– Да я на вас не сержусь. Просто… Господи, вы являетесь сюда и сообщаете, что один из моих пациентов…
– Убит?
– Да хотя бы и убит!.. Прямо у меня под носом. А я ведь несу ответственность за своих пациентов и…
– Поэтому-то мы к вам и пришли, – появившись в дверном проеме, пояснил Лаббок. Двигался он для большого и грузного мужчины неожиданно деликатно. – Вы не знаете никого, кто по-прежнему хранил бы такие ножи?
– Мне кажется, у любого из хирургов может сохраниться или хотя бы заваляться вальвулотом.
Лаббок подошел к ней поближе.
– Но вы не видели никого из хирургов в палате у Кеннета Гоча нынешним утром?
– Не видела и не знаю, чтобы кто-нибудь из них туда заходил.
– А как насчет сиделок, основного и вспомогательного персонала, находящегося в хосписе в шесть Утра, в семь утра, в семь тридцать?
– Надо будет расспросить.
– Это уж конечно. Но этим мы займемся сами, – сказал Лаббок. – Вы не против, если я присяду?
Мэри жестом позволила ему сесть, затем и сама пересела с подлокотника на диван. Теперь она не возражала против того, чтобы полицейские оставались здесь столько, сколько им будет нужно.
– Кто нашел Гоча мертвым?
– Я.
– Значит, вы первая видели его мертвым. А кто последний видел его живым?
– Должно быть, посетитель, находившийся у него в палате.
– Посетитель? В отчете вы не упомянули ни о каком посетителе.
– Такую информацию не обязательно заносить в формуляр.
– Значит, вы пускаете в хоспис посетителей в семь утра?
– Нет. Приемные часы начинаются в десять. Разве что имеется особое разрешение. Но люди стремятся прийти пораньше. Перед работой.
– И никто не остановил неурочного посетителя?
– Его никто не видел.
Лаббок и Джексон переглянулись, словно бы удивившись и возмутившись такой плохой постановкой службы безопасности в хосписе. Хотя учреждение, переполненное чаще всего никому не нужными полумертвецами едва ли нуждается в усиленной охране.
– Это был родственник?
– Друг родственника.
– Он сам сказал вам об этом?
– Да.
– А что еще он вам сказал?
– Ничего особенного. Его залило кровью умирающего, когда того в последнее мгновение вырвало…
– Погодите-ка, – заторопился Лаббок. – Погодите-ка.
– … и мне надо было поскорее смыть с него зараженную кровь. Так что мы с ним не больно-то разговаривали.
– А вам не пришло в голову, что во всем этом есть нечто странное? Посетитель оказался настолько близко, что его забрызгало кровью?
– У меня было экстренно-срочное дело.
– Ну, а теперь-то вы над этим поразмыслили? Мэри молча смотрела на него какое-то время, потом обхватила себя за плечи, унимая внезапную дрожь, и отвернулась от пронзительного взгляда Лаббока.
– О Господи.
– Можно выразиться и так, леди. Вы, должно быть, находились с ним в одном помещении…
– Мыла ему лицо и шею, – добавила она.
– … а этот человек только что перерезал горло Гочу, – закончил свою мысль Лаббок.
– С другой стороны… – начал было Джексон.
– Что с другой стороны, Марти?
– Да ничего, Эрни. Проехали.
Не надо было быть ясновидящей, чтобы разгадать смысл его рассуждений. С другой стороны, сама Мэри находилась в той же самой палате. В газетах полно историй о том, как сострадательные сиделки приканчивают неизлечимых больных, чтобы избавить их от мучений.
Свистун все еще возился со своим списком, набирая номера, слушая длинные и короткие гудки, прозваниваясь в пустые дома и конторы. Китайская закусочная с торговлей на вынос, винный магазин, неправильное соединение, кто-то по имени Кил-рой, на данный момент у себя дома не находящийся.
Свистун попытался хоть как-то привести в систему телефонные номера, начав с верхней части списка и с тех людей, у которых были внесены в память и домашний, и служебный телефоны, но скоро понял, что малейшая упорядоченность, даже если она вначале и имелась, пришла в процессе обзвона в полное расстройство.
Следующим после Килроя оказался номер фотостудии некоего Рааба, об этом нежнейшим голосом Свистуну сообщил автоответчик.
Следующим оказался или оказалась?.. Бобби Л. На автоответчике самым чувственным и призывным из возможных голосов была записана фраза: "Я временно вне досягаемости" с логическим ударением на слово "временно".
Следующим был телефон Эба Форстмена с пометкой "кузен?". Означал ли вопросительный знак, что сам Гоч, точно так же, как и Форстмен, сомневался в предполагаемом родстве, или же это была всего лишь эмоциональная помета, указывающая, что ему не хочется без крайней надобности иметь дело с родственником, который может многое порассказать отцу с матерью, оставшимся в Чикаго?
