу? — Артур Гершевич приложил ладони рупором ко рту и продемонстрировал, как он якобы кричит на каждом углу: — Покупайте ворованные вещи у скупщика краденого Артура Бриля! Недорого и из первых рук! Для приобретающих три и более вещи — десятипроцентная скидка! Если вы так думаете, то совершенно напрасно. Для многих моих клиентов я — посредник между теми, кто хочет продать, и теми, кто хочет купить… Моя работа требует строгой конфиденциальности.
— Ладно, — усмехнулся Кошелев. — Тащи сюда свои гобелены.
Артур Гершевич на время скрылся за портьерой, разделяющей гостиную от другой комнаты, и через минуту вернулся с двумя гобеленами ручной работы.
На одном был изображен Иисус с зависшим над его головой золотистым венцом, сидящий у каменного колодца и что-то объясняющий девушке, пришедшей за водой и внимательно его слушающей. На втором — крепкий чернобородый мужчина, воздев руки к небу, что-то убежденно проповедует слушающим его людям.