Жена Эба Форстмена сняла трубку и вместо «алло» или «слушаю» назвала свое имя, что было несколько необычно.
– Миссис Форстмен, я друг вашего мужа, – сказал Свистун. – Я был в хосписе, в котором ваш племянник…
– Сын двоюродной сестры.
– … отошел в мир иной. Да, я понимаю, ваш родственник…
– Седьмая вода на киселе.
– Ладно. Я был там с вашим мужем, то есть с Эбом, потом мы поехали на квартиру Кении и я пообещал позвонить и сказать, не нашел ли я что-нибудь любопытное.
– Так вам дать Эба?
– Да, мне кажется, так было бы лучше всего. И, миссис Форстмен… примите мои глубочайшие соболезнования в связи с кончиной Кении.
– Седьмая вода на киселе.
– Истинно так.
– Сейчас позову Эба.
Прождать пришлось минуту, но Свистуну показалось, будто прошло полчаса. Он просидел эту минуту с тупым видом, как всякий, кто обречен на бессмысленное ожидание.
Прежде чем поздороваться Эб Форстмен прочистил горло. Это лишний раз напомнило Свистуну, что он имеет дело со стариком и что тому, должно быть, тяжело терять совсем молодого родственника, не имеет значение, насколько дальнего, – и терять в результате новомодной напасти, насланной на людей не то Богом, не то Сатаной.
– Мистер Форстмен, это Свистун. Мне хотелось сообщить вам, что я выяснил насчет машины. У Кении не было машины.
– Ну, и ладно. Хотя бы не надо ломать голову, куда ее деть.
– А не можете ли вы сообщить мне про Кении еще что-нибудь? – спросил Свистун.
– В каком смысле?
– Ходил ли он в церковь? Или в церковную школу? Может быть, исповедовал какую-нибудь религию?
– Я вам уже говорил, мы с ним были практически не знакомы. Я занялся всем этим только потому, что он приходится моей жене…
– Мне это известно, мистер Форстмен. Просто я подумал, что вы могли бы поговорить с его отцом и матерью из… откуда они?
– Из Чикаго. Они и сейчас там живут. Да, я уже потолковал с ними. Мы решили, пусть лучше они узнают о случившемся от родственника. Пусть он и седьмая вода на киселе.
– Мне кажется, вы поступили совершенно правильно.
– Мать Кении восприняла это очень тяжело. С ней случился нервный срыв прямо в ходе нашего разговора – и после этого я договаривал уже с ее мужем. Пересказал ему все детали.
– И рассказали ему о том, от чего Кении умер?
– А что мне было делать? Конечно, Мэнни это не понравилось, но разве я мог скрыть от него такое? Истину имеет право знать всякий, а уж насколько она окажется тяжела, это другое дело.
Он произнес все это несколько неуверенно, словно ожидая от Свистуна подтверждения собственным словам, и тот не поскупился:
– Вы поступили совершенно правильно.
– Мэнни приедет забрать тело.
– Можно было обратиться в похоронную контору – и они сами доставили бы тело в Чикаго.
– Я так ему и сказал. А он ответил, что хочет заняться этим лично.
– Это можно понять.
– А жена его не приедет. Я хочу сказать, Гарриэт.
– И это тоже можно понять.
– Мэнни пригласил нас к себе в Чикаго. Но мы с ними едва знакомы. Может, виделись разок-другой. На свадьбе, где я как раз и познакомился с Кении. Где-то еще. И по телефону-то говорили всего раза три, включая этот последний прискорбный звонок. Так чего ради он пригласил нас к себе в Чикаго?
– Не знаю. А вы предложили ему остановиться у вас, когда он прибудет забрать останки Кении?
– Я сказал, если он не против того, чтобы спать на диване. У нас с женой, знаете ли, тесновато.
– Вот поэтому он вас и пригласил.
– Да и зачем нам большая квартира, если нас всего двое, жена и я?
– И все же это было чрезвычайно любезно с вашей стороны.
– Что именно?
– Предложить Мэнни остановиться у вас. И диван, и родственные утешения.
– Диван удобный, – ответил Форстмен. – Раздвижной. Ничуть не хуже кровати.
– Ну, хорошо. А больше вы ни о чем не разговаривали?
– Нет, больше ни о чем. А вы опять имеете в виду что-то конкретное?
– Просто понадеялся на небольшую удачу.
– А что, собственно, так интересует вас во всей этой истории, мистер Уистлер?
– Вы же сами сказали, что каждый имеет право узнать истину, какой бы суровой она ни оказалась, верно?
